ГЛАВА 2

Воздух в палате хоть топор вешай. Все красные, распаренные, вино льется рекой, уже не столько в раскрытые пасти, как мимо, портки промочили, на полу лужи от вина и блевотины, груды костей, псы уже не дерутся, а обожрались так, что позволяют наступать на лапы, только бы не шевелиться… Гвалт несносный, орут и перекрикивают друг друга, каждый бахвалится своими подвигами, а чужих слушать не желает, кое-кто уже с окровавленными повязками: видать, за время его отлучки хватались за ножи…

Стиснув челюсти, он несколько мгновений в полнейшем бессилии наблюдал за буйством. Власть любого князя держится на мечах его дружины. Здесь собрались сильнейшие, знатнейшие, за каждым старшим дружинником стоят его вои, смерды, земли, даже племена, с которых собирают дань и привозят ему в Киев. Не всю, конечно, часть по уговору остается на прокорм их собственных дружин.

Илью Жидовина бы, прозванного Муромцем, сюда, мелькнула мысль. Тот не любит этих разряженных, мигом бы обломал рога. Супротив него богатыря нет… Но Муромец сейчас на дальней заставе богатырской. Семь суток скакать до Киева без отдыха. Да и можно попасть из огня в полымя: сам Муромец не раз в пьяном угаре разносил кабаки, бил и калечил стражу, что пыталась унять… Самому князю дерзко грозился уши надрать…

Добрыня мог бы справиться, но тот либо в Новгороде, либо тоже с Муромцем на заставе. А Лешак, поповский сын, сам не справится. Да тоже сейчас на заставе, от Муромца не отходит…

При виде князя богатыри заорали, вскинули кубки. Сколько же вина в них помещается, мелькнуло в голове. Он широко улыбнулся, приветственно вскинул руки – обнаженные до плеч, длинные и толстые, перевитые сухими мускулами, настоящие длани воина.

По правую руку князя сидел сам Тудор Садмизович – начальник всех берендеев на службе Владимира, немолодой, слегка погрузневший, но еще способный вспрыгнуть на скачущего коня, пересесть на скаку на заводного, не покидать седло двое, а то и трое суток. Он пихнул Владимира в бок:

– Что, лучше все-таки с батырами, чем с мудрецами?.. Ха-ха!

Владимир ответил красивым мужественным голосом то, чего от него ждали:

– Мудрость к нам еще придет, когда головы покроются инеем. А пока в жилах кипит горячая кровь – будем веселиться!

За его столом радостно заржали, снова вскинули кубки. Взмыленные отроки сбивались с ног, едва успевая заменять пустые кувшины полными. Бесконечный пир вспыхнул с новой силой, словно костер, в который подбросили охапку сухого хвороста. Воевода Претич сам взялся прислуживать князю, наливал ему в кубок, заботливо подвигал ближе братины с хмельным медом, потчевал изысканными яствами. А когда старшие слуги пытались его за–менить, шугнул их, заявив громогласно, что это великая честь – служить столь великому князю, как на поле брани, так и за пиршественным столом.

За Тудором дальше сидел Кучуг – печенежский князь на службе у Владимира, далее разместились воеводы и знатные бояре: Волчий Хвост, Байдук, Улан, за ними – варяжский ярл Якун, а из богатырей за княжьим столом сидели Ратмир, Ян Усмович, Андрих Добрянков, Казарин, а также только что явившийся с дальней заставы богатырской знатный богатырь Твердохлеб Длиннорукий…

Стол для богатырей, менее знатных подвигами, накрыли во второй палате, Серебряной, а в обширном княжьем дворе расставили столы для простого люда. Пусть всякий найдет место за столом, обильное питье, без которого на Руси не быть, и всяческую дичь, доставленную из дремучих окрестных лесов.

В палату вошли и встали за спинкой княжеского кресла два волхва: Стойград и Велетич. Оба многое умели и еще больше знали, могли лечить опасные недуги, зашивать рваные раны, постигали движение звезд, а в знании небесных сфер могли переспорить любых мудрецов Востока, но что простому народу движения небесных сфер? Гораздо важнее, что волхвы зрели в земле клады. Стойград на два заступа, а Велетич на все пять, так что нередко их сажали в крытые повозки, возили по окрестным землям.

Можно бы, конечно, одного Велетича, но больно стар, тряски не выносит, и как Владимиру ни требовалось закопанное золото скифов и других древних народов, все же волхвов берег, а к полуразмытым дождями и ветрами древним курганам волхвов доставляли в носилках из скрещенных копьев, как раненых бойцов.

Правда, так удавалось добираться только до кладов, закопанных простым людом или же разбойниками, а цари и полководцы свои сокровища хоронили под землей глубоко, ни один волхв не узрит, а для того чтобы скрыть следы, нередко копателей убивали, а по месту похорон прогоняли несметные табуны коней, дабы копытами вбили в землю малейшие следы работ…

Тудор что-то принялся рассказывать Кучугу, похохатывал, Кучуг то хмурился, то вскидывал брови. Владимир толкнул его локтем:

– Когда больше двух, говорят вслух.

Тудор мгновенно повернулся к нему всем грузным телом, стремительный и быстрый, несмотря на дородность и годы:

– Да о козлах все речь!.. Не разумеет меня этот козел…

– Кто? – не понял Владимир.

К его уху наклонился Претич, сказал усмешливо:

– Гусляр сейчас пел!.. Не то песнь, не то притча, не то камешек в чей-то огород. Мол, два козла встретились на узком мостике через реку. Ни один не захотел попятиться, уступить другому. Начали бодать рогами, только треск пошел… Герои! Бились так, что искры сыпались. Ни один не уступал другому ни по силе, ни по ухваткам. В конце концов устали, сцепились нечаянно рогами, упали с мостка… и утопли в бурной реке.

Владимир пожал плечами:

– Подумаешь, козлы! А бараны разве не такие? У меня и баранов вон сколько…

– Такие же, – согласился Претич, он прятал усмешку. – А потом, как спел он дальше, по тому же мостику пошли с двух сторон две козы. Встретились точно так же на середке, ни одна не захотела уступить другой…

Тудор бесцеремонно вмешался:

– А я говорю, на мясо таких коз! От них и молоко дурное… И козлята пойдут уродами. Не бабье это дело – бодаться!

Владимир молчал, еще не зная, о чем речь, но чуя подвох, а Претич закончил победно:

– И козы придумали, чтобы ни одной не пятиться. Одна легла, другая осторожно прошла над ней, а там и первая встала, каждая пошла в свою сторону.

Тудор презрительно фыркнул, а Кучуг, дотоле молчавший, сказал сожалеюще:

– Не пойдет. То козы, а то козлы! Мужская гордость не позволит лечь, чтобы другой прошел над тобой. Это ж все равно что признать себя побежденным. Это ж всю оставшуюся жизнь помнить, что кто-то над тобой прошел? Нет, лучше в речку упасть.

Тудор ухватил в громадную лапищу кубок:

– Лучше красивая смерть, чем вот так…

К нему потянулись, кубки и чары звонко сомкнулись над столом, щедро разбрызгивая капли. Богатыри за дальними столами вставали с кубками, орали здравицу и пили стоя. Пили из объемных кубков, пили жадно, как в знойной пустыне, пили с одинаковой охотой хоть за великого князя, хоть за гордых козлов на узком мостике.

За дальним столом один из богатырей, Сиявуш, уже красный и потный от выпитого, внезапно хватил с размаху серебряным кубком по столу. Там даже не качнулось, стол из вековых бревен, но кубок смялся в лепешку. Сиявуш захохотал:

– Всего лишь серебро!

Его сосед, богатырь Волчий Клык, захохотал еще громче:

– Из чего пить будешь? Я не дам совать твое кабанье рыло в мой!

Сиявуш грохнул кулаком о стол. Посуда подпрыгнула выше.

– Я пил у короля Олафа из золотых кубков!.. Когда служил у короля Кнута, мне подавали кубок из золота и с драгоценными камнями!.. А в Царьграде пил и даже ел на злате…

Гуляки, что только что хохотали над незадачливым богатырем, умолкли, начали прислушиваться. Претич легонько толкнул Владимира, указал глазами на захмелевшего богатыря, славного многими подвигами. Владимир уже и сам не спускал глаз с пьяного исполина. Богатыри за столами на глазах мрачнели. Старый богатырь по прозвищу Большой Топор внезапно пробурчал:

– Мне тоже приходилось есть на злате… Но разве мы не взяли богатую добычу из Царьграда? Я говорю о дани, что они платят. Сам видел, как с кораблей перегружали золотую посуду, кубки, ящик с золотыми ложками… Почему это у князя в сундуках? Разве мы не проливали кровь за то злато?

Сиявуш грохнул кулаком снова, взревел:

– Почему едим на серебре? А там, глядишь, из медной миски заставят лакать, аки пса?

Большой Топор ударил кулаком по краю стола:

– Серебро – это не злато!

– Злато!

– Злато!

Два огромных, как валуны, кулака потряхивали стол. Справа и слева перестали бражничать, тяжелые кулаки тоже пошли грохать о столешницу. Посуда подпрыгивала, двигалась к краю. Это развеселило, уже и другие начали мерно бухать по столу. Посуда запрыгала, кубки и блюда со звоном падали на пол, подпрыгивали. Псы снова жадно набрасывались на еду, рычали и дрались за лакомые куски.

За княжеским столом началось движение, прибежал отрок. Выслушал, унесся. Все видели, как преклонил колено перед великим князем, почтительно говорил, а князь потемнел, брови грозно сдвинулись. За другими столами богатыри подхватили клич Сиявуша, мощно били кулаками по столу. Их клич стал грозен, от него дрожали стены:

– Злато!..

– Злато!..

– Злато!!!

За княжеским столом перестали есть, все взоры скрестились на Владимире. Он чувствовал, как в груди на–чинает появляться холодная тяжесть. Оглянулся, поймал взглядом Претича, тот остановился в дверном проеме и ожидающе смотрел на князя. Владимир подозвал взглядом, спросил:

– Ну, что теперь скажешь?

– Ты князь, – проворчал воевода.

– А ты военачальник!

– Воинские знания тут не помогут.

– Мне ничто не поможет, – ответил Владимир негромко. – Но я знаю, что, сохранив злато, потеряю дружину. А сохранив дружину, добуду еще и злато, и камни, и Жар-птицу, буде понадобится.

Шум стал грознее. Богатыри вскакивали, опрокидывая тяжелые дубовые лавки. Владимир проговорил быстро:

– Ракша, дуй к ним. Скажи, князь велел подать на столы золотую посуду вместе с красной скатертью. Скажи, так было задумано давно. Чтоб знали, что не они вытребовали, а так было по княжеской воле… А ты, Вертило, возьми эти ключи, быстро беги в мою потайную комнату. Открой все сундуки… ну, к которым ключи подойдут, достань все золотые кубки и блюда, бегом тащи вниз, пусть положат жареных лебедей или что там у них… Только быстро!

За столами малость успокоились, уже пронесся слух, что вот-вот подадут посуду из чистого золота. За дальним столом поднялся рослый длиннорукий богатырь, синеглазый и с длинными волосами пшеничного цвета. Родом из странного племени кумыков, о котором никто не слышал, но богатырь был отважен, весел, сумел многих одолеть в дружине Владимира, а на предложение остаться послужить радостно согласился.

Сейчас он стоял красиво и гордо, серебряную чашу с вином держал на ладони, а локоть отвел в сторону. Издали поклонившись Владимиру, он заговорил плавным красивым голосом, в котором словно бы слышались клекот горных орлов и прыжки оленей в его родных горах:

– Речь Сиявуша была великолепна и блистательна, как дорогой княжеский кинжал в золотых ножнах. А перлы его речи не уступают перлам в рукояти!.. Я не смею соперничать, я только хочу добавить… Как вот у каждого наряду с дорогим кинжалом есть ма-а-а-аленький ножик, совсем простой ножик, которым режут мясо, лук, хлеб, так эта моя речь – ма-а-а-аленький ножик, который я скромно кладу рядом с великолепным блистательным кинжалом Сиявуша…

Сиявуш сопел, бросал исподлобья огненные взоры. Все понимают, что маленький ножик в повседневной жизни нужнее, чем усыпанный яхонтами кинжал.

– Я добавлю, – сказал Батрутдин плавно, почти нараспев, – что слабый да скупой цепляется за злато, в то время как мудрый и сильный ищет опору в надежных друзьях. Наш великий князь мудр, он знает настоящую цену как любому металлу и драгоценным камням, так и настоящей мужской дружбе и верности!

За столами одобрительно закричали. По столам били кулаками, посуда подпрыгивала, стучали ножами по металлическим блюдам.

В палату забежали отроки, спешно собирали со столов посуду, ножи, ложки, медные и даже серебряные кубки. Следом вошли гридни постарше, взяли скатерти за углы, унесли с остатками еды. Тут же другие постелили чистые скатерки, а из дверей появились, встреченные веселыми криками, доверенные люди Владимира. За ними дюжие дружинники, красные от натуги, несли на широких подносах высокие горы золотой посуды, кубки, чаши, чары, ковши и ковшики, братины, гусятницы.

Под бдительным оком самого воеводы Претича золотые тарелки ставили перед каждым гостем, раздали золотые ложки, а по всем столам расставили множество золотых чар и кубков. Владимир раскинул руки:

– Пейте, веселитесь, друзья мои! Что злато? Вы – мое истинное злато.

Ему ответили довольным ревом. Кто-то прокричал здравицу великому князю. Подхватили, заорали, застучали, поднялись так дружно, задевая вздутыми животами столы, что едва не повыдергивали из пола.

Внезапно словно холодный ветерок пронесся через необъятную Золотую палату. Даже синеватый дым исчез, все с поразительной ясностью увидели, как в дверях возникла гигантская фигура. Владимир ощутил, как взоры пирующих устремляются в его сторону. Оглянулся, невольно вздрогнул. Страшная медвежья харя, глаза горят как уголья, пасть чуть приоткрыл, белые зубы блестят, длинные и острые, как ножи из лучшего булата. В правой руке Белояна поблескивал высокий кубок… даже не кубок, а чаша, нет – чара. Простая, бока тускло поблескивают старой медью.

Белоян большей частью ходил по-медвежьи сгорбившись, раскачиваясь и тяжело переступая короткими ногами в непомерно широких сапогах. На этот раз он двигался прямой, и все видели, что он выше любого из богатырей. В обеих руках, человечьих, но странно напоминающих медвежьи, смутно поблескивал кубок.

За столами, мигом протрезвев, смотрели с ожиданием. Некоторые еще помнили высокого красивого витязя, ему не было равных ни в кулачном бою, ни в скачке на диких конях. В силе уступал только Муромцу, да из лука стрелял лучше Лешак, поповский сын, но… вдруг бросил все, надел вериги, долго скитался по дорогам, ходил в дальние страны, что-то искал, исхудал, иссох, но оставался все еще прекрасным и могучим, девки все так же грезили о нем, бегали следом, потеряв всякий стыд. А потом он вовсе ушел в волхвы. А чтоб служить только богам, не поддаваться красивым девкам, он вырастил себе страшную медвежью морду вместо некогда прекрасного лица…

Все напряженно следили, как он опустил перед Владимиром чару. Медная, потемневшая, узор на выпуклых боках полустерт. В напряженной тишине Тудор вдруг сказал:

– Волхв, я отдам тебе все золотые чаши из своего шатра!

Белоян молча качнул головой. Тудор предложил:

– И все серебряные!.. И стадо молодых кобылиц в придачу!.. Мало? Тогда и шатер свой…

Белоян прорычал:

– Хан, не трать слов. Ты умеешь видеть глубже, чем остальные, потому и стал ханом. И потому перешел к нашему князю… Но эту чашу нельзя продать или купить.

– Можно подарить, – сказал хан полуутвердительно.

– Верно. Она… очень непростая. Ее сковали наши деды из упавшей звезды. Много лет служила старым волхвам, но… кончилось их время… Кончилась и служба этой чаши. Теперь владей ею ты, князь!

Владимир смотрел на чашу насупившись, в руки не брал. Сильным голосом, хриплым и подозрительным, молвил грозно:

– За дар благодарствую. Но что за толк, если потеряла свои чары? Рядом с золотыми кубками ей станет соромно.

Белоян жутко блеснул белыми клыками:

– Да, чары в ней уже не те. Но осталась махонькая особенность…

Он окинул палату прищуренным взором. За столами стихли еще больше, ждали. Владимир нетерпеливо постукивал пальцами по столешнице:

– Ну-ну?

– Ежели ее возьмет в руки богатырь, который не соврал о своих подвигах, то в чаше появится вино. Да не простое, князь! А то, которое пили наши отцы-прадеды.

Князь вопросительно изогнул бровь. За столами, где напряженно ловили каждое слово, радостно загудели. Белоян закончил:

– А ежели соврал, то пропадет и то, что было в чаше.