Студенты осторожно въехали в палату, перетащили Сергея на кровать. Подошедшая медсестра стала быстро снимать с него одежду: костюм – раз и нету, рубашку и майку сняла аккуратно, легко, поднимая руки больного по очереди, трусы он попытался снять сам. Не тут–то было…

– Лежите тихо, – сказала медсестра, – не мешайте мне…

– Учитесь эскулапы, – сказал реаниматолог студентам, молча наблюдавшим за медсестрой. – Сейчас поставим капельницу, возьмем анализы и все такое…

– Это реанимация? – спросил Сергей.

– Да. Приказано вас поместить сюда. В холле будет находиться дежурный, чтобы к вам никто не забрел случайно. Этот отсек полностью изолирован…

Врач сам поставил капельницу, подключил все приборы, экран, как в телевизоре, засвистел, повздыхал и стал тихо попискивать.

– Пока все, – сказал врач, – в туалет и т.п. – нажатием этой кнопки. Придут, поставят утку… И без стеснений, церемоний. Дело больничное, дело обычное… Ничего не пытайтесь делать сам, уроните капельницу – беда…

Доктор полуобнял медсестру за плечи, и вместе со студентами они пошли к выходу. Сергей склонил голову к окну, белые шелковые занавески закрывали треть его размера, видно было только яркое голубое небо и часть зеленой кроны какого-то дерева, стоящего на улице. Слезы сначала душили его, прорываясь сквозь сопротивление, а потом, когда он перестал сдерживать мышцы лица, потекли свободно, нос задышал ровно. Сергей ничего не мог с собой поделать, лежал, повернув голову к окну, и плакал…

Прошло время, прежде чем Сергей научился не замечать процедурную медсестру с тонкой и длинной иглой, которая каждые четыре часа, днем ли, ночью ли, приходила к нему с уколом. Она сама открывала одеяло, тихонько переворачивала больного на спину и делала укол в живот, который стал уже синим в районе пупка и с желтыми разводами по бокам.

Сергей смирился со всеми сложностями жизни тяжёлого больного, научился пользоваться уткой и глицериновыми свечами, переносным телевизором без программ, только с использованием кассет с фильмами, передвижной тумбочкой с журналами двухлетней давности. Сначала он возмущался, говорил, что задыхается без информации, что это не только его работа, но и жизнь. «И смерррть, – сказал доктор, с которым он, наконец, познакомился поближе и которого звали Юрий Евсеевич. – Вам не надо знать, что на улице творррится. Это не для вашего давления. Мы не можем его стабилизиррровать… Поэтому вы до сих поррр в ррреанимации»

Лукавил доктор: они прятали его от посторонних глаз. Вот только, кто давал команду?

***

Сергей услышал какие-то голоса, потом шаги нескольких человек, явно приближающихся к его палате. Поворот ключа в замочной скважине, в предбанник кто-то входит, но пока к больному не идет, стоит, видимо, дожидаясь то ли старшего, либо пока соберется вся группа. Сергей закладывает руки за голову, прикрывает веки, старается выровнять дыхание.

– Кажется, спит…

– Пора, пора будить! – негромко, но властно произносит какой-то дребезжащий голос.

Сергей открывает глаза, видит, что в палате стоят три человек: двое в белых халатах, третий – в халате, наброшенном на плечи. Юрия Евсеевича с ними нет.

– Как вы себя чувствуете? – Спрашивает, видимо, врач, но чужой, не с кардиологии. Здесь не так разговаривают с больными после инфаркта, в лоб о здоровье не спрашивают.

– Хорошо, – отвечает Сергей.

– Это похвально… Похвально.

Пауза. Она становится длинной, все трое переминаются с ноги на ногу. Один, тоже, похоже, врач, говорит:

– Давайте присядем, стульев хватит на всех…

Человек в накинутом на плечи халате говорит:

– Вы знаете, что вашего начальника арестовали? – Больной кивнул. – Инкриминируется измена Родине… Вы понимаете, Сергей Иванович, как все непросто складывается? В том числе и для вас?

– Что я должен понимать? Если я не видел Премьера с 15 августа, что я должен понимать?

– Вы, почему не доложили, кому надо, о сходке гекачепистов!? Почему не насыпали песок в двигатель ЗИЛа начальника? Почему?!– Голос гражданского человека, сопровождаемого врачами, крепчал. – Вы влияли на него, как никто из окружения. Он слушал вас, как политика, идеолога, наконец…

Гость вскочил со стула, лицо раскраснелось, глаза косили и казались безумными. Он почти визжал:

– Зарыть всех вас надо! Уроды! Против народа попёрли… Головы вам всем поразбивать надо, как бешеным собакам… И мы это сделаем!

– Я это уже слышал, – тихо сказал Сергей, – это из выступления премьера одной из союзных республик… А вы знаете, что он собирался в Японию, чтобы сдать все Курильские острова? Лишь бы заручится международной поддержкой… Как бы вы с его головой поступили?

– Да, я… Да мы щас тя в "Матросскую тишину"… К твоим корешам! Ты будешь помнить меня… Я полномочный представитель этого премьера… Мы те устроим небо в клеточку!

– Ми-ну-точ-ку… Минуту!! – Вдруг резко сказал доктор – не кардиолог. – Больному плохо… Резко пошло давление… Черт, кто отключил капельницу? Где весь медперсонал?!

– Вы же сами сказали, чтобы нас никто не сопровождал,– быстро произнес второй доктор. Он дотянулся до тревожной кнопки сигнализации у кровати больного, долго жал на нее, тихо чертыхаясь. Топот ног по коридору Сергей услышал так четко, как будто его уши приложили к полу. Потом топот перешёл в удары по ушным перепонкам, и он закрыл глаза.

– Надо носить готовый шприц, твою мать! – Заорал доктор, насиловавший тревожную кнопку. – Дайте-ка сюда, я сам все сделаю!

Сергей почувствовал укол не кожей, а почему-то самим сердцем, которое вдруг затихло, перестало сообщаться с ушными перепонками, молоточки больше не били в колокола, встроенные в уши…

…Что было потом, для Сергея – неизвестность. Он не знал, был ли он без памяти, сколько прошло часов или минут, и что за окнами – утро или вечер. Но за окнами – светло, была та же больничная палата, а рядом с кроватью сидела медсестра, которая чаще других приходила делать укол в живот.

– Лежите и молчите, – сказала она, увидев, что Сергей открыл глаза. – Вам было плохо, очень… Пришлось поволноваться.

И без перехода, но тише на полтона:

– За вами приходили с арестом… В коридоре стоял наряд в штатской одежде, на улице – зарешёченный микроавтобус. – Она уставилась в окно, потом перевела взгляд на двери, на Сергея не смотрела. – Вам, наверное, что-то надо предпринять… Кому позвонить? Скажите номер телефона. Я все сделаю, прямо сейчас. Но вас должны забрать отсюда немедленно. Иначе будет поздно…

Сергей заметался: он не знал, кому, кроме жены, позвонить. Кто может, бросив все, сразу приехать к нему в больницу? Дачные соседи? Исключено, там семья… И вдруг в мозгу всплыла фамилия Афанасьева Ивана Васильевича. «Да, только Иван Васильевич может понять эту ситуацию, – подумал Сергей. – Пусть не поможет, посоветует, что делать и то хорошо». И он назвал хорошо запомнившийся когда-то номер домашнего телефона лётчика в отставке, но такого живого, бодрого, сильного и независимого. Они дружат больше двадцати лет. Медсестра встала, подошла к краю кровати, прошептала:

– В ящике, у ванной, одежда, в которой вас привезли… Не забудьте документы, я выложила их на полку. Я буду дежурить у пульта весь день. Юрий Евсеевич на этаже, он поможет с выходом. Он верит вам, я верю ему… Как зовут, кому звонить?

– Иван Васильевич…

Она вышла. Сергей оглядел палату. Капельница капала, автоматический пульт работал, фрамуга – открыта, прохлада пробивалась утренняя, не вечерняя. "Боже, сколько продлится эта пытка?" – Подумал он и стал ждать ответа от лётчика.

Глава-4.

– Серрргей Иваныч, – мужской голос с характерным «р» прорвался до сознания больного. – Вам поррра… Пррриехали за вами… Сейчас я сниму капельницу… Вот так, спокойно. Одевайтесь, пррроходите вниз, там вас ждёт ррродственник. Вам можно погулять, даже пррроводить его за ворррота, напррримеррр, до машины… Поняли, да? Вррременный пррропуск, на всякий случай, деррржите… Уничтожьте его потом. Берррегите себя, дорррогой. Ррродственник все знает, я ему все сказал. Вот спрррей… Нитррроглицерррин, он вам поможет, если что да вдррруг…

Врач вышел, не оглядываясь, из палаты. Сергей спокойно, без волнения, встал, достал из шкафа костюм, рубашку… Здесь же, на полочке, лежали документы. Оделся, зашел в туалет, сунул в карман зубную щетку, смочил водой лицо и насухо вытер его полотенцем. По коридору шёл, не спеша, машинально постукивая кистью руки по косякам дверных проемов больничных палат. «Две, три, семь, – считает он двери, – так, холл, следующим будет дежурный блок, там медсестра. Но мне от нее ничего не надо… Интересно, посмотрит она на меня? Не смотрит, голову наклонила… Идем дальше. Народ запуган… Какая же это либеральная революция, какая же это демократия?! Так, дальше будет лифт?… Есть лифт. Вызываем, ждем, садимся. Вниз…»

На первом этаже, оборудованном под холл-приёмную, с диванами, декоративными скамейками, киосками с прессой и сувенирами, с просторным гардеробом и кадушками с экзотическими цветами, безлюдно. Сергей встал у выхода, немного растерянно смотрел на пустое помещение. Никто не появлялся, Ивана Васильевича нет. «Так, что делать? – Думал Сергей, абсолютно уверенный, что лётчик должен быть где-то рядом. – Выйдем на улицу, может, я быстро собрался и слишком рано выскочил…». И в это время из массивных входных дверей появился Иван Васильевич. Он увидел больного, заулыбался, пошел к нему, широко раскинув руки:

– Боже мой, как ты попал сюда? Что ты здесь делаешь?

– Здравствуйте Иван Васильевич, спасибо, что откликнулись…

– Я не откликался, я тут же приехал… Но не на своей машине. Опять встала, чертова инвалидка. Пришлось такси вызывать. А так бы еще быстрее приехал.

Они крепко обнялись, не целуясь, стояли и постукивали друг друга по спине.

– Я проведу тебя за ворота, – зашептал Иван Васильевич, – первым садись в такси, назад. Я – постою, пораскуриваю трубку. А ты делай вид, что копаешься в сумке, будто я тебе что-то привез архиважное, что надо захватить с собой…

– Понял, – так же тихо проговорил Сергей. – Я готов… Пойдемте потихоньку. Боже, какое же вам спасибо…

Они вышли на улицу, мраморные ступеньки блистали чистотой, можно было смотреться в свое отражение. Сошли по лесенке вниз, мимо стоянки машин, мимо сквера с желтыми осенними цветами, так пряно пахнувшими вечерами и по утрам. Далее шли две липовые аллеи: одна к корпусу для процедурного обслуживания, вторая – к выходу из больницы. Они специально прошли полдороги ко второму корпусу, остановились, будто что-то вспомнили, и повернули на аллею, ведущую к воротам. Шли, разговаривая громко, но практически, ни о чем. Сергей смотрел на лётчика, видел его скуластое лицо, искрящиеся весельем светло-карие глаза, трубку, короткую, темно-вишневого цвета.

– Подходим, – сказал Иван Васильевич. – Спокойно. Ты помалкивай. Если охрана спросит, я буду говорить. На минуту, кое-что в машине надо забрать…

У проходной стоял человек в помятой форме, отвечал за выходящих. Он равнодушно посмотрел на двоих мужчин, нажал какую-то кнопку и турникет у дверей закрутился, готовый выпустить сколько угодно людей. Двери, еще одни двери. Еще один мужик в форме. Он даже не посмотрел на выходящих, так и продолжал писать шариковой ручкой какое-то слово на клеточках кроссворда.

Афанасьев прошел к машине, стоящей в двадцати метрах от проходной, Сергей проследовал за ним. Сердце его забилось, спокойствие куда-то ушло, грудь стало пощипывать, дыхание затруднилось, особенно на вдохе. «Господи, помоги, не дай мне расслабиться, потерять силы…" – Заговорил он про себя. Подошел к машине, чистой и опрятной «Волге», открыл заднюю правую дверцу и влез внутрь. Иван Васильевич тут же сел на сиденье с водителем и сказал:

– Вперед. Можем ехать. И чем быстрее, тем больше сверх тарифа…

– Понял, – сказал водитель, – поехали.

Через 10 секунд «Волга» набрала скорость не меньше 70 километров в час. Это был рывок, потом поворот направо, снова поворот направо, и они уже оказались на скоростном шоссе. 90…,100 км в час! Их уже невозможно было догнать.

– На площадь «Три вокзала»,– почти небрежно бросил лётчик водителю. – Отдохни пока, про спрей не забывай, – и он оглянулся на Сергея.

– Все нормально… Вы закончили книгу?

– Не успел. Был снова занят… Кстати, ты и посмотришь профессионально… Я буду рад, если ты поможешь, добьешь ее, проклятущую… Как она мне надоела, все жилы вымотала.

– Хорошо, это мне в удовольствие…

– Все-все, отдыхай, я молчу…

Машина развернулась под мостом у Москвы – реки, пошла в обратную сторону. Проскочили набережную, стену Кремля, далее на мост через Яузу, Солянка, Политехнический музей, Маросейка, Басманные улицы…. Выскочили у Казанского вокзала.

– Стоим, – сказал Иван Васильевич и достал деньги. Отсчитал сумму, ровно в два раза большую той, которую показывал счетчик, вручил водителю. – Есть удовлетворение?

– Спрашиваете!

– Ну и хорошо. Желаю удачи. Прощайте, молодой человек. Выходим? – Повернулся он снова к Сергею.

Вышли, закрыли дверцы машины, пошли по направлению к вокзалу. Перед входом встали, лётчик прикурил трубку, сказал:

– Посмотри, ушло такси?

– Да, отъехало сразу, как мы вышли…

– Отлично, теперь, не спеша, переходим к Ярославскому вокзалу.

– Ну, конспиратор, Иван Васильевич…

– Школа, юноша. Берия научил! Сей горький опыт не пропьешь. Хорошо, что ты сумку не забыл прихватить. Я и не вспомнил о ней. Сейчас мы поедем до Прошкино, электричкой.

– Я знаю Прошкино, с сыновьями ездил в их музей авиации.

– Вот-вот, туда и направляемся. Там у меня друг служит и живёт… Познакомлю, рад он нам будет.

– А Вы с ним говорили?

– А конспирация, прослушки… Не нарцисс, не завянет от неожиданных гостей… Это мой самый старинный, самый лучший друг. Маршал авиации, правда, на заслуженном отдыхе. И гарнизон у него закрытый. Хрен, кого пустят, если сунутся.

Так за разговорами они дошли до Ярославского вокзала, купили билеты в кассе, на табло узнали, что на Прошкино электричка отправится через семь минут.

– Надо быстро, Серёжа, – заторопился лётчик, – давай, наконец, перейдем на «ты» и по имени, а?

– Давайте, только я буду долго привыкать, а вы сразу и бесповоротно, Сергей.

Они уселись на скамейку вагона в средине состава, у окна. Иван Васильевич открыл сумку, покопался в газетных кульках, достал бутылку минеральной воды, два раздвижных стаканчика рыболова-спортсмена, все передал в руки соседа и еще долго рылся в сумке пока не нашел бутылку коньяка.

– Мы понемногу, за удачу… Вот еще жена успела несколько бутербродов сунуть, пригодились…

Электричка дернулась, застыла, выслушала начальные слова объявления о том, как она поедет, и поехала. Голос из радиорубки еще пытался что-то донести до пассажиров, а колеса уже стучали на стыках, промелькнули слова, выложенные на насыпи из цветов: «Счастливого пути!», склады станции «Москва-3», яркая зелень парка Сокольники и маленькая знаменитая на всю страну речка Яуза. Сергей и Иван Васильевич заедали первую стопку коньяка бутербродами из подкопченного коровьего языка.

– Я с таким интересом читал главы из вашей книги, – сказал Сергей. – Господи, какое время… Первооткрыватели, Арктика, мужественные люди. Что-то от Джека Лондона, Хемингуэя. Но мне постоянно было жалко ушедшее время, романтику… Давайте выпьем еще немного, я, похоже, на нервной почве совсем ослаб, захмелел.

– Сейчас пройдет… Прелесть в первой рюмке. Сиди и наслаждайся, чувствуй, как согревается душа, как хочется куда-то поехать, позвонить любимому человеку, немножко погрустить. Потом можно уже и не пить… Я не буду спрашивать тебя ни о чем. За глупость своих начальников мы не должны отвечать. Но, в целом, твой начальник все делал правильно. Думаю, что страну мы уже не удержим… Это печально. А раз так, значит, надо отступить, переждать… Как твое сердце?

– Врачи пытаются убедить меня, что это все серьезно. Боль в груди, слабость – все это есть. Но вчера вдруг ко мне приходят с арестом… Врачи явно на моей стороне: отключили меня уколом, я проспал, наверное, больше суток.

– Все, больше ни слова. Отдыхай! Что тебе рассказать?

– Об Арктике, покорении Северного полюса…

– Я умру от рака…

– ?!

– Мне цыганка нагадала… Но не сейчас. Сейчас мы выпьем и поговорим.

Они сделали по глотку коньяка, закусили, стаканчики поставили на лавку между окном и коленом. Иван Васильевич достал трубку, зажал ее зубами, не разжигая, шумно втянул воздух.

– Как удивительна жизнь!.. Как удивительна…, – сказал он.

– И все свершилось ровно в одну вашу жизнь. От покорения Северного полюса до обыденной работы в космосе. А почему вы не стали Героем Советского Союза?

– О, это отдельная история…, как-нибудь в другой раз расскажу… Но здесь замешаны вождь народов и женщина. А наши чиновники – дуболомы – перестраховщики так перепугались, что вообще навсегда выкинули меня из всех списков награждаемых.

Остановились на перроне какой-то станции прямо напротив трех милиционеров, которые, не спеша, пошли к дверям вагона.

Иван Васильевич зашептал:

– Если что, ты молчишь, в разговор не встреваешь. Вообще, лучше усни, спокойно и безмятежно. Мы родственники, едем в музей авиации. Я покажу удостоверение Почётного Полярника…

Милиционеры шли медленно по проходу, электричка была послеобеденной, полупустой. На скамейке Сергея и полярника вообще никого не было. Так, подошли, старший – офицер, лейтенант, смотрит на Ивана Васильевича, тот оказался первым в поле зрения. Полярник наклонил голову к Сергею, что-то рассказывает ему про баньку на Северном полюсе, про спирт, который они хранили десятками литров и применяли от обледенения самолетов. А Сергей забыл, что ему надо спать, слушал, смеялся, и все это получалось естественно. Главное же, и он это почувствовал сразу, у него не сбивалось дыхание, не кололо в груди. «Что это? – Думал он. – Сердце успокоилось, все пришло в норму? Или так хорошо и спокойно с Иваном Васильевичем, что я не волнуюсь?».

Лейтенант чуточку развернулся, посмотрел на Сергея, тому показалось даже, что он кивнул ему, но подозрительности в его глазах не было. Милиционер отвел глаза, пошел дальше по проходу, сержанты из патруля побрели за ним, даже не взглянув на двоих чудаков, которые держали в руках раскладные стаканчики рыболовов – спортсменов, забыв наполнить их коньяком.

Глава-5.

– Я человек академический, матом почти не ругаюсь, за десяток лет преподавательской работы стал мягче, разумнее, может, даже интеллигентнее. – Красивым баритоном говорил Георгий Александрович, высокий суховатый на вид мужчина, лет восьмидесяти, элегантно, словно римский патриций, завернутый в простыню. Он сидел с прямой спиной, как это нередко делают люди, долгие годы продержавшие в руках штурвал самолета. Кисти рук, сцепленные в слабый замок, покоились на деревянном отполированном столе с приставленными к нему тяжелыми табуретками. Во всю величину столовой доски стояли, «скромно, чем Бог послал»: нефильтрованное пиво в жбане, водка, недопитая бутылка коньяка, простые деревенские стограммовые стопки, миски с креветками и бордово-красными раками, пучками и кучками разместились укроп, разовая редиска и пупырчатые огурчики. На деревянном резном подносе, в самом центре стола, возлежали штук пять крупных копченых лещей, настолько свежих, что с них капал жир.

Напротив патриция сидел Сергей Иванович, тоже завернутый в простыню, мокрый и красный, поскольку только что вышел из парилки. Иван Васильевич, третий участник застолья, бывший полярный лётчик, еще парился за плотно закрытой дверью.