А Данилов, как и мы все, понимали прекрасно, что время уже работает против нас, что прекрасная осенняя погода в Кракове ни в какое сравнение не идет с метеоусловиями, которые нас ожидали в средней полосе России. Но нужно было терпеть и ждать. И не только потому, что мы полностью зависели от воли немецкого руководителя, но еще и потому, что на складах школы не хватало самого необходимого.

Шеф сообщил, что специально для нас заказал настоящие русские валенки и полушубки. Пускай не новые, поношенные, но все же в них было бы понадежнее в русскую зиму… Однако заказ сделан, а зимней одежды на складах нет, как не было у них уже даже русского оружия, автоматов типа ППШ или ППД, которыми в ту пору были вооружены части Красной армии. Винтовки же нас совсем не устраивали.

Почти перед самым отлетом привезли наконец деньги – два миллиона рублей. Нас уверяли в том, что «дома» на эти деньги сможем приобрести все, что нам было нужно.

Тюки с валютой свалили, не распаковывая и не пересчитывая, в шкаф с одеждой.

Наконец появились и автоматы. Дали нам еще два пистолета типа «Вальтер», два русских нагана, ручной пулемет Дегтярева и несколько десятков гранат.

Печальнее всего, конечно, было то, что приходилось отправляться в русскую морозную зиму в шинелях, ватных телогрейках, таких же брюках да еще, самое страшное, в немецких кованых сапогах. Мы понимали, что эта обувь не только не по сезону, но еще и будет оставлять на снегу специфические следы.

Однако откладывать вылет мы уже не могли – это было совсем не в наших интересах.

Ждало нас и еще одно разочарование. Начальник школы обещал организовать для нас учебный полет с высадкой на парашютах. Сделать это ему так и не удалось, и мы вынуждены были лететь без всякой тренировки.

В график, согласованный с руководством транспортной авиации, мы вписались на 30 ноября. Вторая – основная – группа, с Даниловым и его женой, Сергеем Яковлевым и Еленой Манохиной, а также с еще восемью новыми членами команды, должна была лететь 12 декабря, после радиосообщения о нашем благополучном приземлении.

С ребятами из нового пополнения основной группы нас не знакомили по соображениям конспирации.

Александр Ипполитович в те дни по каким-то своим каналам получил обнадеживающее сообщение, что леса на границе Брянской, Орловской и Черниговской областей полны «зеленых» – дезертиров и партизан, не пожелавших подчиняться советским порядкам. Они вооружены и воинственно настроены. А у нас еще были свежи воспоминания о настроении подпольщиков в Виннице, и сомневаться в полученной информации не было оснований.

И вот настал последний день перед отлетом.

Вечером мы заменили в бумажниках свои документы, и пришлось заново знакомиться друг с другом. Мы с сожалением расставались со своим прошлым, выкладывая Данилову все свои «заначки»: самые дорогие письма, записки, памятные сувениры, фотографии родных и близких.

На аэродроме Данилов сообщил, что по согласованию с кем-то «там» – он поднял палец вверх – мне присвоена высокая степень Члена-инструктора НТС. Вот и вся моя карьера!

Летели мы на самолете В-29 – трофейной американской «летающей крепости». Нас, ставших вдруг более серьезными и отрешенными перед лицом перемен, усадили вдоль фюзеляжа, друг за дружкой, в неудобной позе, с вытянутыми ногами, на полах шинели впереди сидящего товарища.

В ту ночь нас постигла неудача. Мы дважды пролетели над фронтом, но оба раза были ярко освещены прожекторами и обстреляны зенитной батареей… А часов через десять, измученные и разочарованные, вернулись обратно на «родной» краковский аэродром. Над местом высадки в ту ночь бушевал циклон. Погода оказалась совершенно неблагоприятной для десанта, и командир самолета не взял на себя ответственность по высадке.

В период тревожного ожидания следующего вылета нам с Сашей Никулиным во время прогулки по городу удалось познакомиться с очень интересным человеком. Тот был в форме какой-то рабочей команды и даже с нашивкой, подтверждающей принадлежность к младшему командному составу. Он считал себя русским, с примесью украинских и финских кровей. От отца достались ему финские фамилия и имя – Арнольд Пехконен. По возрасту – на несколько лет старше нас.

Встреча земляков в чужом краю предопределяла откровенный обмен мнениями о нашей общей непростой судьбе. Он сразу же с радостью принял наше «вероисповедание», наполнил карманы листовками, а уже на следующем свидании обрадовал нас, сказав, что и он сам, и еще несколько его товарищей готовы последовать за нами на Восток.

Мы познакомили Арнольда с Еленой, а потом и с Александром Ипполитовичем. А нам самим общаться с новыми товарищами уже было нельзя – мы и так нарушали правила конспирации. Данилов перед самым нашим отлетом сказал, что возлагает на эту группу большие надежды.

Вторая попытка десантирования назначена была на второй «наш» календарный день – 12 декабря. Мы выбились из графика, и отправка второй, основной, группы отодвигалась в неопределенность. Аэропорт был перегружен, фронт приближался, а запасной аэродром в районе Кракова – в «Могиле» – так и не был подготовлен.

С Даниловым я виделся тогда в последний раз. И ничего не знал о нем до 2003 года. Уже после «бархатной революции» 1991-го и встречи с родственниками из Зарубежья я пытался использовать любую возможность, чтобы разыскать Данилова или хотя бы узнать о его судьбе. Мне очень хотелось «доложить» ему и о судьбе нашего отряда, и о причинах неудачи при высадке, хотя это все имело уже только познавательное значение.

Получить информацию о нем мне удалось только после заочного знакомства с Юрием Константиновичем Амосовым, в 2004 году. Оказалось, что Амосов тоже лично знал Данилова, но значительно позже меня. Более подробные сведения нашлись и в книге Е. Романова «В борьбе за Россию». Будущий Председатель Совета НТС встречал Данилова после войны в лагере для перемещенных лиц в городе Менгоф. Он характеризовал его как крупного специалиста по изготовлению фальшивых документов. Именно эта его способность, когда шла сортировка и репатриация после войны, дала возможность спасти от большевиков много людей.

Данилов прибыл в лагерь с женой Сусанной (позже ее называли Светланой). Амосову удалось даже разыскать групповую фотографию, на которой есть и лицо Сусанны, немного «повзрослевшее», но такое же озорное удалось . Нам увеличить ее снимок и привести его здесь.

Однако для Организации Данилов играл гораздо более важную роль, чем та которую описал Романов. Это отчасти можно объяснить правилами конспирации, тем более что Данилов всегда был деятелем с особым уровнем секретности. Сейчас можно сказать: роль Александра Ипполитовича на Украине в годы оккупации трудно переоценить.

О нем подробно я рассказал в своей статье (опубликованной в № 54 газеты «ЗР») к 100-летию со дня его рождения и повторяться считаю излишним.

А его детище – организация-невидимка НРП, след которой остался и в душах тех, кто прошел через нее, и в архивах КГБ, – было поистине чудесным изобретением. Подтверждением тому может служить попытка процесса о «Разложении Винницкого подполья», затеянного чекистами в 1952 году.

Для меня все же загадкой осталась сама возможность установления такой высоты планки уровня конспирации, для поддержания которой добровольно уходили из жизни такие, как Сергей Бевад. И из-за которой в истории Организации и даже в памяти отдельных работников руководящего звена НТС не осталось и следа от славного имени «НРП», организации-сателлита, тогда как с понятием «Третья сила», этим дополнением к названию НРП, знакомы были многие. Хотя и из активных ее деятелей удалось и выжить некоторым. Они названы в числе членов самой Организации в более поздние периоды. Это и Олег Поляков, и Малик Мулич, все члены группы, которая вышла на Запад вместе с Даниловыми – Александром и Сусанной.

После нашего ухода была отправлена за линию фронта где-то в районе Чехословакии еще одна группа. В ней вместе с Сергеем Яковлевым, Николаем Угрюмовым и двумя братьями Соловьевыми ушла и Елена Манохина. В столкновении с контрразведкой они погибли… Живой осталась только Елена Манохина. Ее приговорили к высшей мере наказания, потом заменили эту меру 25 годами заключения. Отбывала срок она в Норильске вместе со Светланой Васнецовой (Томилиной). Там за полярным кругом родила дочку. Освободилась, как мы все, в 1956 году и уехала на Украину к сестре. Куда – неизвестно.

Однако в декабре 1944 года мы еще только грузились в самолет – трофейную модель американской «летающей крепости». И вот в очень неудобных позах, в единой цепочке, удерживая ноги впереди сидящего товарища, под усиленной охраной СС-воинов с обеих сторон (немцы были очень бдительны и нам явно не доверяли) мы на неистово гудящем чудовище опять мчимся в ночную неизвестность.

На этот раз благополучно перевалили через линию фронта, в ярком свете прожекторов, будто спотыкаясь между вспышек разрывов снарядов. На душе было тревожно. Больше всего от того, что наши автоматические парашюты не были готовы к действию на случай прямого попадания снаряда. Эти устройства (так называемые «соски») нужно было короткими поводками пристегнуть к тросу над нашими головами. А без такого соединения мы превратились бы при аварии в беспомощных кукол.

Наконец нас выбросили в слепую, ветреную ночь почти на головы солдат контрразведки, МВД и «добровольцев» местной общественности, которыми был полон лес. Как оказалось, они уже заждались в этих трех занесенных снегом районах Брянщины – прошло две недели со времени нашего первого неудачного полета.

Но мы этого не знали. Мы надеялись, что приземлимся в глубоком тылу. И что в этой глубинке наша группа окажется самым мощным вооруженным отрядом.

При высоте полета более километра и очень сильном ветре нас разбросало на большие расстояния. За целый день поисков после приземления мне удалось найти в лесу только двух человек из нашей команды – самых молодых и неопытных. И мы уже втроем весь день 13 декабря по глубокому снегу пробродили в безуспешных поисках командира и других членов группы.

Во второй половине дня на наш след пристроился вооруженный отряд в количестве более двадцати человек. Это не были солдаты, как мы определили издали по их разномастной одежде и сборному вооружению, и это вселяло в нас надежду. Но кто же они такие? Партизаны? «Зеленые»?

Мы уже смертельно устали. Погода менялась. Ветер утих, и мороз крепчал с каждым часом. Шипы на сапогах продолжали оставлять в снегу глубокий типичный след. И преследовать нас мог любой школьник. Встреча с преследователями была неминуемой. Оставался один выход: увеличив скорость, оторваться от преследователей, в удобном месте свернуть с дороги и на параллельном курсе скрытно вернуться на несколько сот метров назад. Тогда, оставаясь незамеченными, мы смогли бы наконец рассмотреть своих потенциальных противников.

Несмотря на усталость, мы так и сделали. Позицию выбрали очень удобную и притаились, надежно укрытые стволом сваленного дерева. Смогли даже немного отдышаться, дожидаясь, пока отряд преследователей вышел на поворот дороги метрах в десяти от нас. Они тоже запыхались, были открыты и совсем не готовы к встрече. Больше минуты, которая проскочила, как одно мгновение, мы оставались в очень удобной для нас позиции. И бездарно потратили эту драгоценную минуту лишь для того, чтобы рассмотреть своих преследователей…

Рассмотрели…

Остались очень довольны!

Главное, на головных уборах у них звездочек не было! На некоторых старенькие полушубки, большинство же – просто в ватных телогрейках, часть – даже в стареньких пальто… Вооружение тоже самое разномастное. Совсем как партизаны 1812 года! Сомнения наши были рассеяны. Это именно те, кого мы и искали: братья – «зеленые»! Даже лицо их командира, пожилого, с седой бородой, показалось мне очень знакомым. Только потом я догадался: знакомым оно было по моим сновидениям со времени кошмаров Бабьего Яра!

Я поднялся во весь рост, показав жестом своим товарищам, чтобы они все же оставались в укрытии и были готовы к бою. Однако мои послушные бойцы тоже поднялись вслед за мной!

Внезапное наше появление повергло «зеленых» в шок! Но минутной паникой в рядах на дороге мы тоже не воспользовались, выигрыш в стратегии был бездарно упущен. Мы были совершенно спокойны и даже смешливы. И могли себе это позволить в награду за умный тактический ход!

Они же, окружая нас тесным кольцом, глядели глазами, белыми от ужаса. Вязали нам руки непослушными, дрожащими пальцами. Мы оставались спокойными, хоть и со связанными за спиной руками. Они – перепуганы – и нас уже конвоировали. Дорога в деревню, куда нас привели, показалась необычайно длиной, шли очень медленно. Они устали. Мы едва держались на ногах.

В большой деревенской избе, с прокопченными стенами и потолком, обогревавшейся «по-черному» – без трубы, на старой истлевшей соломе лежали со связанными руками почти все наши товарищи. Не было там только командира (он был уже «в работе» – на допросе у полковника НКВД), а еще Игоря Белоусова и Михаила Михайловича Замятина – они еще оставались в бегах.

Нас троих, вновь прибывших, усадили отдельно и добавили к нам еще двоих наших. Мы, как оказалось, были «собственностью» НКВД, остальные – «принадлежали» ведомству контрразведки СМЕРШ.

В избу то и дело врывались, заглядывали в окна местные крестьяне, женщины и дети, чтобы поглазеть на пойманных «шпиёнов» и позубоскалить.

Меня быстро вычислили как основного виновника, подняли на ноги и повели в здание с вывеской «Сельский совет». Полковник НКВД, должно быть, поставил перед собой цель первым, здесь же, в лесу, по свежим следам выбить из нас интересующие их сведения. Не получив ничего ценного ни от кого из допрошенных, со мной он уже не разговаривал по-человечьи, а рычал зверем:

‒ Явки! Пароли! Связи! Радиокод!

Он представить себе не мог, что ни у кого в отряде не было этих данных. Радист не пожелал делиться с ним своим секретом, командир ничего не знал. И я был последним, из кого эту информацию ему нужно было выбить.

Появились еще и помощники – двое молоденьких, спортивного вида офицеров. Из тех, которые умели «выбивать». Они очень торопились в ожидании начальства. И через час, который показался мне вечностью, в избу притащили уже мое тело, окровавленное и наполненное болью. Кроме того, по дороге или в походном кабинете полковника меня основательно ограбили – вытащили из карманов все. Деньги, авторучку, пистолет. Сняли часы, ремень, заменили сапоги, шинель и даже шапку.

Потом нас везли в кузове машины со связанными руками, местами от мороза прикрытыми какими-то вонючими тряпками… Мороз, как говорили солдаты, уже зашкалил за двадцать градусов.

Ночевали в новом корпусе брянской тюрьмы, с промороженными насквозь стенами – отопление еще не было смонтировано. Потом еще ночь – в казарме солдат контрразведки со связанными за спиной руками.

Конвоиры тогда говорили, что о праве «владеть» нами никак не могут договориться контрразведка и «краснопогонники». Общение с нами сулило награды, повышения по службе. Наша судьба решалась в Москве: куда нас везти – на Лубянку или в Воронеж, где располагался Смерш Орловского военного округа?

Победил генерал Попов – начальник контрразведки. Из Москвы пришла депеша именно на его имя… И нас по акту передали новому хозяину.

И опять на транспортном самолете, гуськом, сидя на ногах у переднего товарища, мы летели на новое место жительства в город Воронеж. Перед самым вылетом забросили в самолет еще двоих – Игоря Белоусова и Михаила Михайловича Замятина. Я еще не успел прийти в себя после первого знакомства с чекистами, но был более бодр и здоров, чем эти наши товарищи, помороженные и полуживые. Место в кабине летчиков занял сам генерал-майор, и самолет взмыл в небо.

По дороге с военного аэродрома в Воронеже, с борта мощного грузовика мы увидели то, что называлось городом. Воронеж лежал весь в руинах. Следователь подтвердил: разрушено более 80% домов.

И только «Екатеринка» (так называли тюрьму местные жители, потому что она имела форму буквы «Е») осталась полностью сохранной, вплоть до последних вспомогательных строений. Ее, будто по договоренности, щадили при обстреле и немцы, и русские.

Там, в этой тюрьме, нам пришлось пробыть с 21 декабря 1944 года до марта 1946-го. Возили нас на допросы по вечерам, когда стемнеет, через весь город, в другой его конец, где занимал сравнительно целое здание штаб СМЕРШ. Возили на грузовых машинах, в любую погоду, уложив в кузове вниз лицом, со связанными за спиной руками.

Чаще всех в «работе» по ночам бывали мы трое: радист Аркадий Герасимович, Игорь Белоусов и я. Остальных доставляли в следственный корпус по два-три раза в неделю. Их «дела» – по совместительству, двух-трех человек сразу – вел один следователь. А у нас с Аркадием и Игорем были свои «персональные» сыскари довольно высокого ранга.

Меня «обрабатывал» начальник следственного отдела майор Маракушев. Хотя только в первые дни нашего знакомства он был майором, в начале 1945 года стал подполковником, а вскоре, после Дня Победы, появился на службе уже с полковничьими погонами.

Но все же я обязан свидетельствовать: никаких «запрещенных по закону мер воздействия» Маракушев ко мне никогда не применял. Побил меня основательно во время следствия единственный раз совсем другой майор, временно подменивший Маракушева. А кроме побоев этот «временный» для полноты впечатлений вывозил меня на пустырь между разрушенными домами поиграть в имитацию расстрела.

Трудно их обвинить в нарушении закона – это и был их «закон». И во главу его были поставлены слова Горького: «Если враг не сдается – его уничтожают».

Со мной они обращались с чисто иезуитской выдумкой. В течение многих месяцев я провел почти без сна, имея возможность «отдохнуть» в камере только по воскресеньям потому лишь, что это ИХ выходной день. Я пытался спать прямо на ходу, в машине, лежа лицом вниз со связанными за спиной руками, сидя в самом неудобном положении, на допросе, пока следователь заполняет протокол. Однако месяцы без здорового сна, при постоянном нервном напряжении довели меня до состояния, близкого к психическому срыву. И «глюки» стали довольно частым моим развлечением.

Расчет у чекистов был и на подсадную утку – со специальным провокатором меня продержали в одиночке более трех месяцев. И они могли себе это позволить, когда в Воронежской тюрьме сидело втрое – если не больше – людей, чем она могла вместить!

Маракушев иногда официально спрашивал, будто специально подчеркивая этим свои возможности по усилению давления, есть ли у меня претензии к ведению следствия. И мой ответ каждый раз аккуратно заносил в протокол допроса.

Претензии по поводу тюремных правил, которые запрещали спать днем, даже если кто-то «работал» ночью, нужно было направлять не к нему, а в администрацию тюрьмы.

Маракушеву вторил и прокурор, иногда посещавший следственные кабинеты.

А у меня со следователем складывались, мягко говоря, не совсем дружественные отношения. И, конечно, часть вины мне следует принять на себя. Дело в том, что почти пять месяцев я для него был Юрием Семеновичем Дащенко, жителем Чернигова. А еще – я врал. Много врал…