Глава 10

У Кречета все работали, как в провинциальных райкомах партии: с утра до поздней ночи, даже в туалет стеснялись отлучиться. Назад бы трусцой, если бы не страшились уронить перед охранниками имидж крупных государственных деятелей.

В этом большом кабинете академизмом и не пахло, сейчас из десятка экранов на трех шла передача о стычке казаков с активистами исламского движения, милиция озверело лупила дубинками всех, невзирая на веру и лампасы. На ближайшем к нам красивая дура рассказывала о чуде некоего русского святого, который в год наполеоновского нашествия явился Евгению Богарне и потребовал не разорять их монастыря. Проснувшись, этот племянник Наполеона увидел старика в роли настоятеля. И велел не трогать имущество монастыря…

Телекамера показывала крупным планом потрясенные лица слушателей, как же – святой, а у меня мелькнула насмешливая мысль: святой под стать нашим депутатам. Имущество моего монастыря не трожь, а соседние села хоть разори, хоть сожги, это нам до церковной свечки…

Кречет перехватил мой взгляд, брезгливо поморщился:

– Да ладно вам. Наша церковь даже последнего царя умудрилась причислить к лику святых!..

Коломиец вмешался, как истый боец за справедливость:

– А при чем церковь, при чем церковь?.. Все так! Вон обидели чем-то Белова, да не академика, а знаменитого хоккеиста, так наш Краснохарев… вот он, не отвертится!.. пообещал взять это дело под свой контроль. А если бы Белов был не знаменитым хоккеистом, а простым слесарем?

Кречет недобро хмыкнул:

– А вам что, равноправия восхотелось?

– Нет, но равных возможностей…

– Ого, так это вообще коммунизм!

Коломиец съежился, втянул голову в плечи. При коммунизме у него, правда, был не один этот потертый костюм, а целый гардероб, как и дача в Переделкино, но что-то обратно в тот строй не восхотелось.

Снова все шелестели бумагами, демонстрировали умение обращаться с ноутбуками, отсылали по модемам, дозванивались без секретарей, на широком столе лежали ручки шариковые, перьевые, ультрацезиевые, были и чуть ли не гусиные перья, мир меняется чересчур стремительно, министры не успевают, возраст не тот, чтобы компы осваивать…

Краснохарев потер лоб, тряхнул головой. Взор его был мутен, а когда глаза, подвигавшись, как у хамелеона, сошлись в одной точке, он вперил задумчивый взор в Сказбуша:

– А что, Илья Парфенович, предполагаете из дополнительных мер по защите президента? Известно, если его отстрелить…

Он смерил Кречета настолько прицельным взором, что Сказбуш спросил с великим интересом профессионала:

– То что?

– То, – сообщил Краснохарев значительно, – что, пожалуй, реформы… некоторым образом, могут пойти другим путем. Иначе, если говорить доступно.

Сказбуш начал перечислять дополнительные меры, а Кречет с нетерпением повернулся ко мне:

– Виктор Александрович, а как насчет оригинальных идей? Вы ведь у нас непростой человек, непростой. Все работают, а вы думаете, думаете…

Я поморщился:

– Напоминаете, что дурак – это всего лишь человек, мыслящий оригинально?.. Отстрелить все равно смогут. Разве что Кречету не только не ездить за рубеж, но и Кремля не покидать, как наш дорогой Иосиф Виссарионович? Да нет, могут и там достать… Проще сделать так, чтобы они сами оберегали. Даже от наших экстремистов. Так дешевле. Да и забавнее.

Меня поддели на острые взгляды, как полковника Киреева на турецкие штыки. Краснохарев пробасил недоверчиво:

– Поясните, пожалуйста.

– Вот вы, к примеру, начнете выступать с заявлениями… ну, более экстремистскими, чем у Кречета. А мы пустим слушок, что ежели с Кречетом что, то преемником станет наш дорогой Краснохарев. Вы, понятно, демократов под нож, журналистов на виселицу, всю страну обратно в коммунизм… Тогда наши нынешние противники с Кречета начнут пылинки сдувать!

Краснохарев наконец решил, что пора обидеться:

– Почему меня? Лучше уж Яузова в ястребы! У него и нос крючком.

– У него нос горбатый не потому, – намекнул Коган туманно. – Он, наверное, из энтих… пархатые которые. Недаром же армия разложена, как девка на панели. А вообще-то идея хороша. Но только надо в самом деле чем-то подкрепить. Рано или поздно все, что здесь говорится за непроницаемыми шторами, станет явным. То ли я проговорюсь Всемирному сионистскому конгрессу, на службе у которого, естественно, состою, то ли кто-то разбрякает своей… гм… племяннице, но если в самом деле кого-то начнем прочить, то идея станет реальностью.

Кречет поморщился, никому не нравится, когда начинают готовить преемника, пусть даже липового, все равно что мерку снимают для гроба, сказал нетерпеливо:

– Это решим в процессе. А сейчас как насчет наших алмазных копей? Все еще мечтают отделиться от России или наш батальон быстрого ответа переубедил?

Вообще-то, после обеда работа шла скомканно. Министры то и дело косились на экраны телевизоров. Велась прямая передача из Думы, а там спорят до хрипоты. Чуть ли не единственный случай, когда мнения разделились на диаметрально противоположные, а нейтральных не оказалось, ни один не собирался воздерживаться при голосовании.

То, что Кречет железной рукой принялся выправлять экономику, да и не только экономику, восхитило всех сторонников железной власти. У генерала сразу отыскались сторонники среди коммунистов, либералов, националистов. Зато от самого имени Кречета визжали западники, но когда Кречет круто повернул в сторону исламизации, то коммунисты и либералы, не говоря уже о националистах, заговорили о предательстве национальных интересов. Россия-де сплошь православная, у нее на знамени бог, царь и народ, а Аллах никакой не бог, даже не полбога, Кречета долой, зато западники растерянно замямлили, что вот тут как раз генерал показал себя широко мыслящим человеком, ислам в России ущемлялся, а сейчас все равны… но и западники были ошарашены быстрым ростом влияния ислама, созданием исламских обществ, кружков, секций, началом строительства трехсот мечетей по России. Одно дело со вкусом разглагольствовать о необходимости равноправия, зная, что никто его не введет, а другое дело…

Пожалуй, только одна партия безоговорочно поддержала Кречета: партия сторонников свободной продажи оружия. Правда, называлась не партией, а движением. В программе вроде бы обошлись без политических требований, но движение с такой скоростью набирало силу, что к немногословному лидеру движения, Валерию Полозову, начали не просто присматриваться, но и подбирать ключи те, кто вчера его еще не замечал.

Похоже, что в результате дебатов коммунисты, националисты и западники оказались в одной упряжке. Я видел, как в кабинете Кречета растет напряжение, в Думе дошло до голосования о вотуме недоверия.

– Конси… консили… консолидируются, – выговорил Краснохарев с трудом. – Собираются в кулак, черти… Крупные звери, средние, даже мелочь… С ними даже та партия лакеев! Ну, именующие себя монархистами. Ну те самые, которые после победы хотят стать старшими лакеями… Им, дескать, будут служить вовсе холопы, а они будут лизать высшим лакеям, те – сиятельным лакеям… и так далее, вплоть до Первого, которому будет лизать те, кто его помазал.

– Что-что? – не понял Черногоров.

– Помазал, – объяснил министр культуры, – на царство и владение всеми, кто живет в том царстве. Нами то есть.

– А, черт! И такие еще есть? Лучше уж власть отдать любителям пива.

Краснохарев посмотрел на сияющего Когана, сказал задумчиво:

– С другой стороны, у партии монархистов есть привлекательная черточка, есть… Когда царь, да еще по наследству, то уж коганам ну никак в президенты! Им нужна выборная система… Правда, нашим ванькам хватит ума выбрать царем какого-нибудь рабиновича. Как вон Петроград переименовали в то, что и произносить-то вслух неловко.

Коган горестно вздохнул:

– Глас народа… Все было законно: голосовали все жители города. С голосом народа всегда так: то «Сникерсы» им подавай, то бутики, то президента выбирают по зычному голосу…

Он делано поперхнулся, перекосился в ужасе и спрятался за широченную спину военного министра. Но Яузов, как всякий русский военный, не стал прикрывать еврея, который сам не служил и детей отмазал, отодвинулся, еще и придержал этого рабиновича мощной дланью за ворот.

За нервными разговорами и натужными шуточками не заметили и странного замешательства среди депутатов Думы. То ли потому, что в глазах избирателей они оказываются рука об руку со своими противниками, которых поливали на выборах, то ли личный авторитет Кречета и его правительства за последние дни неожиданно усилился в глазах самих избирателей, но я слышал общий вздох облегчения, когда голосование перенесли, а по ряду признаков уже было ясно, что оно не состоится вовсе.

Сегодня у Кречета по расписанию встреча с исламским послом. Даже я прикинул, как они будут смотреться. Дикие мы все-таки люди: обожаем глазеть, как Кречет жмет руку китайским руководителям, японскому премьеру или всяким там вьетнамцам. Они все такие крохотные, а наш-то просто бугай рядом с ними. Да и с шейхами, эмирами, султанами хорошо смотрится, только вот рядом с Колем хоть не становись, чертов немец как носорог из саванны, всякого в карлики сажает.

Когда прошлый президент обменивался рукопожатием с президентом Штатов, вся Россия всматривалась, который выше ростом: наш или ихний? А когда оба стали рядом, от Бреста и до Камчатки пронесся вздох облегчения, наш на палец-другой выше, видно, в плечах пошире, сразу видно таежного сибиряка, а у американца всего лишь задница шире…

Я видел, как Кречет взглянул на часы, вздохнул, поднялся, и в то же мгновение в кабинет вошел Мирошниченко. Кречет кивком удалил за дверь, пока склерозом не страдает, помнит свое расписание, а проходя мимо меня, сказал с кривой усмешкой:

– Придется галстук напялить.

– Зачем? – удивился я.

– Встреча с послом из дальней арабской страны…

Я не понял:

– Разве галстук так уж обязателен? Они сами галстуки не носят.

Он взглянул хитро:

– Смотря кто. Увидишь – упадешь. Восток тоже не стоит на месте. Первая женщина-посол!

– Женщина?

– Я тоже ахнул. Так что без галстука не обойтись. К тому же аристократка, из семьи не то султана, не то эмира. Блистательная Фатима. У них все должности поделены между членами семьи. Я ж помню, как одна аристократка зарезала президента… или кем он там назывался, за то, что посмел принять ее в ванной. Помню, в школе учил вместе со всеми, как мерзавка зарезала «Друга народа», такой у него был титул, предательски, в тот момент, когда этот друг народа изволил принимать ванну. И только недавно, когда голова поседела, вдруг подумал: а с чего ты сам, мерзавец, пригласил приличную женщину к себе в ванную? И посмел разговаривать с нею, сидя в теплой мыльной воде, голый, как свинья? Чтобы лишний раз унизить, вот, мол, месть победившего пролетариата?

Коломиец услышал, сказал с сомнением:

– Как вы все не так интерпретируете… Школьные программы не врут о Марате – друге народа! А если и врут, то для пользы. Для надлежащего воспитания молодого поколения!.. Резать людей нельзя, даже если они президенты. Пусть хоть Франции, но резать все одно нельзя, нехорошо. Она могла бы ему высказать свое отношение…

Кречет удивился:

– Чтобы он устыдился и вылез? Голый?.. Лучше уж зарезать прямо в ванне. По крайней мере, приличнее. В старину, как говорит наш футуролог, нравы были целомудреннее.

– Во Франции? – изумился Коломиец.

– Строже, – поправился Кречет. – Виктор Александрович, ты займи посла на пару минут. Я скоро. А потом проводи, не сочти за труд, в мой малый кабинет.

Он ухмыльнулся, исчез за дверью внутреннего кабинета.

В приемной с Мариной беседовала моложавая женщина, энергичная, с большими блестящими глазами. Марина не знала, как держаться с таким послом, стояла красная как рак и что-то лепетала. Между ними покачивался, как бамбук под ветром, одетый по-манекеньи, улыбающийся господин, щебетал на арабском. Голова женщины согласно исламу покрыта платком, настоящим произведением искусства, но черные как смоль волосы видны из-под платка, на лице чувствуется присутствие косметики, требования ислама все так же строги и жестки, но не по-дурацки.

Я поклонился еще издали:

– Прошу извинить! Задержка всего на пару минут. Срочный звонок президенту…

Женщина улыбнулась, показав великолепные белые зубы, что как молнии сверкнули на ее смуглом удлиненном лице:

– О, пустяки! Мой визит неофициальный, здесь все не по протоколу. Тем более для меня честь побыть в вашем обществе, уважаемый эфенди… Я узнала вас по портрету в вашей книге. У нас вас называют суфием! Да-да, почти все ваши работы изданы нашим университетом. Некоторые даже читают в медресе…

– Спасибо, – ответил я искренне. Все равно приятно, хотя сама посол моих работ, понятно, и в глаза не видела, а эти сведения ей сунули на трапе самолета, чтобы знала, с кем придется столкнуться в окружении русского президента. – Спасибо. Надеюсь, вам в нашей стране не слишком скучно…

– Мне нравится ваш юный город, – сказала она живо.

Я переспросил невольно:

– Юный? Видели бы вы, с какой помпой отмечали ему восемьсот пятьдесят лет!

– Вот видите, – согласилась она весело, – совсем ребенок…

– Восемьсот пятьдесят, – пробормотал я.

Она всмотрелась в мое лицо, белые зубы на смуглом лице снова заблистали, как молния:

– Ах вот вы о чем! Городу, в котором я живу, моему Дамаску, недавно исполнился первый десяток тысяч лет… Из них восемь тысяч – непрерывного, как говорят у вас, стажа в ранге столицы. Вплоть до нашего времени… За эти тысячелетия рождались и падали империи, создавались новые царства, рождались великие мудрецы, учили, вели, поднимали всех на ступеньку выше… И так из века в век, из тысячелетия в тысячелетие… Никакой Америки вообще не было, как и, простите, Европы… И только в последнее тысячелетие – еще одно для моего народа – возникло такое образование, как США, да и то в самом конце. Продержится ли оно еще хоть сотню лет? Опыт и мудрость моего народа говорят, что нет.

Я не успел спросить почему, Марина прислушалась к звонку, встала из-за стола:

– Виктор Александрович, может быть, проводите госпожу посла к президенту?

– Если потом меня не расстреляют за подслушанные государственные тайны, – пробормотал я.