– Нет. Точно не он, – заверил ее сталкер. Все закрутилось так быстро, что он только сейчас понял, что седая не в себе. Видимо, сына убили. Или пропал. Вот она и поехала крышей.

– У нее когда просветление – венки плетет и на могилу носит. Видели на дороге могилку-то? – так же негромко спросила вторая женщина и спустилась с крыльца. – А потом накрывает и вот… Как сейчас. Во всех сын мерещится.

Кат кивнул. А что здесь скажешь?

– Здорово, Вера Викторовна! Я ж Садко, ты меня-то признала? – вылез вперед толстячок и брякнул по струнам своего инструмента, наполовину облепленного снегом.

– И тебе не хворать, поэт-песенник. Мы вас вчера еще ждали, люди добрые подсказали, что пойдет кто-то от князя, – степенно ответила женщина.

Кат и Груздь обменялись понимающими взглядами. Да уж, новости разлетаются, что та ворона. А ведь никто перед ними по дороге не шел, заметили бы следы. Неужто по полям напрямую бегают? Кат задумался, а потом вспомнил – ну да, говоруны же! Хрен где спрячешься, если они знают.

– Груздь. Дружинник я княжеский.

– Кат. М-м-м, странник… – Сталкер запнулся, представляясь. А действительно, как себя здесь обозначить? Странник и есть.

– Вера Толмачева. Ну, Вера Викторовна, если уж полностью. Для молодежи.

Женщине было крепко за пятьдесят, поэтому путники молчаливо приняли ее старшинство. Викторовна так Викторовна, язык не сломается.

Не Гудмундсдоттир, в конце концов.

– Пойдемте ко мне, что ли… – не спрашивая, утвердительно сказала она. – Я ж местная староста, мне и гостей принимать.

– Ведьма она местная, – подскочив поближе к Кату, шепнул ему на ухо Садко. – Осторожнее с ней, она здесь власть.

Если Вера Викторовна и слышала его шепоток, то вида не подала. Как шла впереди, так и не обернулась. Кат кивнул бродяге, показывая, что понял.

Прошли пару улиц, свернули налево к стоящему на отшибе дому за добротным забором из листового железа. Деревенька и до Черного дня была невелика, от силы полтора десятка улиц, а сейчас и вовсе ужалась. Редкие явно жилые дома перемежались с наполовину разобранными, наполовину разрушенными пустыми жилищами.

Под ноги Кату бросилась небольшая рыжая собака, выскочив из щели в покосившемся заборе. Автомат, до того мирно висевший на плече, словно ожил в умелых руках, успев – как бы сам собой – и спрыгнуть вниз, и даже сняться с предохранителя.

Собака щелкнула зубами, чуть не сломав клык об оказавшийся перед самой мордой компенсатор, взвизгнула и отскочила назад.

– А ты шустрый… – с иронией протянула староста. – Чуть Шарика не порешил. Он смирный вообще-то, просто чужих не любит.

Кат немного виновато улыбнулся и вернул оружие на место. Рефлексы, что поделать. На самом деле пистолет вытащить было бы уместнее.

– А как погиб сын этой женщины? – зачем-то спросил он у Веры Викторовны.

– Чего сразу погиб?! Умер он. Замерз по пьяному делу прошлой зимой. Триста метров до дома не дошел, упал, да и уснул, наверное. С утра и нашли ледяного. А ты думал, героически как-то? Нет, мы тут мирно живем. Из тыщи двухсот населения дай Бог полторы сотни осталось, не до подвигов. Хотя ополчение есть, конечно.

Над домом старосты висел флаг Союза деревень. Издалека солидное зрелище, а вблизи – украшенная пришитым неровным кругом пуговиц старая скатерть.

– Заходите, гости дорогие! – скрипнув калиткой, сказала женщина и лукаво улыбнулась. – Собаки у меня нет, особо нервные могут не бояться. Поедите, отдохнете.

Кат на всякий случай внимательно осмотрел двор. Ничего примечательного: сарай в углу, большой, с высокими воротами – видимо, бывший гараж. Пара построек поменьше, для кур или кроликов. Поленница под куском рубероида. Расчищенные недавно дорожки, высокая будка туалета и непосредственно дом. Добротный, двухэтажный, целиком из кирпича. Хорошо местная власть живет, зажиточно.

– Вы пока располагайтесь, вон вешалка, да к печке идите, грейтесь, – проведя гостей через узкие сени, заставленные пустыми банками, коробками и прочим скарбом, захлопотала хозяйка. – А я на стол соберу.

То, что они оказались в глухой деревне, внутри дома выдавала только пузатая, торчащая краем вглубь комнаты печь. По ней сразу было ясно, что не потом встраивали, а вместе с домом и сложили. В одно время. Ну да, труб газовых по деревне не видно, так и топили здесь. Просто раньше угольком, а после Черного дня на дрова перешли.

Все остальное – как Кат много раз видел в заброшенных городских квартирах. Светлая мебель, пол из подогнанных друг к другу деревянных плашек – как же его… паркет, кажется. На стене висел давным-давно не работающий плоский телевизор, аккуратно укрытый наброшенной сверху тряпкой. Небольшой столик в углу со стопкой книг и валяющимися в беспорядке карандашами. По центру обеденный стол – настоящий монстр, человек двадцать усадить можно разом; в доме и стульев-то, наверное, столько нет.

На столе стояли три разномастных подсвечника, в общей сложности свечей на десять, которые хозяйка первым делом и бросилась зажигать. Комната озарилась довольно ярким после снежной полутьмы улицы светом.

На стенах старые фотографии, много. Кат с любопытством прошелся вдоль галереи, глянул. Да, на некоторых угадывается совсем молодая хозяйка. Вот она в Воронеже – зеркальная шайба «Пролетария» за спиной у нее и двух смеющихся подружек. Проспект Революции – совсем не такой, как сейчас, блестящие витрины, машины, аккуратно подстриженные редкие деревья. И люди, множество людей на тротуарах. Вот в горах. А это, видимо, у моря – ничем другим бескрайняя, уходящая вдали под небо плоскость воды и быть не могла.

– Мужики! – сказал Садко. – А вы выпить взяли?

Груздь что-то проворчал. Интересная у него привычка: вроде как и откликнулся, а что именно сказал – загадка.

– У меня точно нет, – ответил Кат.

Ох, ты ж! А вот интересная фотография… Двое военных в форме, молодые, подтянутые. Лейтенанты. Обоим не больше двадцати пяти. Того, что слева, Кат в глаза не видел, а вот справа…

– Это же Зинченко! – не удержавшись, сказал он вслух.

– Брат мой двоюродный, Жорка. Ты его знаешь, что ли?! – охнула бесшумно подошедшая сзади староста. – Он живой? Правда живой?!

– Уже нет, – тихо ответил Кат, не оборачиваясь. – Погиб. Смертью храбрых…

Врать не хотелось, но и рассказывать женщине, что сам, своими руками отправил этого упыря к подземным богам, как-то… не очень.

– Ты ж его знал, да? Слушай, расскажи, мы с двенадцатого года не виделись. Он там большим человеком стал, наверное? Жорка умничка был, это я, дура, всю жизнь здесь просидела.

Кат промолчал. Неловкую паузу заполнил Садко, который очень кстати вспомнил длинный и несмешной анекдот, запутался в конце, но все же разрядил обстановку. Вера Викторовна странно посмотрела на сталкера, но дальше пытать о судьбе брата не стала.

И на том спасибо.

От развешанной одежды в тепле пошел мощный дух, привычный только солдатам и арестантам. Даже видавшая все на свете староста слегка морщилась, но деваться было некуда. Споро выставила на стол тарелки, налила наваристый борщ с плавающими в нем островами мяса. Хлеб был самодельный, видимо, из этой же печки, но вкусный. Кат такой после общения с викингами и не ел. Откуда-то появилась заткнутая тряпкой мутная бутылка.

Садко внимательно посмотрел на Ката: помнишь, мол, что я говорил? Но тут хозяйка подала пример, хлопнув рюмку безо всяких тостов, и бояться отравления стало как-то глупо. Выпили все. Закусили ароматным борщом, разлили по второй.

– А что, хозяюшка, вы о порчах думаете? – вдруг спросил Садко, весь красный, слегка заляпанный отлетавшими каплями борща.

– Я? Да ничего не думаю. Мое ли это дело, о бродягах размышлять. Ходят и ходят какие-то, не мешают никому, и ладно. Своих забот до черта, прости меня, грешницу, Господь Горящий!

Она замысловато перекрестилась. Вроде все как обычно – сверху вниз да справа налево. Только каждое движение по два раза. К удивлению Ката, за ней это повторил дружинник, а потом – помедлив – и Садко.

– А ты в нашего Господа не веришь, странник? – спросила староста. – Тоже, небось, Сварога да разных других старых идолов подкармливаешь?

– Я… Ну к другим богам больше… – замялся Кат. – С детства.

– У него жена гадалка! Ему можно, – хохотнул Груздь. На бороде у него висел шматок картошки из борща, глаза от выпитого немного заплыли, лицо было блаженное. Много ли надо для счастья деревенскому бойцу.

– Гадалка? Ну надо же… – Вера Викторовна рассматривала теперь Ката в упор, словно некое диковинное создание. Эдакого золотого таракана с рубиновыми глазами. – А я ведь тоже… умею. Погадать вам, княжеские?

– А… Сгорел сарай – гори и хата! Давайте, – махнул рукой Груздь, едва не выплеснув самогон из рюмки.

Кат решил больше не пить. Яда в бутылке не было, но такой градус валит лучше всякого зелья. Садко остро глянул на него, и сталкер понял, что певец тоже больше валяет дурака, чем напился на самом деле. А вот Груздь темп не сбавлял. Если так пойдет, он завтра не ходок, а хотелось бы стартовать затемно.

– Эй, дружина! Тормози. Завтра не встанешь.

– Да отоспитесь, куда вам спешить! – всплеснула руками хозяйка. – Пусть пьет, раз хорошо идет.

Вот по ней вообще непонятно, пьяная или нет: раскраснелась, кофту слегка расстегнула, но речь четкая и руками не машет. Опять же и пьяного смеха от нее не слышно.

– Нет, – твердо сказал Кат. – Вы пейте, если в жилу, а нам хватит. Погадайте, раз хотели, да и спать нам пора – вон за окнами темень какая.

На улице действительно уже стемнело, в чем каждый, выходя в уличный туалет, успел убедиться. Не ночь, но глубокий вечер по ощущениям. К полночи ближе.

– Погадать? Да запросто. – Староста принесла блюдечко чистой воды, комок воска и какие-то иголки, не швейные, а… как же их? Булавки английские, вспомнил Кат. Короткие такие, с ушками.

Потом хозяйка подпалила лучину, сунув ее в приоткрытую дверцу печки, за которой тревожно багровело и качалось пламя над углями. Вставила горящую щепку в пустой стакан и начала плавить на ней воск, падающий неровными густыми каплями в блюдце. В каждый упавший кусок, принимающий форму то кляксы, то шара, то и вовсе почти колбаски, она вставляла по булавке.

– Кому первому? – тихо спросила хозяйка. – Тебе, певец народный?

Садко пьяно размашисто кивнул, чуть не ударившись подбородком в грудь.

За неплотно прикрытой дверью, которая вела из гостиной то ли в спальню хозяйки, то ли просто в другую комнату, что-то глухо стукнуло. Кат с трудом сдержался, чтобы не вскочить на ноги, даже Груздь разлепил веки.

– Гулена мой вернулся, – успокоила всех хозяйка. – Я ему окошко открытое оставляю.

В щель между дверью и наличником просочился здоровенный черный кот. Спина его была почти на уровне колен старосты, а хвост торчал до столешницы. Конечно, какие уж тут собаки… Порвет и не вспотеет.

Кот по очереди обвел всех презрительным взглядом, махнул хвостом и удалился к печи, легко запрыгнув на полати. Зашуршали тряпки, хрустнуло что-то деревянное, потом кот затих.

– Интересный ты человечек, Садко, – сказала Вера Викторовна, рассматривая – но не самого певца, а нанизанный на булавку кусок воска, больше всего напоминавший паука-альбиноса. – Из всех троих самый скрытный, хотя и остальные не самые… простые люди. Не боишься, что я дом твой сейчас высмотрю? Куда ты потом побежишь, дружочек, как жить дальше будешь?

Садко встал, тяжело опираясь на стол обеими руками, навис над блюдцем, да так и застыл молча.

– Ладно, ладно. Не волнуйся так! Не хочешь, видать… Ну, тогда я и не стану говорить. – Хозяйка стряхнула с булавки воск, и тот булькнул обратно в блюдце. – Кто следующий?