Женщина подняла хмельные глаза на Алексея и, не дождавшись ответа, отдала ключи и шумно зевнула.

– Ну, позовете, если что. Меня Веркой зовут. В стену кулаком постучите, я подойду.

Алексей открыл квартиру, втащил поклажу, за ним вошла Нина. Комнатка была крошечная, потолки низкие, стены несли на себе следы проживания бывших жильцов. Судя по пестрым картинкам и фотокарточкам, люди здесь жили самых разных мировоззрений. Многорукий красавец Кришна, заигрывающий с пастушками, соседствовал с репродукцией католической иконы Божьей Матери, державшей на руках распятого Иисуса. Вставленные в рамочку фотографии атлетов-мужчин находились рядом с литографией лица Льва Толстого – могучая сила телесного и духовного; а детский рисунок кошки, которая напоминала маленького слона, наполовину скрывал обнаженных женщин французских импрессионистов. Видимо, каждый, кто когда-нибудь здесь квартировал, считал своим долгом оставить после себя знаки своих увлечений.

Нина растерянно смотрела по сторонам.

– Да, – протянула она невесело. – Почему-то я не думала, что будет так беспросветно.

Женщина подошла к окну и брезгливо открыла форточку. Алексей начал вытаскивать вещи из сумок.

– Что ты имеешь в виду? – спросил он. – Соседей или квартирку?

– И то, и другое, – ответила она. – Но люди главное.

– Брось, Нина, люди как люди. Пороков только своих не скрывают. А кто ж из нас без греха?

– Неужели ты сможешь здесь писать? – Нина подошла к стене и несколько раз постучала по ней костяшками пальцев. – Слышишь? Тут нет никакой звукоизоляции. Фанерная перегородка. Мы будем жить, как в коммунальной квартире.

– Привыкнем. В конце концов, это только на год.

Алексей повернулся к вещам и вдруг раздался истошный вопль Нины. Он быстро обернулся. Женщина стояла в какой-то судорожной позе, боясь шевельнуться, и глядела на стену прямо перед собой.

– Что случилось? – спросил Алексей.

– Здесь таракан, – выпучив глаза, прошептала женщина.

– Ты что, никогда тараканов не видела?

– О, господи! У меня на эту мерзость аллергия. Давай снимем квартиру в нормальном доме. Я здесь жить не смогу. Спать не смогу. Мне будут повсюду мерещиться тараканы. Я начну болеть.

Мужчина подошел к стене и пригляделся к насекомому.

– Успокойся. Он неживой. Наведем здесь порядок. Промажем углы гелем. Честно говоря, я не думал, что у редакции ведомственная квартира в таком доме. Видно, не богато живут. А что ты хочешь? Это ж не город. С чем-то придется смириться. Зато будет, о чем вспомнить! – попытался он подбодрить Нину. – Первую ночь поспим при включенном свете, а там поглядим.

Нина немного успокоилась, начала помогать распаковывать вещи; но когда Алексей стал собираться в редакцию, женщина категорически настояла на том, чтобы он взял ее с собой. Оставаться одна в пьяном бараке она робела.

*** *** ***

Редакция размещалась в двухэтажном домике в центре города по соседству с опорным пунктом милиции и местной администрацией. Нина взялась пробежаться по магазинам, Алексей вошел в подъезд и поднялся на второй этаж. В редакции было пусто. Какая-то женщина, похожая на секретаря, лениво стучала по клавишам компьютера. Унылость и запустение царили в коридорах четвертой власти. Женщина оторвалась от компьютера и посмотрела на вошедшего гостя поверх очков.

– Это вы наш новый сотрудник? – спросила она. – Присаживайтесь. Меня зовут Елена Сергеевна Царева. Я главный редактор «Н-й правды». Остальные на обеденном перерыве. Как устроились? Как соседи?

Алексей присел на стул и улыбнулся. У Елены Сергеевны было лицо с печатью. Есть такие категории лиц, на которых профессиональная принадлежность становится вросшей в плоть маской. У нее было лицо педагога со стажем.

– Спасибо за жилье. Соседи как соседи, – ответил Алексей. – Только тараканы… Моя жена, видите ли…

– Ах, тараканы. Да. Тараканы – это общая беда. Когда травят на втором этаже, эти паразиты бегут вниз. Когда травят на первом, мигрируют наверх. Все как у людей, – сочувственно покачала головой Елена Сергеевна. – Но у нас нет другого жилья. Я ознакомилась с вашим личным делом. Признаюсь, не поняла, почему вы оставили научную работу, большой город, карьеру и решили пожить здесь. У вас была какая-то веская причина?

– Во-первых, ваш городок мне знаком по службе в армии. Лет десять назад у вас была воинская часть в лесу.

– Да-да, ее давно расформировали.

– Ну, а во-вторых, мы с женой решили пожить вдали от городской суеты. Так сказать, подышать полной грудью, прильнуть к животворящему источнику простой жизни.

Елена Сергеевна саркастически улыбнулась.

– Ну, что ж, поживите, поработайте, подышите. А мы посмотрим, насколько вас хватит. У нас тут ведь особый колорит. К нему привычка нужна. Тараканы в квартире – это мелочь по сравнению с тараканами, которые живут в головах. Ну, хорошо, пугать больше не буду. Давайте обговорим фронт работ, и вы можете приступать хоть с понедельника. Мне бы хотелось, чтобы вы вели в газете криминальную рубрику, – проговорила она. – Ох, не люблю я этого слова. Криминал. Страшно становится. Однако сверху просят. Времена нынче, сами знаете, какие. Люди хотят знать. По городу бродят слухи. Многих это пугает. Наша задача – успокоить людей, дать квалифицированную информацию. Вы согласны?

Алексей, немного подумав, кивнул.

– Вы сказали, что по городу бродят слухи, – сказал он. – Кто-то их специально распространяет?

– Возможно. В семье не без урода. У нас замечательный мэр. Может быть, кто-то из недоброжелателей? Ну, поживете-увидите, – выдохнула она и после небольшой паузы прибавила: – Насколько я поняла, ваша жена по образованию дефектолог? В некотором смысле моя коллега? Пусть сходит в интернат для умственно-отсталых детей. Я позвоню директору. Логопедом ее, может быть, не возьмут, но воспитателем на группу точно примут. Почти двадцать лет я отработала там директором, а начинала с воспитателя. Но, как говорится, мы предполагаем, а бог располагает. Я не жалею, что возглавила единственную в городе газету, – с гордостью заключила она.

*** *** ***

Нина готова была мириться со всеми трудностями бытового характера, она горячо любила Алексея. Единственное, что могло навести на нее страх, был алкоголь, который даже в малых количествах был противопоказан Монахову. Однажды она стала свидетелем трехдневного запоя Алексея и с ужасом наблюдала за переменами, которые происходили с умным, спокойным, интеллигентным человеком.

Алексей не мог выпивать в меру, и после двух-трех рюмок водки его начинало нести, как корабль, который потерял управление и попал в сильнейшую бурю. Кроме того, после перенесенной химиотерапии организм Монахова был ослаблен, иммунитет не выдерживал нагрузок спиртным. Да и наследственность отставляла желать лучшего. Алкоголь был той страшной стихией, которая погубила его отца, деда, прадеда, половину родственников по мужской линии. Большинство Монаховых из-за вина превратились в инвалидов, растеряли таланты, погибли задолго до срока. Вино для Монаховых было злым роком.

Поэтому, когда Алексей купил по дороге домой бутылку водки, у Нины это не вызвало энтузиазма, а у входа в пьяный барак у нее на глазах заблестели слезы. Алексей обнял ее и попытался приободрить.

– Думаю, водка для нас сейчас просто необходима, – сказал он рассудительным тоном. – Приведем в порядок нервы, поговорим. А то мы с тобой все в каком-то беге. Суета, кругом была суета. А тут погляди-ка – тишина, покой, радость. Даже трамваев нет. Машин тоже. Люди ходят пешком или перемещаются на велосипедах, как в Голландии. Красота. Мы еще с тобой влюбимся в эту деревню так, что не захотим уезжать.

Нина смахнула слезы с ресниц и улыбнулась.

– Прости, это у меня от нервов, – ответила она. – Первый день на новом месте.

– И ты меня прости. Водка не всегда яд, иногда она бывает лекарством.

Они вошли в дом и поднялись на второй этаж. Пьяный барак только начинал просыпаться. Со стороны единственной на этаж кухни доносилась веселая болтовня. По коридору расхаживал высокий толстый мужчина в открытой майке. Все руки его были изрисованы морскими татуировками. Он был в приподнятом настроении и что-то напевал себе под нос. Увидев молодых людей, он прижался спиной к стене, пропустил их, и, заметив, что Алексей достает ключи, пробасил:

– До вас здесь Людмила жила, журналистка. Она их всех тут гоняла. Человек! Человечище!

Алексей метнул взгляд на эпатажную фигуру. Мужчина в майке театрально склонил голову и громко произнес:

– Меня зовут Николай Поликарпыч. Здесь по трагическому стечению обстоятельств. Обманули. Жулики. Выселили меня из собственной квартиры, нотариуса привели, все сделали, как надо. Теперь я пью.

Из проема кухонной двери показалась растрепанная голова крашеной блондинки лет сорока. Впрочем, из-за помятости лица возраст определить было трудно.

– Врет он все, – сиплым прокуренным голосом произнесла женщина. – Эту байку он сам сочинил, чтобы его жалели. А вы его не жалейте. Пропил свою квартиру, а деньги растерял, придурок.

– Не растерял, а украли, – заревел Николай Поликарпыч. – Запомните, молодые люди, в этом доме водятся корабельные крысы. Умные, злые, хитрые, похожие на людей. Они так и норовят в карман залезть. Твой Петька с дружками у меня и вытащил, – крикнул он женщине. – А может быть, ты сама! Чай, месяц потом гуляли, сволочи. Меня, дурака, поили на мои же деньги.

– Нужны мне твои деньги, – брякнула голова и исчезла на кухне. – У меня Петька на двух работах. Мне есть, на что пить.

– Крысы, – продолжал ругаться мужчина. – Тут одни крысы. Советую вам, молодые люди, запирать кубрик даже тогда, когда в гальюн уходите. Тащат все. Особенно этой крашенной не доверяйте. Шалман устроила. Петька ее вор. На двух воровских работах. Они меня обчистили. Вот их работа. Суки! Теперь я пью.

Алексей открыл дверь, и молодые люди вошли в комнату. Нина принялась сочинять на скорую руку ужин. Через несколько минут сели за стол. Вообще в комнате не предназначалась кухня, но прежними владельцами в углу прихожей был обустроен кухонный столик, газовая плита с двумя конфорками и угрожающе огромным красно-серым баллоном со ржавыми пятнами – так что, при желании, можно было готовить, не выходя из комнаты. Был здесь так же и кран с холодной водой. Помещение отгораживалось от прихожей шторками. Для одного непритязательного жильца этого было достаточно, но не для семьи.

Алексей налил две стопки. Нина устало улыбнулась и с жалостью посмотрела на измученного небритого мужчину. Алексей еще не конца поправился после болезни, поэтому долгий переезд и обустройство на новом месте тенью и худобой легли на его лицо.

– Один писатель свой первый роман написал в лесу, в домике, в затворе. Дал себе обет не бриться, пока не закончит книгу, – проговорил он, подавая женщине стопку. – Давай выпьем за то, чтобы я сумел написать книгу без всяких обетов.

– Давай. Только не обижайся на меня, если в какой-то момент я проявлю слабость.

– Женщина имеет полное на это право.

– Возможно, я буду капризничать.

– Капризничай на здоровье.

Они чокнулись. Алексей проглотил водку залпом и подцепил вилкой кусочек колбасы. Нина только пригубила.

– Там в городе нам с тобой было легче, – сказала Нина. – Спасала суета, от которой ты бежишь. В суете легче жить. Не надо задумываться. Прозвенел будильник, быстро собрался и на работу. Потом домой. И некогда оставаться наедине с собой. Может быть, это и есть счастье? Нет тишины и ладно. Нет одиночества, и слава Богу. Я с трудом представляю нашу жизнь здесь. Впрочем, ты всегда найдешь, чем заняться. У тебя литература, – ревниво произнесла она. – Эта «дамочка» тебя не оставит. Я тебя тоже не оставлю.

– Нам придется привыкать друг другу заново. В провинции человек как будто без кожи. Он беззащитен перед взглядами других. Тут некуда бежать. Все на лицо. Человек проявляется быстрее. С одной стороны это хорошо, с другой… Кстати, Нина, – неожиданно прибавил он, – ты в любой момент можешь вернуться в город. Я уважаю твою свободу. И если тебе захочется…

– Что? – воскликнула женщина. – Свободу? Какой же ты, Леша! Ты думаешь, мне нужна свобода без тебя? Дурак. – Она обиженно нахмурилась. – Ты влюблен в свое творчество. Жертвуешь ради него и своей свободой, и чужой. А ради меня ты вряд ли пожертвуешь творчеством. Значит, я для тебя на втором месте. Это эгоизм.

– Эгоизм? Возможно. Тот, кто любит, всегда эгоистичен в любви. Тот, кого любят, тоже. Кто-то из психологов назвал любовь практикой разумного эгоизма. Я не согласен с ним. Любовь – это, прежде всего, жертвенность. Способность отдавать без выгоды для своего «эго».

Алексей плеснул себе еще водки, но прежде, чем выпить, соскочил со стула, подошел к одной из не разобранных сумок и достал оттуда тетрадь с черновыми набросками романа.

– Вот, – положил он тетрадь перед Ниной. – Здесь будет притча о человеке, который пытается научиться любви. Жертвы. Настоящая любовь – это всегда жертва. Причем счастлив человек тогда, когда больше отдает. Даже свою жизнь. Вот это любовь. Да. Поневоле вспомнишь о том, что только в христианстве есть идеал такой любви. В других религиях и философиях всегда страсть, любовь, которая легко оборачивается ненавистью и убийством. Я не нашел ни одного определения любви, похожего на апостольский в Евангелие. Эрос у греков? Приятный божок, который дает наслаждение до тех пор, пока человек опьянен страстью. Проходит время, и от Эроса ничего не остается, кроме горького привкуса.

Алексей раскраснелся. Глаза его лихорадочно сверкали.

– Почему ты расстался со своей первой женой? – остудила его Нина вопросом, который раньше стеснялась задать. – Ты никогда не говорил об этом.

– Мы расстались, – нехотя отозвался мужчина.

– Почему?

– Она вторгалась в мою свободу. Мы были разные люди. Однажды я почувствовал себя пленником и решил вырваться из этого плена.

– Чем же она тебя пленила? – кокетливо спросила Нина. – Своей красотой?

– Капризами, – ответил Алексей. – Женщины обычно добиваются своего с их помощью. Опутывают мужчину сетью капризов, и он становится управляемой куклой. Марионеткой для исполнения желаний. Иногда сам того не ведая. Ему только кажется, что он любит, жертвует, – Алексей надавил на последнее слово, – а оказывается, что потворствует капризам любимой. Из этого, кстати, вытекает третье условие настоящей любви, – добавил он совершенно серьезно. – Первое – это жертва. Второе – жертва должна приносить счастье. И третье – жертва должна быть по-настоящему востребована. Можно растратить себя на всякую чепуху, вроде дорогих безделушек, отдыха на курортах, а можно помочь инвалиду встать на ноги, исцелиться. Не правда ли, это разные вещи? Любовь всегда врачует, а не калечит. Если калечит, то это не настоящая любовь, какими бы мелодраматичными красивыми фразами она не прикрывалась.

– Выходит, если бы я вдруг всерьез заболела и оказалась бы в инвалидном кресле, ты бы отдал всего себя только мне, а не своему творчеству? – спросила Нина.

– Ты слишком буквально интерпретируешь мои слова, – стушевался Алексей.

Он задумался. Врать не хотелось, а правда была ему еще не совсем ясна. Мужчина налил себе еще водки, выпил, потом долго ковырял вилкой яичницу, пытаясь подобрать нужные для ответа слова.

– Честно говоря, не знаю, – промолвил он, наконец. – То, что я тебя не оставил бы, это факт. А творчество? Не знаю. Не могу тебе этого сказать наперед. Я не святой, милая, поэтому и не знаю. Сам себя не знаю. Могу наговорить что угодно, а как поступлю в конкретной ситуации, не могу сказать. Постараюсь поступить в согласии с совестью. Но ум! Он же такая скотина, которая может оправдать любую гадость. Вот в чем дело. И совесть можно уговорить умом.

Нина растерянно заморгала. Она не знала, что ответить на это признание. Сказывалась водка.

– Скажи мне лучше, кто главный герой твоего романа? – спросила она, наливая себе и Алексею кофе.

– У меня один герой, – ответил Алексей. – Чудак, который ищет законы вселенской любви. Он пытается говорить на эту тему с людьми, а они принимают его за сумасшедшего. Он пытается донести до них благую весть, а они сажают его в психушку, распинают диагнозами. Делают шоковую терапию. Знаешь за что?

Он сделал долгую паузу для того, чтобы Нина смогла понять смысл всего того, что он говорил относительно своего будущего романа. Как ему казалось, слова, которые он намеревался произнести, были наполнены великим смыслом сами по себе. Это были такие слова, больше которых, по мнению Алексея, не было ничего.

– За то, что он призывает людей любить друг друга.

***

Монахов пил три дня: пятницу, субботу и воскресение. Пил и тосковал по будущему роману. Пил и укорял себя в том, что не сообщил отцу и матери о своем отъезде. Отец и мать жили в разных городах. Пил и признавался Нине в любви, которую он не мог ей дать.

В понедельник, впрочем, мужчина поднялся раньше положенного времени, сбегал на речку, искупался в прохладной воде, начисто побрился, выпил три чашки крепкого кофе и отправился на работу.