Глава 4

Следующие три вечера она поджидала его у выхода напрасно. Пыталась снова пройти в лабораторию, но двери не открывались, а когда просила провести идущих в том направлении мужчин, те вздыхали и говорили, что на все для нее готовы, но в тот корпус нужно иметь специальный допуск.

Она с тревогой смотрела в зеркало, в спальне ее роскошного номера их полдюжины в полный рост, лицо подурнело, а в глазах что-то непонятное, как будто страх и неуверенность, это же невозможно, она всегда знала, что любое препятствие разнесет в щепки, все у нее получится, все будет по ее капризу и желанию.

Мать выходила на связь несколько раз, в отеле это на высшем уровне, вся стена напротив ложа превращается в экран, лицо матери такое грустное, понимающее, но в глазах печаль и страдание, что вот ничего не может сделать, спасти, уберечь, как будто она, Аллуэтта, нуждается в такой ерунде!..

Позвонил отец, долго всматривался в нее с экрана поменьше, не любит чересчур огромные, это комплекс выросших из бедности, дотошно расспрашивал, что случилось, что намерена делать.

– Не знаю, – огрызнулась она наконец. – Пока ничего не знаю, папа. Здесь все иначе, чем там у нас. И люди другие.

Он невесело усмехнулся.

– Люди науки везде одинаковые, как и люди рынка. Мир уже един… Но, знаешь, у меня есть вариант.

Она насторожилась.

– Какой?

– Ты уверена, – спросил он, – что у них такая уж бедная лаборатория? Или преувеличиваешь в своем азарте?

– Точно!

– Тогда он гений, – проговорил отец дразняще.

– Что?

– Если он на таком оборудовании, – проговорил отец, – и в таких условиях делал открытия…

– Отец, – спросила она, – а что за вариант?

– Ты могла бы устроиться к нему в лабораторию, – сказал он тем же тоном. – На работу. И была бы рядом на законном основании.

– Отец, – сказала она рассерженно, – у тебя и шуточки!

Он покачал головой.

– Я серьезно.

Она поджала губы.

– Я что, доктор наук?

– Пойди лаборанткой, – посоветовал он. – Тебе какая разница? Да хоть уборщицей. Или тебя зарплата волнует?.. Зато будешь все время в его лаборатории на законном основании. Сможешь дожимать, как ты умеешь.

Она запротестовала:

– Отец! Когда это я кого дожимала?

– Просто не приходилось, – сказал он понимающе, – все и так тебя добивались. Но сейчас можешь проявить наш фирестоунский характер! Мы никогда не сдаемся и никогда не отступаем.

– Отец, – переспросила она в недоумении, – ты серьезно?

Он хмыкнул.

– Еще как, моя светская львица. Не знала, что, если не помогает львиная шкура, нужно надевать лисью? Или не сумеешь?

Она проговорила медленно:

– Даже не знаю…

– Эх ты, – сказал он, – большинства побед женщины добились как раз в лисьей шкуре! А еще немало в шкурке зайчиков, ха-ха, брошенных щеночков под дождем… Еще не поняла? Нет победы и нет вызова в том, что выберешь кого-то из стада, добивающихся твоего тела или моих, они же и твои, денег. А чаще того и другого. Победа – это когда получаешь то, что сама возжелала сильно и страстно!

Она повторила:

– Сильно и страстно… Ну, не знаю. Очень уж необычно.

Он сказал медленно и раздельно:

– Ты знаешь, чего хотят твои поклонники и все эти… плейбои. А чего хочешь ты?

Экран погас, только его крупное лицо некоторое время висело в воздухе, то ли в самом деле, то ли отпечаталось в ее глазу. Но еще дольше оно осталось в памяти, умное и насмешливое. Когда-то давным-давно он спохватился, что она уже взрослая, у нее свой мир и свои друзья, авторитет которых намного выше родительского, и не стал бороться, что-то доказывать, а просто отошел в сторону и сказал, что она навсегда остается его любимой маленькой дочерью, а если ей станет плохо, он всегда даст ей поплакаться в его жилетку.

Тогда она посмеялась, как же, станет плакаться, когда перед нею не только распахивают все двери, но и красные ковровые дорожки раскатывают к ногам, а вот сейчас, конечно, еще не плачется, но что-то такое неудобное и непонятное начинает грызть изнутри.

– Чего хочу я, – пробормотала она. – Чего хочу я… Пока что хочу этого заносчивого доктора наук.

Она бросилась лицом вниз на постель, мысли как-то не шли дальше того, что он будет рядом. Даже бурный секс с ним отошел в прошлое, словно это было давным-давно, в детстве, да и что в нем такого, у нее и с другими получалось не хуже, что-то в этом нейрохирурге задело совсем другое, но никак не удается это ухватить, понять, вычленить.

Снова и снова вспоминала, вертела так и эдак, наконец со странным чувством начала не столько понимать, как чувствовать, что дело вовсе не в сексе.

Почему-то в его руках в самом деле ощутила себя щеночком в больших и теплых ладонях, полных заботы и ласки. В тот момент показалось даже оскорбительно, она не щеночек, а львица, покорившая вершины гламура. О ней пишут и говорят, ее фото на обложках журналов, корреспонденты наперебой помещают ее фотки и ролики в самые престижные издания, на нее равняются, а стоит ей сменить серьги, как тут же миллионы женщины по всему миру делают то же самое.

Но теперь вдруг захотелось оказаться в его руках уже не львицей, а именно бестолковым щенком… Не пойму, как это отец все знал? Как он мог предвидеть? Конечно, он финансовый гений, но это же только финансовый…

Она гнала от себя это чувство, но оно только крепло, и вскоре с обреченностью поняла, что да, просто хочет быть с ним. Не ради секса, то мелочь, а ради… непонятно даже, для чего и зачем, но уже не просто хочет, а жаждет.

Наверное, жаждала еще тогда, когда прилетела в этот городок, только еще не разобралась, не было времени, а наплыв страстей был совсем другой, некая смесь обиды, злости, тщеславия, высокомерия, дикого непонимания…

День в лаборатории выдался трудный, операция на предфронтальной коре взрослых мышей выявила странный эффект перехода нейронов в состояние, которое было у них же в юном возрасте, и хотя этого эффекта ожидали, но он оказался слишком заметным, выходящим за рамки ожидаемого.

Максим просмотрел записи, чем же новым воздействовали в последнее время, почему такой скачок и такой охват, когда омолодились почти все типы нейронов, а не только некоторые…

Пришлось задержаться на часок, потом еще на два, а когда вышел из лаборатории, потирая кулаками усталые от долгого глядения в окуляр микроскопа глаза, небо на западе уже окрасилось в багровые цвета.

По темнеющему своду пролегли исполинские полосы, похожие на свернутые в тугие рулоны ковры бухарской работы.

Хорошо, мелькнула мысль, летом дни долгие. Зимой вышел бы в глухую ночь. Надо соорудить что-то типа постели в комнатке за лабораторией, там только ящики сдвинуть…

Усталость навалилась так мощно, что мелькнула мысль вызвать такси, хотя до квартиры не так уж далеко, всегда пешком, а в минуты бодрости вообще проносился, как дурной олень, совмещая приятное с полезной, как говорят, пробежкой.

Он заметил, как к тротуару подкатил роскошнейший по деловитости и строгости дизайна лимузин, но даже не повернул голову. Лимузин некоторое время двигался наравне, затем чуть опередил, остановился у бордюра.

Водитель в униформе выскочил, улыбнулся и широко распахнул заднюю дверцу.

– Прошу вас, господин Максим, – сказал он. – Садитесь.

Максим дернулся: что за день такой выдался; даже сдвинулся, не сбавляя шага, на ту сторону асфальтовой дорожки.

– Простите, но я… не вызывал.

Шофер чуточку улыбнулся.

– Нас может вызвать только Господь Бог. Садитесь, вас ждут.

Максим покачал головой.

– И не подумаю.

Лимузин продолжал двигаться с прежней скоростью, синхронизировав ее со скоростью Максима, автопилот свою работу знает, задняя дверца по-прежнему открыта.

Шофер шел между автомобилем и Максимом, улыбка до ушей, что-то его сильно забавляет, наконец сказал проникновенно:

– Вам ничего не грозит. В худшем случае вас подкинут до подъезда вашего дома.

Максим наклонился, стараясь разглядеть сквозь пускающее в глаза зайчики стекло лицо пассажира. На миг показалось, что там Аллуэтта, и он уже собирался отпрянуть, но вовремя рассмотрел крупного полнеющего мужчину средних лет, хорошо и достаточно консервативно одетого, что откинулся на спинку сиденья и рассматривает его с нескрываемым любопытством.

– Хороший день, – сказал мужчина доброжелательно, – правда?.. Я Сильвестер Фирестоун, если вы еще не догадались.

Максим охнул.

– С чего бы мне догадаться… Господи, она еще и отца своего натравила!

Фирестоун сдержанно улыбнулся.

– Меня натравить трудно, к тому же моя дочь не подозревает, что я здесь. Иначе бы она мне устроила настоящий ад…

– У вас что, – спросил Максим настороженно, – ко мне какие-то претензии?

– У меня нет…

– У нее?.. Я полагал, люди вашего уровня общаются только через адвокатов.

Фирестоун сказал мирно:

– Сейчас не тот случай. Может быть, сядете в машину? Здесь такой тихой район, в нашу сторону уже смотрят.

– А мне плевать, – ответил Максим – Да и вас это не волнует. Говорите, из-за чего вы здесь? Я спешу.

– Я глава строительной компании, – сказал Фирестоун. – А также владелец банка, пары фондов, сети супермаркетов и много еще чего, что газетчики зовут империей, потому что все это оценивается примерно в семьсот миллиардов долларов…

Он посмотрел на Максима, но на лице молодого ученого отразилось настолько четко отвращение, что Фирестоун добавил тут же:

– Это не хвастовство, как вы подумали. Это пояснение, что я могу и хочу вложить несколько миллионов долларов… даже несколько десятков миллионов в ваши разработки.

Максим поинтересовался враждебно:

– С какой стати?

Фирестоун ответил мирно:

– Во-первых, я ими воспользуюсь, если у вас получится быстрее, чем у ваших конкурентов.

– В науке нет конкурентов, – отрезал Максим – Мы постоянно обмениваемся результатами опытов. Простите, мне пора.

Он отступил на шаг и, вернувшись на тротуар, пошел быстрыми шагами, продолжая кипеть от непонятного даже самому себе негодования.

Лимузин продолжал неслышно скользить рядом с бордюром. Фирестоун сказал через открытое окно успокаивающим тоном:

– Хорошо-хорошо, я не то брякнул.

– Это уж точно, – буркнул Максим.

– Прошу прощения, – произнес Фирестоун с явным раскаянием в голосе. – Вы правы, я привык общаться с другим типом людей.

– Я тоже, – отрезал Максим – И не намерен менять свои привычки.

Фирестоун сказал из машины:

– Но суть вы поняли? Думаю, деньги никогда не бывают лишними, какими бы люди ни были разными.

– Дело не в деньгах, – сказал Максим непримиримо. – Когда нам выделяют гранты ученые покрупнее нас, они ждут научных результатов. Если выделите вы, то вам захочется, к примеру, чтобы мы танцевали стриптиз у вас в летнем дворце. Извините, научные круги не случайно избегают иметь с вами хоть какие-то контакты.

– Со мной?

– Я не имею в виду лично вас, – отрезал Максим. – Я говорю вообще о воротилах, для которых важнее всего прибыль.

Лимузин все так же катил почти рядом, впереди замаячила надпись «Кафе «Зайчик», а воротила строительного и прочего бизнеса сказал мирно:

– В такое же точно я в молодости бегал пить кофе. Потому постарался сохранить то кафе точно таким же. Пришлось для этого купить несколько домов вокруг… Давайте зайдем в это, за чашкой кофе объясню, зачем хочу это сделать.

– Говорите здесь, – предложил Максим.

Фирестоун развел руками.

– Когда я в лимузине, вы смотрите на меня, как на классового врага. А там, в простой и уютной кофейне, вполне демократичной, будем на равных.

Максим скривился, но промолчал: дело не в том, что Фирестоун мультимиллиардер, но он вдвое старше по возрасту, надо бы уважить, так быстрее отвяжется.

Когда он пошел к распахнутым дверям кафе, лимузин, резко обогнав, уже затормозил там. Шофер обогнул машину и распахнул дверцу перед Фирестоуном.

Тот вышел, крупный, массивный, не толстый, а именно массивный, когда весь из толстых широких костей, властный. Максиму даже почудилось, что эта власть распространяется не только на людей, но и на вещи. Стоит этому монстру захотеть, и гранитный бордюр станет медным, а то и вовсе золотым.

Максим остановился у двери, вежливо пропуская Фирестоуна. Тот кивнул, принимая, дескать, понял, это не к моим миллиардам уважение, а к моему возрасту.

Кафешка простая, выбор блюд невелик, как и напитков, потому что все автоматизировано.

Фирестоун сел за ближайший стол, Максим заказал по чашке кофе, дрон принес печенье и грациозно опустил на середину стола, после чего взвился под потолок и ушел на большой скорости.

– Итак, – сказал Максим – вы угадали, мы все, я имею в виду ученых, сражаемся за гранды от организаций, распределяющих финансы. Как ни крути, но деньги все еще двигатель не только торговли, но и науки. В какой-то мере, в какой-то мере… Но когда нам выделяют даже крохотный гранд, его выдают в три-четыре транша, и то после того, как мы предоставим какие-то убедительные результаты.

Он высыпал из пакетика сахар в чашку, а пока молча размешивал, присматривался к магнату. Раньше не приходилось видеть вживую вот так рядом человека, который стоит десятки, а этот так и вовсе сотни миллиардов долларов.

Фирестоун некоторое время помалкивал, сахар оставил на блюдце, но кофе прихлебывал с удовольствием. Видимо, опасается, как решил Максим, диабета или просто наслушался про вред сахара.

– Момент щекотливый, – признался Фирестоун. – Вы поставили вопрос верно. Сразу быка за рога! В вас спит бизнесмен.

– Пусть спит вечным сном, – ответил Максим – Так что вам нужно? Я не поверю, что вы просто вдруг решили вложить деньги в научные исследования, что не принесут немедленной выгоды.

– Вообще-то я жертвую науке, – заметил Фирестоун, – но не сам, а через благотворительные фонды.

– Больше, – поинтересовался Максим, – чем на отлов бродячих собак или меньше?

Фирестоун сдержанно улыбнулся.

– Честно скажу, не знаю. Но сейчас это мое решение. Личное.

– Что я должен сделать в ответ? – спросил Максим. – Петь у вас на дне рождения «Хэппи бёстдей»? Ходить в костюме зайчика?

Фирестоун покачал головой.

– Вы правы, условие есть.

– Ну-ну?

– На мой взгляд, – произнес Фирестоун, – оно совсем пустяковое. Кто-то, напротив, ухватился бы за него с радостью. Еще и мне бы доплатил. Но вы… вы крепкий орешек.

– Говорите, – сказал Максим мрачно.

Настроение портилось все больше, даже багровое солнце зашло за покрасневшую вечернюю тучку, и на порог кафе легла красноватая тень.

Он помешал кофе еще разок, словно от этого станет слаще, взглянул на магната.

– Вам нужно будет взять на работу Аллуэтту, – произнес тот бесстрастным голосом.

Максим охнул.

– Что? Вы шутите?

– Какие шутки, – произнес Фирестоун устало. – Я бизнесмен, это серьезное деловое предложение!

– Нет, – отрезал Максим. Он едва сдержался, чтобы не ответить еще резче. – Нет и нет!.. Будь она даже доктором наук, но, подозреваю, ее квалификация лежит совсем в другой области.

– Увы, – ответил Фирестоун. – В той области, какую я тоже не одобряю. Хотя и там у нее вряд ли квалификация, это общее такое поведение золотой молодежи. Вы в чем-то старомодны, как и я. Мы с вами оба чересчур заняты своей работой, чтобы обращать внимание на то, какой расцветки галстуки носят в этот сезон.

– Так зачем же?

Фирестоун вздохнул, развел руками.

– Благодаря вам у меня появился шанс повлиять на нее в лучшую сторону. Вы же понимаете, это я делаю не для вас, а для нее… а если еще точнее, для себя. Это когда-то миллионеры оставляли нажитое детям, а те все пускали по ветру, а теперь в тренде деньги оставлять благотворительным фондам, отдавать на исследования, а своим детям… ничего, кроме хорошего образования. Дескать, пусть пробивают дорогу сами!

– Разумно, – буркнул Максим.

– Когда мы встречаемся в своем узком кругу, – сказал Фирестоун, – каждый как бы вскользь роняет, что его сын или дочь получили степень магистра, сколотили первый миллион, совершили первую удачную сделку… А что могу сказать я?

– Да уж, – сказал Максим с сарказмом, – однако, простите, но мне и миллиарды не нужны, если в придачу придется пустить вашу дочь даже на порог лаборатории!..

Фирестоун посмотрел на него пытливо.

– Вы серьезно? Подумайте. Я могу вложить как десять миллионов, так и двадцать. Сколько уникального оборудования сможете купить? Насколько быстрее пойдут ваши исследования?

Максим ответил прямым взглядом. Перед ним сидит бизнесмен до кончиков ногтей, за его глазами стального цвета чувствуется мощный мозг, что как у богомола, рассчитывающего, как схватить добычу, такой видит только самые прямые и быстрые пути.

– Простите, – ответил он, – что не оправдываю ваши ожидания. Будь у меня машинный интеллект, я бы согласился, не задумываясь. Или… будь я бизнесменом. Но я, уж простите, нормальный человек.

Фирестоун ощутил, что Максим сейчас бросит на стол купюру и уйдет, не оборачиваясь, сказал быстро и настойчиво:

– Вы наверняка знаете, среди самых богатых людей мира хватает тех, у кого нет высшего образования, это Билл Гейтс, Джонс, Цукерман, Гарри Доу, Кранк, но хватает и тех, кто не сумел даже закончить школу!.. Их тоже, кстати, немало. Я тоже из них, представьте себе. Чтобы помогать больной матери, пришлось в тринадцать лет бросить школу и работать с утра до вечера, днем посыльным, а вечером мыл посуду в ресторане. Так что, догадываетесь, я знаю цену труду.

– Сочувствую, – с неловкостью сказал Максим.

Магнат отмахнулся.

– Не за что. Трудности выковали меня, я добился власти, богатства и уважения. Даже мать успел спасти, сейчас она в госпитале, который я выстроил специально для нее!..

– Очень… по-человечески, – ответил Максим с долей сочувствия, но голос его не смягчился.

– Потому мы могли бы вместе…

Максим поднялся.

– Сожалею, но я генетик, а не психиатр. Простите…

Он положил на стол деньги и быстро пошел к выходу из кафе. Переступая порог, ощутил, что бизнесмен хочет сказать или даже крикнуть вслед нечто важное, потому почти выпрыгнул на улицу, встретив слегка удивленные взгляды прохожих.