Кирилл машинально продолжал ехать.

– Машину останови! – раздался требовательный голос сзади.

Он почувствовал, что в куртку предупреждающе поприжали что-то острое. «Нож! – догадался он. – Порежут куртку!»

– Теперь твои проблемы, где деньги менять, – второй друган, молчавший всю дорогу, отчего-то злился. – Можем взять без сдачи, – в этот момент правый пассажир взял оба конца шарфа Кирилла и перехлестнул их.

– Вопросы есть?

– Нет вопросов, – прохрипел Кирилл. – Нож уберите.

– Колян, чего ты на самом деле!? Человек нам даёт взаймы, я адрес сейчас свой оставлю, завтра получит всё обратно.

– Дуру хватит гнать! – уже открыл дверку первый друган. – Забирай бабки, пошли.

Кирилл выгреб из заднего кармана двести тридцать заработанных рублей, отдал правому, тот дёрнул за концы шарфа, выдохнул:

– Живи. Держи вот «червонец» на бензин, а то у тебя лампочка мигает.

Они скрылись так же неожиданно, как появились.

«Это ещё полбеды», – попытался пофилософствовать Кирилл, но в сердцах сдёрнул шарф и бросил его на сиденье.

– Ты что-то нараспашку, – встретила его с порога Наташа. – Куда пропал? С участка звонили, там электричество отключили.

«Какая разница! – тяжело промолчал Кирилл. – Господи! Ну почему именно сегодня всё?! – Может, я сплю?» – но ещё не выровнялась на спине вмятина от ножа, теперь и конкретно без денег оказался (полиамиды + противники шарфов + проблемы на производстве). Подбежала внучка, вытянулась в струну, подняла ладошки:

– На юк! – что означало: «На руки!»

Кирилл подхватил её, прижал и тут же подтаял, как мартовский снеговик.

Залитая мягким солнечным светом кухня, опять же акварельный, прозрачный мазок седых волос тёщи, мягкая податливость тела внучки, повзрослевшая улыбка старшей дочери, взгляд жены – что-то понявшей: всё вдруг расслабило Кирилла. Он запрокинул голову вверх, удерживая набежавшие вдруг слёзы.

– Кто это к нам пришёл?! – искренне радуясь Кириллу, засеменила с кухни тёща.

– Здравствуйте, мама, – вежливо откликнулся он.

– Кормилец ты наш.

Кирилл горестно вздохнул. Они с Наташей давно уже старались не посвящать пожилого человека в свои финансовые проблемы, которые снежным комом накатывали в зимние – несезонные месяцы, несколько таяли к лету и вновь нарастали к очередному «несезону». Тёща же по привычке думала, что уход Кирилла с должности генерального директора солидного завода ничего не изменил в их жизни и, веря, в крепкий, упрямый его характер, продолжала считать его кормильцем и поильцем. Да так оно и было по большому счёту.

Хотя в доме появилась некая трещина, все делали вид, что ничего не случилось.

Когда его по-прежнему называли «кормилец и поилец», он не возражал (больше имея в виду духовную подоплеку смысла), но и понимал, что трещавший по швам дом, держался только на Наташе.

– Она уехала? – спросил он жену.

С некоторых пор, когда главной их проблемой в доме стала младшая дочь, достаточно было сказать «она», и все понимали о ком идёт речь.

– И не собиралась.

– У неё же экзамены.

– Не хочет она учиться. Только деньги на ветер выбросили.

Эта трещина в их доме появилась давно, но шпатлевали, затирали, завешивали на праздники картинами, делали вид. С настырностью пырея через асфальт, проблема младшей дочери пробивалась наружу, иногда с такой силой, что хотелось отказать от дома. Но любовь, но собственная лихая молодость, но её взгляд иногда – испуганный и за себя, и за родителей; но её неоднократные, тайные просмотры фильма «А зори здесь тихие» с рёвом в подушку, – всё это делало Кирилла непривычно мягким и податливым, этой податливостью и заделывали очередную трещину.

Казалось, петля затягивается на его шее. Он понимал, что младшая дочь уже барышня (по-другому думать не хотелось), он признавал её запросы, но не мог теперь их обеспечить.

– Куда ты опять? – обеспокоилась Наташа.

– Покатаюсь немного, – успокоил он, не зная, надолго ли уходит.

День, вроде бы, устал и облачался в серые, невзрачные одежды. Запуржило так, что пришлось включать ближний свет. Из несущейся – почему-то, всегда навстречу – снежной крупы, вдруг медленно выплывали зажжённые фары, и было непонятно: куда и зачем все едут? Кирилл отъехал от дома и совсем затерялся в своём одиночестве. Просто встал на какой-то из остановок и ждал непонятно чего, накрываемый белым, лёгким пока, покрывалом. Было спокойно, тихо и так жаль всех: дочерей, жену, умерших давно родителей, мёрзнущих на остановке людей, даже смуглолицых торговцев с рынка, изгнанных кем-то с собственных земель. Он опять запрокинул голову вверх, а снег прорывался через приоткрытое окно и таял на лице, превращаясь в солёные капли.

«А как же мы без тебя?» – словно послышался немой укор Наташи. Ботичеллевский её образ не раз вставал перед ним и ранее, но он никогда не говорил ей этого, знал, что она не любит «высокий штиль».

Мимо Кирилла ползли и ползли другие машины, раскидывали колёсами накопившийся вдруг снег, вгрызались в пургу, исчезали и появлялись вновь. Кириллу тоже требовалось куда-то двигаться, он, включив первую, вторую, третью передачи, двинулся вперёд…

…Глубоким вечером Кирилл понял, что элементарно устал. К ночи город помолодел. Пожилые и так не баловали его своим вниманием, а тут вообще словно вымерли. Дискотечная и ресторанная публика – нахальная, жизнерадостная (обкуренных, мотавшихся сомнамбулами шлангов, он не сажал) – платила в основном щедро. Позвонил Наташе, услышал озабоченное: «Неймётся тебе». Успокоил: «Так надо». Наташа не перечила.

Сейчас (а уже с час) он сидел в уютном кафе довольно далеко от дома, не торопился туда, хотя при желании мог бы с учётом гаражных процедур, быть в семье часа через полтора. Хотелось пива, но пил кофе: за рулём он алкоголем не баловался. Машина стояла напротив окна: набыченная на его неожиданные фокусы и выпавшие ей испытания.

«Ничего, потерпи, – мысленно успокаивал её Кирилл. – Вот видишь, мы с тобой на ужин в кафе заработали». Та молчала, растапливая на капоте редкие снежинки, словно отпыхивалась после бани.

– Приятно почувствовать в руках!! – у столика Кирилла стоял простой российский гражданин с четырьмя кружками пива: по две в каждой руке. Он вопросительно смотрел на Кирилла, ожидая контакта. Но поскольку тот молчал, продолжил. – Я утром забежал в одном месте пивка попить. Мне дают кружку без ручки. Всё настроение испортили. Пивная кружка без ручки – это… – он задумался на мгновение, с неожиданной горечью выдохнул, – как баба без титьки! – Кирилл понял, что мужику отчего-то так захотелось пива попить в этот поздний час, что он, не дожидаясь официантки, загрузился прямо у стойки. – Имею право, – продолжил мужик, – по окончанию дежурства. Тёща пришла теперь, с женой сидеть… Полгода уже мучаюсь… (горестных знаков препинания – не существует), – но, поняв, что у Кирилла свои проблемы, отошёл за другой столик.

Кирилл же, словно кирпичи на даче, перебирал каждый сегодняшний эпизод, складывал любовно в пачку, отходя прищуривался, наполняемый хорошим чувством хозяина. Теперь всё принадлежало ему, и распоряжался, и оценивал приобретённое он несколько иначе – не по рублю за штуку.

А в то время, пока Кирилл благодушествовал, мирил всех и оправдывал, молодые ребята, да ушлые, несколько буковок «П» из его историй повытаскивали, да в тисочки никелированные позажимали; да напильничками шершавыми ножки буковок заточили, а потом пассатижами крепкими, блестящими, с хрустом, на девяносто градусов каждую ножку у буковок выворотили, полусвастик понаделали, да на машинах бюджетных на калымную работу отправились.

И невдомёк было Кириллу, когда притулил он к рулю головушку, на остановке перекрёстной, желая домой доехать не абы как, а хоть с каким-нибудь попутчиком; что занял он место чужое, лихоманное, ушлыми ребятами прикормленное.

Постучали к нему ребятушки, порасспрашивать, а больше поглумиться решив. Полусвастики уж были под колёса разбросаны. И дали понять, что бригадой они здесь работают, а ему – изгою – делать здесь совершенно нечего.

Не перечил Кирилл, с полуслова понял всё, выжал педаль сцепления, даванул на газ, да и был таков.

Да только на горе большой, гололедистой, на спуске крутом к реке-матушке, потерял он вдруг управление. Понавзрыв аж два колеса лопнули, захромала подруга его – «Ваз двадцать один ноль пять» – развернуло её, скособочило, да на железные перила выбросило.

И зависла она над рекою стылою, в утро мутное, предрассветное. Застонала своими суставами, стараясь с высоты не опрокинуться, – не себя было жаль, а хозяина, что вдруг делом не своим занялся. Попытался к людям пойти, а они не приняли…

Солнца круг вставал… Электронная книжечка – пиликала…

До утра теперь время было, попытайся уснуть хотя бы…

СЛОН № 2

Выкуп

Четырнадцать лет прошло, как безверные персы взяли в полон Ратхаму, и над родом его настелили палантин ожидания и скорби. К своим пятидесяти годам жрец Маратха потерял сына и жену, умершую вскоре после того набега персов, обездолившего их род.

По ночам Маратха всё чаще поднимался из нижней части дома во внутренний дворик. Он лежал среди белых колонн и возносился в своих одиноких мыслях к открытым перед ним звёздам и богам, в которых он так верил, но те в своих звёздных мирах не хотели вмешиваться в земную жизнь, где творились свои законы.

Не согревали его и знания, которыми теперь располагал он. Потому что сотни, даже и тысячи прошедших до него лет, только разъединяли народы, и все открытые для него книги, и всё, что он помнил изустно – говорило об этом: зачем больше тысячи лет назад пришли арии на эти земли; зачем не привнесли, а лишь разрушили, что было до них; и откуда тогда его – Маратхи – корни на земле, омываемой Великим морем и великими реками Индом и Гангом, на которой грызлись за власть цари ариев, но и жил «просветлённый» – царевич Гаутама, именуемый теперь Буддой.

Так думал Маратха, так жил он, и даже близкая дружба с царём всё же не спасала от одиночества. Сейчас они сидели вместе и Маратха не понимал, что хочет от него царь Пор.

– Бог Нот не на нашей стороне, – тяжело вздохнул царь, жестом приглашая подойти к окну. – Он опять принёс нам с юга дождь и туман. Глаза оксидраков дальнозорки, но и они не в силах уследить за передвижениями македонцев.

– Они уже плавают по нашему Гидаспу, как хозяева. Их царь Александр даже не скрывает своих намерений, почтенный Пор.

Маратха знал о нескольких неудачных попытках своих земляков отбить натиск македонских воинов, но не вдавался сейчас в детали, чтобы лишний раз не тревожить своего друга царя.

Пор словно не расслышал слов жреца, только усталым жестом попытался остановить его на слове «почтенный».

– Ты мой любимый жрец, не для того я позвал тебя, чтобы говорить так, будто мы не одни.

Пор медленно направился к балкону, с которого в ясную погоду было видно так далеко, что казалось – вся Индия перед твоими глазами.

Они вышли, встали над туманом, тревожной плотью стелившимся понизу.

– Что ты хотел сказать мне, царь?

– Македонский молод, но мудр. Он покорил варваров.

– Но я слышал, что даже отец Александра, Филипп смеётся над его победами, говоря, что эллинов покорить – вот это настоящее дело.

– Филипп покорил эллинов, и они воюют сейчас на стороне Александра. Этот же не только добил персов, но и собрал под свои знамёна все лучшие умы преклонившихся ему народов, – Пор положил руку на плечо Маратхи, виновато поглядел на него. – Прости меня.

– За что? – удивился жрец.

– Я получил предложение от Александра, и скоро он пришлёт своего посланника за ответом.

– Что желает царь Македонии от царя Пора?

– Он хочет, чтобы я отдал ему самого мудрого из моих жрецов, – Пор на мгновение замолчал, но тут же, будто испугавшись, что жрец поймёт его мысли раньше, чем он скажет, продолжил. – Тогда он уведёт своё войско, и мы сохраним царство.

Неслышно, словно из тумана, на балконе появился слуга.

– Что тебе? – недовольно спросил Пор.

– Архелай, от Александра.

В сопровождении свиты на балкон уже входил надменный посланец македонцев.

– Радуйся, – буднично поприветствовал царя Архелай. – Я пришёл за ответом. Александр не может больше ждать, – его глаза уже пристально смотрели на Маратху, словно решение было известно обоим.

– Когда? – опустошённо произнёс жрец.

– Завтра утром, – ответил ему царь Пор. – Прости.

– «Сладостней нет ничего нам отчизны и сродников наших…» – Архелай рассмеялся. – «Одиссея» – песнь девятая, стих тридцать четвёртый.

– Я вместо раба стал свободным?! – вскинул взгляд жрец и больше не опускал его.

Он уже знал, что ни он, ни его потомки больше никогда не будут жить на этой земле, видеть именно эти звёзды, вдыхать именно эти запахи тумана и слагать свои легенды на родном языке.