– Я с-согласен вып-полнять все тр-рюки, – озвучил Коньков своё созревшее накануне решение, постаравшись вложиться в самую короткую фразу, но от волнения дефект заикания прям, выпер наружу.

– А вы? – режиссёр неожиданно обратился к попутчику Конькова.

– Я тоже! – с готовностью отрапортовал тот.

‒ Вот видите! Я же вам говорил, – в разговор вступил маленький невзрачный человек, сидевший в дальнем углу комнаты в тени раскидистой пальмы, так что лицо его было трудно рассмотреть.

– Но это, Негодяев, согласитесь какое-то штрейкбрехерство.

– Оставьте ваше благородство для театра, – отмахнулся Негодяев, из-под своей пальмы. – В кино главное дело, а организацию любого дела я вам обеспечу.

– А кто организует трюки? Кто всё рассчитает? Вы, Негодяев? Или Вы? – обернулся он к Конькову.

– Я г-готов вып-полнить любые т-трюки, – тупо повторил тот, уже никак не контролируя свою речь.

– Мой бы Паша смог рассчитать, – вдруг высоким елейным голосом заговорила присутствующая здесь женщина.

После её слов режиссёр почему-то сразу же взбесился:

– Пусть! – бешено закричал он. – Пусть, наконец, он приедет и всё нам здесь устроит! Всё рассчитает! Этот твой вундеркиндный Паша! Миша, – обратился он тут же к другому присутствующему здесь мужчине, – а мы пошли, выпьем! Что нам остаётся, когда Паша наконец-то приедет. Негодяев, у тебя найдётся бутылка коньяка?

Тот молча порылся в очень потрепанном портфеле и скоро достал оттуда требуемое.

– К вашему счастью, у меня брат на заводе шампанских вин работает…

– Да знаем, знаем, – раздражённо перебил его режиссёр, забирая бутылку. – У тебя везде братья, сёстры, тёти, дяди, девки, б…ди…

На женщину – объект раздражения режиссёра его демарш не произвёл никакого впечатления. Она преспокойненько достала мобильный телефон и всё тем же елейным голоском затараторила в трубку:

– Алё! Паша, ты сейчас где? Ты понимаешь тут такое дело – надо срочно приехать. Что? Съёмки? Мои съёмки уже закончились. Тут надо людям помочь…

– Дура! Ну, и дур-р – р-а! – прорычал режиссёр и опрометью выскочил из дома.

Призванный последовать за ним Миша двинулся, было, в том же направлении, но другая здесь присутствующая женщина, та, что помоложе, оказалась более импульсивной.

– Опять! – заорала она Мише.

Именно заорала, иначе назвать её глас слов не подберёшь. Маленькая собачка, которую она держала у себя на руках, подержала хозяйку звонким лаем.

– Да, Бэби, нас с тобой хотят оставить, – обратилась женщина уже к собачке. – Хотят променять нас на водочку. Будь она проклята!

– Галя! – бросился к ней мужчина по имени Миша, казалось готовый порвать их обоих. – Это ради дела, понимаешь? – перешёл он на громкий шёпот. – Эта съёмка заканчивается. Надо вертеться. Проворачивать дальнейшие перспективы.

– А коньяк? Опять пьяный придёшь!

‒ Это не пьянка. Ещё раз говорю: это для дела. Хочешь вертеть дела, иди с ним ты… Может, без пьянки всё обустроишь.

– Хам! – она залепила ему звонкую пощёчину. – Пошляк!

Конькову, слышать продолжение их разговора было ни к чему, и он тоже вышел во двор, решив перекантовать ночь в машине. Дочь хозяина помогла открыть ему ворота, чтоб он смог загнать внутрь огромного двора свой автомобиль. Там уже стояли несколько других авто. Особо выделялись из автомобильной толпы чей-то крутой "Мерседес" и огромный чёрный джип.

Особенной заботы ни с чьей стороны Коньков здесь не увидел, а сам, пребывая в неадекватном состоянии, решать бытовые проблемы не мог и не хотел. В их каскадёрской группе этим занимался специальный человек Михалыч. Коньков даже имени его сейчас вспомнить не смог, и по этой причине почему-то расстроился. Ведь, наверное, именно Михалычу придётся заниматься организацией его похорон. Смешно организацией его похорон будет заниматься человек без имени. Просто Михалыч. А с другой стороны, при чём здесь Михалыч? Михалыч с группой бастует, а он Коньков – штрейкбрехер! Не станут они его вчерашние товарищи хоронить. А кто? Наверное, Негодяев достанет бутылку коньяка из портфеля. Режиссёр скажет: «дурак он этот Коньков!». А Миша Акулов будет убеждать свою Галю, что это для дела… Мысли в Саниной голове путались. Стоило ему прилечь на разобранное сиденье автомобиля, как сон сморил его. Сказалась дальняя дорога, преодолённая на одном дыхании.

– Миша! – возвратил его к действительности голос Гали Черняевой. – Я ухожу спать! – Крикнула она с крылечка и хлопнула дверью.

«Я ухожу» эти слова кувалдой долбанули Саню по голове, и в ней вновь загудело.

Твои слова, как дым угарный

Застлали путь дальнейший мой.

Как лист последний календарный,

Что сорван ссохшейся рукой.

Сон сразу, как рукой сняло. Ему стало душно. Бросило в пот. Как он может преспокойно спать в последнюю ночь его жизни. Он открыл все окна в машине. До его слуха донеслись возбуждённые голоса из беседки, подле которой стоял его автомобиль. Под крышей этого летнего строения укрылись от непрекращающегося дождя режиссёр со своим компаньоном, в котором Коньков, конечно же, узнал Михаила Акулова актёра исполнителя главной роли в фильме, который они тут снимали. А женщина с собачкой, оставшаяся в доме, соответственно являлась Галиной Черняевой исполнительницей главной женской роли. Коньков знал из прессы, что Акулов ради Галины Черняевой молодой восходящей звезды кино бросил жену с двумя детьми, и совершенно не одобрял его за этот поступок. Слава богу, хоть у самой Черняевой семьи ещё не было, и ей не пришлось поступать так, как поступила его Света. Не пришлось говорить эти убийственные слова: «я ухожу…»

Твои слова удар наотмашь,

Как выстрел хлёсткого кнута.

Они, как медь съедает поташ,

Съедают душу навсегда.

– Слушай, Серёга, как ты умудряешься? – доносился до слуха Конькова голос Миши Акулова. С режиссёром тот был на «ты». А может, это коньяк помог «растыкать» их отношения.

– У тебя и волк сытый, и волчица не воет, и овца не блеет. Жена преспокойненько дома правит, ты тут с любовницей Люсенькой своей кино снимаешь, и всё чики-джики.

– Задрала меня уже эта Люся. – Огрызнулся Сергей Сергеич. – Вот она где у меня уже! Хотя поначалу всё хорошо было. Баба, ты же сам видишь, она видная. Хотя глупая. Тоже видишь. Только глупая может бросить всё и поехать со мной в эту Тмутаракань, за ради того, чтобы сняться в маленьком эпизоде на заднем плане.

– А ты хоть снял её в этом самом маленьком эпизоде?

– Не помню, – после некоторой паузы раздумья ответил режиссёр уже почти пьяным голосом. – Честно, не помню. А ты не помнишь?

– Мне только этим голову забивать не хватало. У меня знаешь сколько проблем? Я своей бывшей дом ещё не достроил. Дизайнер долбаный телефон обрывает каждый день. Старшего Димку в институт вон осенью надо устраивать. Младший связался с какой-то компанией…

– Зря ты из семьи ушёл. Не одобряю…

– Тише! Галя, ещё, чего доброго, услышит. Не тебе меня учить. Самому то с Люсенькой мягко спать?

– Заколебала меня уже эта Люся. Ради неё я семью уж точно не брошу. Самое паскудное в ней – этот её Паша. Я лично его в глаза не видел, но она, чуть что, уже его и лепит, и лепит! Главное, так порой не к месту, как рекламу шуб в пустыне Сахара. Чуть что не ладится: «а мой бы Паша сделал». Чуть, что не так: «а у моего Паши получилось бы…». Хорошо хоть в постели о нём ещё не вспоминает!

– Любит она его.

– Ну и пусть любит, а с меня достаточно.

– А ты жену свою любишь.

– Со своей женой я сам как-нибудь разберусь, ты своих вон расфасуй по полкам.

– Ой, у моей Гали своя фишка – романтика. У меня житейские проблемы шею ломят, а у неё в голове всё цветочки, да Амуры с крылышками…

– Кино с жизнью перепутала, – изрёк Сергей Сергеич, – за что и ценю. Для съёмок преприятнейший материал, что пластилин в руках.

– А меня ты ценишь, как кирпичик киноиндустрии? Я слышал: у тебя после завершения этого другой проект намечается? Так я там как? Задействован? А то мне деньги позарез нужны. Дом, этот долбанный на моей шее…

– Поживем, увидим. Ты же сам сказал: по завершению этого, а тут сам видишь, проблема на проблеме. И не известно ещё, что завтра будет.

Сане Конькову, напротив, всё было предельно известно без гороскопа. При том раскладе, что существует на данный момент его, может ждать только одно – пустота. Он перестал прислушиваться к протекающему в беседке диспуту. То, что беспокоило говоривших, ему было совершенно безразлично.

Неожиданно раздался лязг входной калитки, и кто-то прошёл мимо его автомобиля уверенной тяжёлой походкой.

– Илья Степаныч! – раздался радостный возглас режиссёра. – Пожалуйте сюда к нам! У нас с Мишей, правда, коньяк уже кончился, но мы на вас, как на хозяина здесь всего, очень надеемся.

– Сейчас я Маше скажу, она быстренько стол организует, – с готовностью пообещал вошедший приятным бархатным басом.

«Директор колхоза домой пришёл», – догадался Коньков.

– А вы у брата своего коньячка ещё попросите, – просюсюкал режиссёр заплетающимся языком.

– У какого брата? У меня братан в армии прапорщиком служит.

– А директор завода шампанских вин разве не ваш брат?

– Какого ещё завода?

– Ну брат Негодяева директор этого вин шмин завода, – второй раз выговорить сложное словосочетание заплетающийся язык режиссёра уже не смог, – значит: он и ваш брат.

– Почему?

– Потому что вы и Негодяев родные братья. Вывод: тот брат директор виншнапс завода тоже ваш брат.

– А почему это Негодяев мой брат?

– Он мне об этом сам говорил, когда мы сюда собирались. Мы, на самом деле, из-за вашего родства сюда и приехали. Негодяев предложил мне: поехали на натурные съёмки к моему брату в деревню. Он, говорит, нам всё там бесплатно предоставит. Так мы и деньги сэкономим, и кино снимем, и у брата я погощу…

– Да какой же он мне брат? Даже и по фамилии: я Мерзлов, он Негодяев. Кто-то из нас замуж вышел что ли?

– Вероятно и он Мерзлов, – не сдавался режиссёр со своими доводами, а Негодяев это псевдоним. Я лично всегда так думал. Ну разве может быть настоящей фамилией фамилия Не-го-дя-ев, – произнёс он по слогам действительно довольно странную фамилию.

– А псевдоним такой кому нужен?

– Да? – почесал режиссёр затылок так, что этот звук услышал даже Коньков в своей машине. – Тут без бутылки не разобраться.

Как раз к месту зазвенели тарелки – это видимо Маша, жена директора подоспела со своими обязанностями.

– А Мише то вашему, кажись, уже хватит, – прозвучал её голос такой же бархатный, как и у мужа, только с обволакивающим нежным женским оттенком.

– Слабак он, – махнул рукой Сергей Сергеич. – Пусть здесь на лавочке поспит на свежем воздухе. К Гале ему сейчас нельзя.

– А что разве завтра съёмки не будет? – поинтересовалась заботливая женщина.

– Может и не будет, – обречённо изрёк режиссёр и, звякнув стеклом о стекло, добавил, – но только не из-за того, что мы тут посидим немного. Марья Степановна, может и вы с нами?

– Да нет, спасибо. Мне завтра рано вставать.

Женщина тут же покинула полуночных гуляк, и когда проходила вблизи автомобиля Конькова, каскадёр услышал, как она зло проворчала, но уже не таким бархатным голосом:

– Божечки, и когда ж это кино кончится?

«Завтра. По крайней мере, лично для меня», – мысленно торжествовал Коньков, по инерции прислушиваясь к удаляющимся шагам хозяйки. Благодаря чему, он вдруг расслышал приглушенный разговор, доносившейся с другой противоположной беседке стороны автомобиля. Голоса были женские и молодые. Тембр юного энтузиазма раз за разом пробивался, сквозь безликую вуаль сдавленного прячущегося шепота. Коньков, сам не зная зачем, потихоньку подполз к другому боковому окну. Тут же родившийся лёгкий сквознячок ночного сырого воздуха принёс улучшение слышимости чьей-то тайной беседы.

– Он здесь? – требовал немедленного ответа чей-то резкий требовательный голос.

– А я почём знаю, – раздражённо отвечал другой, почему-то уже знакомый Конькову. – Кажись, нету.

– Так иди, проверь.

– Так что мне потом опять сюда возвращаться? Я уже спать хочу. Давай я сразу проверю: в беседке он или нет, и письмо твоё отнесу.

– А откуда я буду знать, получилось у тебя или нет? Я же тут тоже до утра торчать не буду.

– Так что мне делать? Света, решай скорей.

– Я думаю, думаю. Не торопи.

«Света» больно резануло по ушам Конькова. Эту невидимую девушку зовут, как его жену. Уже ушедшую.… И снова в мозгу забили набаты:

Твои слова авиабомбы

По мощи в триллионы тонн.

Они, как танки катят ромбом.

В ушах от залпов гул и звон!

– Слушай, а сегодня к нам каскадёры новые приехали, – вновь раздался девичий голос тот, что показался Конькову знакомым.

В этот раз он с полным основанием предположил, что он принадлежит дочери хозяев этого дома. Теперь её присутствие здесь во дворе, пусть и немного тайное, уже не удивляло.

– Один из них такой симпатичный, – тем временем продолжала она. – Я впрямь на него сразу запала…

– Ну ты, западала, не мешай! Я думаю, а ты ко мне со своими сраными каскадёрами пристаёшь. Да они Миши Акулова мизинчика не стоят. Это как раз по тебе выбор. Может они там, и получают какие-то стоящие деньги за риск, но кто о них знает. А Миша – это успех, это слава. Хоть в лучике этой славы искупаться, и то счастье, – последние слова она прошептала прямо с придыханием.

Конькову после услышанного сразу же захотелось закрыть окно, и только лишь вновь накрывшее его чёрным платком безразличие к жизни не подвигло к лишним телодвижениям. Пускай говорят, что хотят. В чём-то они даже и правы. Действительно, кто о нём «сраном» каскадёре что-нибудь знает в этом паскудном мире! О том, что эта девушка могла «запасть» на него, он и предполагать не стал даже самой маленькой полусекундной мыслью. Ведь был ещё и другой каскадёр его неожиданный ночной попутчик. Он то больше всего с ней и калякал.

– Ладно, я надумала, – услышал он голос Светы поклонницы Миши Акулова. – Ты, Олька, идёшь сейчас домой мимо беседки, заглядываешь туда и, если Миши там нет, дашь мне сигнал.

– Как?

– Слушай ты не перебивай. Песню запоёшь, например.

– Да что я Алла Пугачёва?

– Монсерат Кабалье, блин. Тяжело спеть, что ли? Дальше идёшь в дом и передаёшь ему моё письмо, так чтобы его кикимора не заметила. А я тут немного посижу ещё, песни твои послушаю, а потом пойду на место нашей с ним встречи. А если он в беседке, тогда иди молча не пой, а записку просунешь под дверь позже, когда он вернётся к себе в комнату.

– Ой, какая же ты, Светка, отчаянная, – то ли восхищённо, то ли осуждающе ойкнула на прощанье подруга, уходя в сторону родного дома.

– Олька, – заметил её подвыпивший отец, – а ну-ка, иди сюда.

– Некогда мне. Спать пора, – отмахнулась та, только поинтересовалась с деланным безразличием. – А дядя Миша, что разве не с вами?

– Нет его! – испуганно рявкнул режиссёр. – И Гале так и передай: нет его с нами! Он спит давно.

– С Галей! – добавил отец невпопад.

– Почему с Галей? – удивился Сергей Сергеевич и тут же, что-то сообразив, опомнился. – Ах! Ну да, конечно, с Галей! С кем же ещё. Иди, детка, своей дорогой. Тётю Люсю, если там встретишь, скажи ей, чтоб сюда шла, разбавить нашу небольшую компашку.

– Всё! Спокойной ночи, – подытожил и папа.

– Позови меня с собой, я пройду сквозь злые тучи… – вдруг неожиданно громко запела девушка противным скачущим дискантом.

– Талант! – восхитился отец, ведомый слепой родительской любовью. – Вам в кино такие не нужны? А? Сергей Сергеич? А то, может, пристроите дочурку?

‒ Это идите к Негодяеву брату своему, – отмахнулся режиссёр. – Он всё может, он что-нибудь придумает.

– Да не брат он мне, – вяло огрызнулся хозяин.

Коньков снова перестал прислушиваться к глупой беседе, впав на какое-то время то ли в забытьё, толи полусон. Обратно вернул его к действительности заразительно резкий женский смех, раз за разом доносившийся из беседки. Видимо, Люся всё-таки присоединилась к полуночной компании. Хотя этот смех и не был похож на смех Саниной супруги, но всё равно страшно подействовал ему на нервы в этот час. Он привстал, чтобы закрыть окно, и в этот момент заметил мужскую фигуру, притаившуюся в кустах неподалеку от беседки.

«Это ещё что за шпионаж?» – удивился каскадёр.

Впрочем, неизвестный почти сразу же исчез из поля зрения. С определённой натяжкой было допустимо предположить, что это Конькову только померещилось. Хотя, появившаяся рядом с автомобилем ещё одна фигура была явно уже не фантом. Это Галя Черняева передумала отходить ко сну. Первым делом она осторожно заглянула в беседку. Убедившись, скорее всего, в том, что её Миши там нет, а он ведь спал лёжа на скамейке мало видимый смотрящему извне, она продолжила свой путь в темноту, и через секунду Коньков услышал стук входной калитки, а ещё сдавленный, но требовательный возглас:

– Ищи, Бэби, ищи! След!

«Жизнь бурлит», – мысленно констатировал каскадёр, не особенно вникая в суть происходящего.

Дальше для него наступил уже действительно настоящий сон, тяжёлый и жёсткий. Ближе к утру ему приснилась любимая Света, которая огромным молотком забивала гвоздь, но не в стену, а прямо ему Сане в голову. Тук-тук-тук… Коньков проснулся, но стук не исчез. Кто-то настойчиво долбил в стекло его автомобиля. Он приподнялся и увидел Бэби, Зою Дорожнику женщину каскадёра из их группы. Она подъехала на своём крутом мотоцикле, и тарабанила в окно, не слезая с "железного друга". В мотоциклетных трюках она была богиней.

"Неужели они вернулись", – сейчас Саня этому был совершенно не рад. Судьба злодейка пытается спасти его, сплюнул он с досады и открыл дверь.

– Конь, что ты тут делаешь? – набросилась на него Бэби, она всегда была такая резкая, огненная.

– Не видишь? Сп-плю.

– Ладно, потом поговорим. Я сейчас к режиссёру и, если он по-прежнему стоит на своём, к нашим поедем. Я тут вроде, как для связи оставлена.

Значит, они всё-таки надеются на возобновление работы, уныло посмотрел Коньков ей в след. Обратно Бэби не было очень долго, видно разговор сложился непросто. От нечего делать Коньков, опершись на руль подбородком, рассматривал происходящее во дворе. Утро было в самом разгаре, но местные обитатели двигались довольно вяло. Вот проковыляла куда-то в огород дочь хозяев, одетая в халат и обутая в какие-то галоши на босу ногу. С растрёпанной после сна головой и с таким же растрёпанным пучком курчавой петрушки в руках она направилась обратно в дом. Вот её мать прошла в сторону сараев, но одетая уже по-деловому. Видимо, она не была такой уж домохозяйкой и где-то трудилась. Может, в конторе своего мужа или в каком-нибудь магазине. Вот Люся с дорожной сумкой в руках проковыляла спешной походкой к калитке. А вот, надо же, Миша Акулов почти выполз из беседки. Он, оказалось, так и проспал там всю ночь. А что такого! На свежем то воздухе! Однозначно, его городского интеллигента сельский воздух пьянил почище коньяка. Похлопывая себя по бокам в попытке согреться, он какое-то время подёргался туда-сюда, не имея чёткого соображения в выборе правильного направления, но, заметив в машине Конькова, направился к нему.

– Сигаретки не найдётся? – робко промямлил он.

– Не к-курю, – коротко ответил каскадёр.

– А погреться в машине можно?

– Здесь не особ-бенно то и теп-пло…

– Да ладно, – не дослушал Акулов рваную речь каскадёра. – Перекантуюсь тут немного.

– А Галя моя ещё не выходила? – поинтересовался он через время.