Ирина говорит, что я мог бы стать неплохим психологом, но психология начала теснить. То есть, перестала давать смыслы. Одна бессмыслица. А я не могу жить без острого переживания жизни. Если в мою жизнь долго не приходят смыслы, я начинаю благородно бунтовать. Благородство быстро меняется безобразием, бунт превращается в зоологию. От любви до ненависти один шаг. От человека до обезьяны тоже. Скользнул в обезьяний бунт и хорошо – на время можно жить без смыслов. Видеть под ногами в лужах отражение обезьяны и улыбаться. Так можно жить неделю, две, даже месяц. Но потом приходит утро, когда смотришь без улыбки в бездну зеркального пространства и понимаешь, что ты созерцаешь уже не себя, а свою обратную перспективу. Как на иконе – на переднем плане проступает все светлое и благородное, на заднем – то, что находится рядом. Надо мной нависают голые стены со змеиными обоями, а передо мной только щелки глаз, в которых корчатся в агонии мысли. Наверное, таким предстал перед Богом согрешивший Адам?

Крохотные светлячки – это единственное светлое и благородное, что проступает на моей иконе. Но они живые. Не то, что звезды.

Эти мысли и есть мои спасители.

Они выводят меня на пространство смыслов, как ивановские светлячки заблудившегося на болотах путника. Сделаешь первый шаг – как после шоковой терапии – радость бывает от малого: от Сократа, от солнышка за окном, от банки легкого пива. И все – обезьяна впадает в анабиоз, человек пробуждается. Да здравствует гомо сапиенс.

«Канис вивус мэлиор эст леонэ мортуо»

«Живая собака лучше мертвого льва»

Идея рассказа проста: почему Юлиан не смог стать человеком толпы? Зачем ему бешеное сумасбродство? К чему темный криминальный бунт? Понимал ли он свои патологические поступки? Осознавали сам себя? Задавался ли хоть раз вопросом: что идет впереди – болезнь или преступление? Раскольниковых сегодня нет – идеи скукожились, как мозги от долгого употребления кокаина. Теперь так – да-да, нет-нет, остальное от ума, которого осталось мало.

Не спится. В окне дома напротив – мерцающий свет. Ровно на четвертом этаже. За чулочными занавесками. Кто там? Любопытно. Такой же поночужный мечтатель, как я? Или девушка, задремавшая над книгой? Метнуться бы мысленно к этому свету и посмотреть. Если девушка, то вряд ли за книгой. Ну, почему так мельчают люди? И сам я – тоже мельчаю. И мой Юлиан совсем не Цезарь. Мелкий городской бесенок со своим набором дурных привычек. Порочный тип.

Начал писать. Не хочу углубляться в переживания героев. У меня будет чистая психология. Без экзистенциальных переживаний и мук совести. Совесть – это когда разучился обманывать красиво. Совесть – это для избранных. Мои герои с подсушенными мозговыми извилинами, они умеют бояться и душить свой страх. В этом они обретают свободу – магию закрытых глаз. Есть два способа избежать проблем – бороться с ними честным оружием или закрыть крепко глаза, втянуть через опаленные ноздри белый кристаллический порошок и умереть – на время, а может быть, навсегда.

Интересно, какая она, девушка за чулочными занавесками? Надеюсь, не девица Мария, которой девяносто лет? Свет мерцающий – это танцующее пламя лампадки? Девица Мария молится. Что в этом плохого? Но, нет. Не хочу представлять это. Моя свобода мысли рисует в воображении женщину лет сорока в распущенном халате, с копной каштановых волос. Из-под чулочного халата дышит волнительная грудь. Глаза ворожат неоновый экран телефона. Вспыхнет ночное желание и убежит, как пугливая белка. Глаза неонового света, нефритовые огоньки. Подобное притягивается к подобному. Смартфон зеленит пространство комнаты. Незнакомка ждет звонка. Это ближе к реальности.

Из этого подъезда по утрам выходит молодая женщина с двумя собаками. Худая, как скрипка. Руки-плетки. Поводки натянуты. По всему видно, что особа нервная. В очках и черном кепи. Скрипка тела зажата струнами поводков. Собаки черные и худые. Нет, это не она. Незнакомка имеет пышные формы, рыжие волосы и нефритовые глаза. Только так и никак иначе. Если это собачница в черном кепи, значит, это не правда. Не правда – это то, что не соответствует моему мечтательному настроению. Если я нахожусь под воздействием этого настроения сию минуту, и если настроение напрямую связано со зрительными образами, это означает, что настроение истинно, даже если не соответствует реальности. Реальность – это то, что я переживаю. А я хочу переживать именно то, что рисует воображение. Значит, для меня это истинное переживание.

Не спится мне. Начало рассказа о Юлиане положено. Не спиться бы. Каламбур. Оговорка по Фрейду? Нет. Не сопьюсь. Я же немного психолог. И я свободен – в той мере, в какой позволено и полезно для моего духовного устроения. Если в моей голове замаячит, к примеру, психопатическая идея уничтожить какого-нибудь кудрявого Юлиана или истребить всех худых женщин мира, моя свобода преткнется на первом же полицейском кордоне. Хочу соединиться в нефритовых желаниях с незнакомой мне женщиной, но эта свобода будет не абсолютной, потому что нет никакой пользы в абсурдных желаниях. Только то, что исходит из моего настоящего осознанного «я», то есть от личности, может и должно быть свободой.

Правдой будет легкий флирт с незнакомкой, обмен звонками по ночам, встречи – короткие, бурные встречи, в которых вспыхнет симфония двух одиночеств, на время превратится в острый экстатический вопль, в сублимацию всего видимого и невидимого, как при первородном падении Адама и Евы. Когда с них спала пелена святой непогрешимости, и они увидели друг друга в разоблаченных телах. Фиговый листок последним пал в раю девственности. Мужчина и женщина соединились в торжествующем крике, это был первый вопль рождения нового человечества. Вопль, адресованный искупителю.

В эту минуту моя свобода реализуется в желании написать рассказ и мечтательно поиграть образами, рожденными мерцающим огоньком. Не так много для счастья? Но счастье состоит из цепочки радостных переживаний. А то, что я только что обозначил, несет за собой именно такие переживания.

Нет, не сопьюсь. Прошло то время. Теперь у меня накопился опыт праздности. И я рад этому.

Как бы назвать эту незнакомку? Пусть будет Ева. Много распутного и благородного исходит от этого женского имени. Мученического и счастливого. Блудного и святого. Назвать образ – значит, посадить его на мысленный поводок. Чулочный ажурный мечтательный поводок.

Вспомнил странную особенность окон напротив – в солнечные дни от них отражается солнце и слепит глаза. Из всего дома – только эти окна. Как минимум, повод познакомиться с хозяйкой. А если не хозяйка? Если не одинока? Если семья? Ладно, оставим это. Так должен мыслить мой Юлиан, который желает иметь весь мир, а получается, что мир его имеет.

Утром по-новому воспринимаешь ночной текст. Более трезво и придирчиво – по настроению и состоянию души и тела. А до девяти, сами понимаете, состояние…

Пробежал глазами, поправил места категорических оценок. Психолог, который норовит поставить всем диагнозы и умыть руки, как прокуратор Понтий Пилат, должен на время умереть. Иначе менторский тон захлестнет повествование. Менторский и прокурорский. Психолог в большей степени адвокат, только не адвокат дьявола. Понять – совсем не означает простить. Понять – это охарактеризовать потаенные движения мыслей так, чтобы не возникало желания бросить в человека камень. Да. Я такой. Готов сначала всем поставить «пятерки», а уж потом разбираться в тонкостях педагогики. Открою секрет – иногда я отчетливо понимаю, кто я есть. Неужели… слушайте, неужели я стану судить? Бросьте в меня камень, если когда-нибудь такое случится. Камень и вдогонку тухлое яйцо. Ибо это буду не я. Кто-то фальшивый с головы до пят влезет в мою душу и начнет руками водить. Я так не умею. И не хочу.

Твердо усвоил: постарайся быть в одном духе с тем, который не стал швырять в порочную женщину камень. Он просто сказал тихо: «Если есть кто-то из вас без греха, тогда брось в нее камень». Это было давно – так давно, когда в людях была совесть. На мгновение они заглянули в самих себя, и им стало стыдно. Они опустили камни на землю и ушли. А она осталась. Женщина подошла к человеку и спросила:

– И ты не осуждаешь меня?

– Нет, – сказал он. – Не осуждаю. Иди и впредь не греши.

Я не должен окрашивать действия героев в категории «жутко», «уродливо», «паршиво», «непристойно». Читатель перестанет ощущать свободу. Он почувствует себя школяром, которому навязывают академическую программу. По типу концентрационного лагеря – шаг влево, шаг вправо равно предательству. И расстрелу. Читатель сам решит, кто есть кто. Автор должен деликатно подвести к свободному принятию решений. Не нужно извращение характера называть «омерзением», это не учебник нравственного богословия, это психологический этюд.

Сальные волосы или нечистая кожа в описании персонажа расскажут читателю больше, чем сотня диагнозов. Выражение глаз, интонации голоса, вибрация губ, непроизвольные движения пальцев – все это объемнее передаст внутреннее состояние человека. Особенно, голос. Улыбка, смех. По тому, как человек улыбается, можно понять, сколько скелетов спрятано у него в шкафу. По тому, как он смотрит на других людей, можно прочитать его мысли. А походка? Кажется, японцы изобрели аппарат для диагностики заболеваний головного мозга по одной походке. Каково? С одним допущением – если герой не артист до мозга костей. С такими трудно. Возьмите плакальщиц на похоронах. Вроде и горе – как ни как, человек умер. А все равно плачут за подаяние. Разве ж это плач? Обойдусь без артистизма. Мой Юлиан сволочь фигуристая, но не проститутка. Изворачиваться умеет, лжет, портит себя сам, но не ликует в этой мерзости. И вообще, договорились – да-да, нет-нет, остальное от малого мозга.

Сутки я практически не выходил из квартиры. Пытался настроить себя на позитив.

Всю ночь накрапывал дождь. Теперь во дворе сочиво. Небесная влага выползает из земли, деревьев, фасадов домов, она стекает с умытых крыш, проникает в растительную часть всего живого, включая человека. Забирается в вегетативную нервную систему и выжимает легкую грусть. Я научился играть с природой в прятки. Когда серая пелена за окнами провоцирует меня на ностальгию, я не вытаскиваю из памяти ноутбука фотографии жены и сына, нет. Не заливаю в себя коньяк, не глотаю успокоительное средство. Зачем поддаваться внешним раздражителям?

Я захожу на какой-нибудь форум в социальных сетях, где болтают о чепухе, и начинаю активно общаться. Через полчаса у меня подпрыгивает давление, я благородно негодую на повсеместную тупость, мысленно проклинаю интернет и себя самого, попавшего в ловушку лукавого духа. Но одновременно отвожу от себя серую пелену ностальгии. Дождь с грозой пробиваются в параллельном мире абстракций. Мой мир не колеблется. Он стоит великой китайской стеной, которую невозможно пробить молотом простых психических усилий. Град, гром и молнии обрушиваются на фантомных людей из виртуального мира. Вот она – грубая форма психотерапии. Теперь не нужно плести из соломы фигуру врага и сжигать его, как сжигают чучело масленицы, чтобы привлечь благополучие и обновление души; совсем не обязательно выезжать к бегущим по рельсам поездам и кричать во все горло, чтобы избавиться от негативных переживаний. Сегодня можно пролиться золотым или нефритовым дождем в мире иллюзий, улыбнуться несуществующему лицу, сотворить жирный комплимент обнаженной девице, поскандалить в спорах о политике, ущипнуть самолюбие профана, поиграть в бисер на психологическом форуме. И вот – дело сделано! Гроза прошла стороной. Метнула огненные стрелы в виртуальное капище – место проявления грубых сил, трения страстей человеческих.

Да здравствует интернет как форма мягкой психотерапии.

Будь проклят интернет как эрзац чувств.

Уставшие от рутины верблюды и комарики приползают за плотской любовью в мир виртуальных фантазий. За деньги или без денег верблюды отцеживают комаров, а комары впиваются маленькими хоботками в верблюдов. Верблюды смешиваются с комарами, крики с писками, шерсть с крылышками, на пиршество любви слетаются, сбегаются, приплывают кентавры, драконы, тролли, гномы. И вырывается из общего хора стоны томления. «Земля покрыта асфальтом города, у мира дьявольский аппетит, мир хочет голого, голого, голого. Стриптиз бастует, он победит».

Герой моего рассказа много вытянул из мира реализованных в виртуальном пространстве идей. Он почерпнул там свободу, в которой был ограничен в реальности – строгая властная мама, которая воспитывала мальчика одна. Отец его покончил с собой, когда Юлиану было три года. Он удавился в ванной комнате коммунальной квартиры.

Юлиан проникал в параллельные миры для того, чтобы прокричать на фоне «счастливых» лиц, что он глубоко несчастлив. А когда его игнорировали, возбуждался жаждой мщения – наивной, грубой, детской, инфантильной жаждой увидеть страдание людей, которые не замечали его мучений. Когда ему было пять лет, он рисовал в воображении собственные похороны и убитых от горя взрослых, которые причинили ему боль. Будучи подростком, Юлиан освоил орудия истребления виртуальных врагов. В компьютерных развлечениях не было равных по мастерству убивать тому, кто вступал в игру под псевдонимом «цезарь».

Влажным сквозняком качнуло занавеску. Посмотрел на окна четвертого этажа дома напротив. Наши дома – близнецы. В солнечную погоду меня слепит осколочное светило, отраженное в ее окне, вечером остывшее солнце приходит в наш дом. Утром я не могу видеть, что происходит за ее занавесками, потому что – восходящее солнце, вечером не могу, потому что солнце заходящее. Великолепное светило защищает мое воображение от излишества реальных деталей так же, как закон внешний запрещает реализовывать необузданные желания. Солнце – благо. Нравственный закон, прекрасно оформленный у Канта.

А вот ночью от игры воображения меня не закрывает ничто.

Сегодня нет солнца. С улыбкой поглядываю на балкон, на котором сохнут два-три полотенца красного цвета. Скорее всего, хозяйка проживает одна. Если бы у нее была семья, балкон был бы усеян одеждой. Странно то, что я никогда ее не видел, хотя живу в этом доме больше пятнадцати лет. Какая-то странная любовь к ярко красному. И полотенца на ветру колышутся как гюйсы на боевом корабле.

Когда по утрам вспыхивает солнце на ее окне, почему-то именно на одном окне, мне становится весело без причины. Теплота отражения проникает в мою плоть. Смешно. Как можно воспринимать такие элементарные явления природы столь поэтично? Я же психолог. Человек с набором диагнозов под все случаи жизни. Со мной женщины начинают скучать после первого же свидания. Потому что не могу остановиться в маниакальных желаниях все и всех причесать, разложить душевные проявления по полочкам, накинуть невидимый поводок на предметы, стать их хозяином, повелителем, вождем. Прав был Бродский. Хватит нам психоанализов, ты просто приди и обними меня.

В моей душе много темных закоулков. Может быть, это хорошо, что я немного разбираюсь в психологии? Было бы хуже, если бы моя свобода начиналась и заканчивалась реализацией тайных желаний.

Впрочем, невротической начинки во мне много, очень много. Если я, к примеру, заболеваю инфекционной простудой, для меня проблема начинается не с подъема температуры, а с острого страха кого-нибудь заразить. Это не чувство вины, это иное. Открытые незаживающие раны от борьбы со своим естеством.

Прими самого себя таким, каков ты есть, и получишь первые залоги мира.

Все натуры человеческие очень разные. Кто-то принимает себя сразу и целиком, несмотря на угрожающие уродства – нет, я не из этих пациентов всемирного сумасшедшего дома. Нет сомнения, что я болен, но несколько иначе. Есть у меня понимание того, что «барина» на лице не носят с самодовольной гордыней. Что есть вещи, которые необходимо лечить. А если исцелиться не получается, тогда на помощь приходит косметика. Все это я понимаю. Однако существуют такие изгибы души, которые в глаза не бросаются своей патологией, но внутри патологии живут. Как тараканы в голове, которые заводятся от нечистоты мыслей. При этом сама голова может выглядеть весьма импозантно.

В общем, я имею в виду патологию духа, которая проникла в самую суть моего «я», стала элементом душевной матрицы. Лечить ее методами оперативного вмешательства означает себя калечить, оскоплять.

Я сторонник той медицины, которая соприкасается с изначальным пониманием слова «врач». Мне ближе заговорить грыжу или убедить рожу покинуть место ристалища, нежели ложиться под нож хирурга.

Да. Я в полной мере враль – от слова врачевать недуги.

2