Во всяком случае, о поступлении из-за рубежа оуновской литературы было много шума, за ней охотились, её у кого-то отбирали, кто-то добровольно либо от страха присылал её по почте в райкомы партии или просто выбрасывал на помойку, где её тут же находили и относили куда следует.

Так или иначе, факт поступления на Украину оуновской литературы имел место. Ему была дана необходимая огласка, и, естественно, она дошла до берлинской штаб-квартиры ОУН. Достигла и Швеции, куда вскоре прибыл Коновалец на очередную встречу с Андрейченко. Глава ОУН не поскупился на похвалы за доставку в родные края эстонских «подарков», которых «народ с жаждой ждёт, и это, безусловно, скажется на его отношении к большевистскому режиму».

Встречи Андрейченко с Коновальцем участились. В основном, они были связаны с поручениями оуновского предводителя, но давал он их деликатно, чтобы не обидеть ответственного посланца подполья. Время от времени Коновалец интересовался ситуацией на «Великой Украине», просил свежих сведений, характеристик ряда ответственных лиц подполья.

Беседы Андрейченко с Коновальцем становились всё откровеннее, доверительнее. По всему было видно, что вождь ОУН возлагал немалые надежды на посланца подполья.

Очередное свидание с ним он назначил в Норвегии. Андрейченко это было более чем кстати. Норвегия тогда считалась единственной страной, освоившей производство «тяжёлой воды». ИНО поручил Андрею Павловичу уточнить её наличие там. В частности, постараться узнать, кому и для чего она предназначается? Какие страны проявляют к ней интерес? В какой степени это относится к Германии?

Андрейченко также надлежало, при возможности и без ущерба для главного задания, установить причину прекратившейся связи местной агентуры ИНО с Москвой. До недавнего времени она поддерживалась регулярно; работавшие здесь люди не вызывали сомнений в надёжности, поступавшей от них информации всегда придавалось серьёзное значение.

В Осло встреча Андрейченко с Коновальцем прошла успешно. ОУН располагала здесь небольшой, но весьма активной сетью, работавшей под контролем немцев. Имелась и другая группа оуновцев, не проявлявших явных признаков национализма. Её люди занимались преимущественно коммерцией, владели солидным капиталом и возможностями, начиная с приёма и переправки грузов за границу и кончая обеспечением следующих транзитом через Норвегию людей паспортами, проездными билетами, деньгами.

О существовании этой группы украинцев-оуновцев, выполнявшей функции перевалочной базы ОУН, немцы не имели ни малейшего представления.

Андрейченко заключил, что оуновские группы располагают в Норвегии гораздо большими возможностями, чем казалось на первый взгляд. В сферу их деятельности, судя по отдельным попавшим в поле его зрения фактам, входили и другие, более важные функции. Установить их достоверно за один приезд невозможно, всё тщательно и продуманно законспирировано. Андрейченко решил: найдя подходящий повод, приехать сюда самостоятельно, чтобы специально заняться не только выяснением «коммерческой» деятельности группы оуновцев, но и другими вопросами, интересующими руководство ИНО.

Навести справки, а тем паче отыскать людей, осуществлявших до недавних пор регулярную связь с Москвой, не удалось. Люди Коновальца, агенты местной немецкой полиции постоянно попадали в поле зрения Андрейченко. Он стал заметен, за ним следили. Излишняя активность была рискованна. Несмотря на то, что поручения Коновальца и полномочия подполья давали ему легальную возможность находиться в разных странах и интересоваться широким кругом вопросов. Приходилось считаться и с тем, что до конца здесь никто никому не доверял.

Нацисты следили за вождём ОУН и его сподвижниками с обоснованной подозрительностью. В Норвегии прочно засела английская резидентура, интересовавшаяся, кстати, той же «тяжёлой водой», а Коновалец тайно, через подставных лиц, заигрывал с Лондоном. Но затащил он сюда Андрейченко больше ради того, чтобы показать ему, насколько обширны возможности Центрального провода, и тем самым опровергнуть критику о якобы аморфной деятельности ОУН. Разумеется, чтобы тот, вернувшись домой, информировал руководство подполья, что, дескать, дела отнюдь не так плачевны, как пытаются представить это некоторые молодые члены Провода. Существовало, очевидно, и нечто другое, известное лишь самому Коновальцу.

Вернувшись в Берлин, Андрейченко узнал о прибытии из Москвы связного. Как обычно, тот доставил шифровку с предупреждением о необходимости соблюдать осторожность, избегать контактов с немцами, больше внимания уделять окружающим, остерегаться провокаций. Вместе с тем напоминали о необходимости форсировать завершение задания.

Руководство НКВД, судя по всему, нервничало. Подготовительный период затянулся и, по существу, использован пока что самим Коновальцем в интересах Центрального провода. Возможно, обеспокоенность Москвы вызывалась и тем, что генсек интересовался ходом операции.

Андрейченко не исключал и того, что поступившая в страну оуновская литература для украинских националистов вызвала в высшем эшелоне власти негативную реакцию. Двух мнений и быть не могло: контрреволюционные пропагандистские материалы, ввезённые в СССР при содействии НКВД, – как бы этот факт не был оперативно оправдан, – в случае невыполнения задания мог послужить весомым аргументом для привлечения к ответу лиц, причастных к операции.

Андрейченко имел все основания предполагать наличие подозрений и в отношении него самого: «Не работает ли он ещё на кого-то?»

Этот малоприятный «нюанс» всегда оставался в поле зрения руководства НКВД, наученного горьким опытом. Этот «нюанс» не выпускал из вида прежде всего сам генсек. Его настроение тотчас передавалось руководителям НКВД. Молниеносно! Иногда и с опережением и с многократным преувеличением. Не столько из бдительности, сколько от страха.

Но в отличие от руководства НКВД, Сталин был терпелив. По своему обыкновению молчал, вынуждая подчинённых строить самые страшные догадки. Знал, люди переживают, нервничают, мучаются… И все равно молчал, испытывая при этом особое наслаждение. Знал: его окружению хорошо известно, что терпение небеспредельно.

Андрейченко всё это учитывал, прекрасно понимая при этом всю сложность своего положения. Но и спешить, как бы ему самому ни хотелось, не решался. В Норвегии подтвердились подозрения: за ним тянется «хвост», и не только ищеек ОУН. Пришёл к выводу, что и немцы проявляют к нему интерес.

Украинским сообщникам нацисты доверяли не во всём. По многим причинам. Это знали, видели и чувствовали все без исключения оуновцы. Немцев, максимально использовавших их, что-то настораживало, а многое раздражало. Стоило кому-либо из украинских националистов выйти из повиновения, соответствующие службы нацистов немедленно расправлялись с ним, не стесняясь в средствах. Абверу то и дело приходилось указывать своим «партнёрам» их истинное место, а тот, кто не понимал этого, плохо кончал. Исчезали оуновцы довольно часто, словно сквозь землю проваливались. Можно было лишь догадываться об их судьбе. Нацисты не церемонились. Иногда проштрафившийся оуновец погибал в автомобильной катастрофе.

Андрейченко всячески старался не попасть под колпак гитлеровских спецслужб, что было непросто и, естественно, сопряжено с опасностью навлечь на себя подозрения. Приходилось лавировать и строго придерживаться взятой за правило манеры поведения: «Ничего не делаю без ведома непосредственного руководителя подполья». Об этом должны были знать все оуновцы, с которыми он общался. При любых условиях – раз и навсегда!

Удачно сложились отношения Андрейченко с двумя влиятельными в ОУН людьми, состоявшими на платной службе в абвере, членами Центрального провода Габрусевичем и Кордюком. У Кордюка он частенько бывал дома, они вместе ходили на собрания, молебны, иной раз выезжали за город на полигон, где молодые оуновцы обучались военно-террористическому делу.

Не без пользы для себя Андрейченко узнал, что инструкторы на полигоне абверовцы-хорваты, окончившие специализированную школу в Венгрии в небезызвестном поместье Янка-Пуста, располагавшемся вблизи границы с Югославией.

С Владимиром Кордюком Андрейченко часто посещал оперу. Тот разбирался в классической музыке, особенно любил Вагнера. Однако музыка действовала на Кордюка странным образом: он замыкался, мрачнел, старался потом напиться, хотя пьяницей не был. В эти минуты в нём просыпалась тоска по родным местам, памятным с детства, он сетовал на бездеятельность организации, подолгу говорил о разочаровании, которое испытывает особенно сильно в последнее время. Жаловался и на обстановку внутри Провода, ругал руководителей, с иронией говорил, что больше приходится воевать со своими, оуновцами, нежели с большевиками. При этом без обиняков называл имена отдельных руководителей ОУН, которые, по его твёрдому убеждению, служат англичанам, французам, а некоторые – и тем, и другим, и даже третьим и четвёртым… Немцам само собой.

– За крупные купюры они хоть чёрту продадут всех и вся. О какой национальной идее тут можно говорить? О какой «Великой Украине»? Нет им до этого никакого дела! – расходился подвыпивший Кордюк.

– Низкопробная публика! Всё, что можно, опозорили, испохабили, дискредитировали. Ненавижу их всех!

Андрейченко слушал. Не спорил, но и не поддерживал. Как бы пропускал его слова мимо ушей, не принимая всерьёз. Иногда выражал удивление даваемым Кордюком характеристикам и замечал, что слабости людские можно понять, но он верит, что каждый оуновец выше всего ставит борьбу с большевизмом. И это – главное.

– Как бы то ни было, настоящему борцу тут несладко. Главное, чтобы в наших рядах не произошло раскола, – наставнически заключал Андрейченко. – Раскол – это конец великому делу. Рано или поздно мы своё возьмём. Увидишь!

Кордюк порой молчал, иронически похмыкивая, иногда перебивал и пускался в спор, горячился, доказывая точность своей информации, высмеивал заблуждения Андрейченко:

– Ты здесь наездами, не знаешь истинного положения дел, а я…

Горестно махнув рукой, он замолкал ненадолго и снова пускался в спор:

– Нет, не верю, не верю, что всё это кончится хорошо. Да, да! Это я тебе говорю! Вспомнишь меня!

– Сгущаешь краски, – как бы останавливал его Андрейченко.

Кордюка задевало:

– Я?! Сгущаю?! А немцы разве не используют нас, как то самое резиновое изделие, из аптеки? А потом вместе с ним и нас на помойку. Это тебе говорю я, вспомнишь меня.

После встречи с молодыми оуновцами из группы Рыко-Ярого Андрейченко сделал вывод: в руководстве «Провода» существует серьёзная оппозиция Коновальцу. Разумеется, он и до этого знал о настроениях в организации, но не представлял себе, что её члены столь воинственно и решительно настроены. Не работа ли это нацистов? Не задумали ли они турнуть лидера?

До Андрейченко и раньше доходили слухи, будто немцам не нравилось, что оуновцы называют Коновальца вождём, по-немецки – фюрером, а он не пресекает этого. Напротив, судя по всему, ему это льстит, нацистов же раздражает. Фюрером может быть только Адольф Гитлер!

– Впрочем, – размышлял Андрейченко, – по всей вероятности, это десятая причина. А главная? Пока неясна. С выполнением задания вопрос решится сам собой. Но то, что всё больше оуновцев становятся ярыми сторонниками национал-социализма, заставляет задуматься о последствиях этого факта.

Немцы же всячески способствовали вхождению в Центральный провод молодых членов, которые стали задавать здесь тон. Это были наиболее националистически и пронацистски настроенные руководители Организации украинских националистов. Большей частью сыновья униатских священников, поддерживавших тесные контакты с грекокатолической церковью. Все они находились на содержании абвера, гестапо, службы безопасности (СД). Являлись рупором Геббельса или Розенберга, Гиммлера или Канариса.

Между нацистскими бонзами царило далеко не мирное соперничество за верховенство в высшей национал-социалистской иерархии. Оуновцы это знали, и каждый при случае кичился своей причастностью к ведомству того или иного нацистского божка.

Нередко на этой почве у оуновцев возникали горячие споры, что также отрицательно сказывалось на националистическом движении. Чувствуя поддержку высоких нацистских покровителей, молодые члены Провода небезуспешно стали теснить старые кадры, действуя при этом напористо, вызывающе, нередко жестоко.

Андрейченко, считавшему, что предстоящая ему акция близится, такая ситуация была на руку.

Не разделяя в открытую критики молодыми своего провидника (руководителя) Коновальца, он тем самым вызывал у того всё большую симпатию и доверие, что облегчало задачу разведчика. Благодаря этому Андрейченко удалось не только войти с Коновальцем в довольно близкий контакт, но и узнать от него массу ценной информации, которую регулярно передавал в Москву.

Он получил также подробное представление об образе жизни Коновальца, его привычках, характере, манере поведения, что имело немаловажное значение для выполнения задачи.

Атака молодых оуновцев на ядро Провода между тем нарастала. Они пытались склонить Андрейченко на свою сторону, понимая, сколь важно иметь поддержку ответственного представителя украинского подполья. Но тот уходил от ответов, закономерно остерегаясь провокаций.

Вскоре молодые оуновцы пригласили Андрейченко в ресторан, чтобы отметить день рождения одного из своих сверстников – влиятельного члена Провода.

В ресторане его уже ждали в отдельном кабинете за сервированным по всем правилам столом. Поначалу звучали тосты, добрые пожелания юбиляру. Пришлось сказать несколько слов и Андрейченко. Он заметил, что в его бокал подливают особенно активно. Но споить его было трудно, к тому же он умел не превышать нормы.

В малозначащих разговорах прошёл час-другой. Кое-кто, сославшись на уважительную причину, покидал кабинет. Постепенно у Андрейченко складывалось впечатление, что юбилей был надуманным, а покидали застолье в соответствии с заранее согласованным планом.

«Что ж, посмотрим, что дальше», – прикинул он, усмехаясь. Становилось любопытно. Хотя знал, сюрпризы могут быть самые неожиданные: «Мягко стелют, а как спать придётся?..»

Остававшиеся в кабинете оуновцы сгрудились вокруг Андрейченко. Один спросил:

– Родной ты наш земляк, а не кажется ли тебе, что рыба начинает тухнуть с головы? Ничего не имеешь против этой пословицы?

– Против пословицы не имею, – улыбнулся Андрейченко.

– А не думаешь ли ты, что нам нужен чистый воздух, и есть только один способ добиться этого?

– И против чистого воздуха не возражаю, – посерьёзнел Андрейченко. – Скажу прямо: у меня нет достаточных оснований сваливать всю вину за недостатки в нашем движении на кого-либо конкретно. Да и не уполномочен я вникать в это, тем более предпринимать что-либо без указания моего непосредственного руководителя.

– А зачем же ты здесь, если не для того, чтобы помогать организации? – С явным вызовом спросил другой оуновец. – И дальше будем спокойно созерцать, как она деградирует?

– Прежде всего, я здесь для того, чтобы информировать Провод о положении в подполье, стремлениях его отцов, уточнении координационных действий и, конечно, выполнении особых поручений.

Его прервали:

– Что-то долго ты информируешь. А что до поручений, то нам они неизвестны.

Андрейченко отметил явный подвох в словах оуновца. Да и вообще портить отношения с молодым руководством он не намеревался. Избегал этого всячески. Потому сказал спокойно:

– Вот что скажу вам, мои родные хлопцы: понимаю вас. Понимаю ваши желания и ваше нетерпение. Разумею, что вы руководствуетесь высшими интересами нашей общей священной идеи. Но решать вам, а не мне. В душе я с вами. Не осуждайте солдата – у него свои правила…

– Жаль. Не глупый ты дядька. Но и понять тебя можно, – заключил оуновец и, обращаясь к дружкам, добавил: – Видать и вправду иначе не может.

Ему не возразили.

– Не серчайте, братцы, – душевно произнёс гость, приветливо улыбаясь. – Мне пора. Благодарю за вечер и внимание. Слава ридной та Велыкой Украине!

И он ушёл.

Разговор с молодыми оуновцами Провода основательно обеспокоил Андрейченко. Он не исключал, что, почувствовав опасность, Коновалец и его ближайшее окружение навострят уши, усилят охрану, примут бог весть какие меры предосторожности, ограничат общение с ним. Такие мысли не давали покоя. Надо было форсировать выполнение задания. Но как, если обстановка не позволяет?

Спустя несколько дней в Вене, в опере, где рядом с Коновальцем сидел Андрейченко, он убедился, что его беспокойство не беспочвенно. За спиной два оуновца, следивших за каждым движением любого, кто находился вблизи вождя и его гостя. Могли ли они подумать, что сосед, на которого они внимания не обращали, прислушивается к их откровенному разговору. Соседом был… курьер из Москвы, связной ИНО НКВД, капитан госбезопасности Пётр Зубов. Наутро он рассказал Андрейченко, что слышал кое-что из его разговора с Коновальцем, разговора охранников, видел их настороженность. Но и Зубов не подозревал, что позади него сидел бывший полковник петлюровской армии Роман Сушко, также отвечавший в тот вечер в опере за безопасность провидника. Но и тот не мог знать, что смотрит в затылок чекиста, привезшего Андрейченко «деталь», которой предназначено сыграть главную роль в операции «Ходики».

У вождя украинских националистов были веские причины обеспечивать себя столь внушительной охраной. И не только потому, что он имел все основания опасаться агентов НКВД. Его руки были обагрены кровью большевиков, безвинных русских, белорусов, евреев, поляков, но ещё больше – украинцев, семьи которых по его приказу вырезались без разбора. Правда, это происходило во время Гражданской войны и в первые годы после её окончания. Постепенно банды оуновцев были разгромлены; подполье на Украине большей частью взято под контроль, что позволяло следить за действиями возникшего за границей Координационного центра ОУН. Вместе с тем и в этот период случались разбои, выдававшие оуновский подчерк.

Угроза исходила и изнутри оуновского движения. Недовольство Коновальцем выражали его вчерашние единомышленники, которые пока ещё оставались вроде бы союзниками, но при первой же возможности готовы были свести с ним счёты.

Во всяком случае, Коновалец уже не обладал прежним влиянием, да и сам всё больше сомневался в своих борцах. Его положение было зыбким. Держался, пока ещё существовало обстоятельство, скреплявшее украинских националистов с организацией. В определённой мере этому способствовали нацисты, всё ещё возлагавшие на ОУН немалые надежды. Тоже зыбкие. Не находя ничего другого взамен, они, видимо, решили, что на безрыбье и рак – рыба.

Повторялась участь всех белоэмигрантских организаций, замкнутых в себе на протяжении многих лет. Беспочвенные подозрения и недоверие привели к болезненной настороженности; люди остерегались друг друга, лицемерили, двурушничали, клеветали, даже открыто враждовали. Молодое поколение разочаровывалось в старшем. Разрушались отношения Коновальца со сподвижниками, соратниками, идеалистами.

Не от хорошей жизни искал он протекции у одних и предавал других. «Немецкая корова» всё меньше позволяла доить себя и всё больше выказывала свою норовистость, всё чаще опрокидывая подойник с молоком.

Это вынуждало лидера ОУН потихоньку заручаться добрым отношением французской «козы», для чего он иногда наведывался в Париж. Второе бюро Генерального штаба Третьей республики знало цену главе Центрального провода, трезво оценивало возможности его боевиков. Молочный ручеёк тёк очень слабо, с перебоями. Нацедить удавалось крайне незначительную порцию, к тому же с отталкивающим привкусом. Похоже, с Коновальцем имели дело как бы на всякий непредвиденный случай.

С французскими спецслужбами вождь ОУН был связан ещё со времён Гражданской войны на Украине. Способствовал тому Симон Петлюра, к которому Коновалец относился с искренней теплотой. Чувство это сохранилось и после того, как на парижской улице средь бела дня некий Шварцбард убил Петлюру выстрелом из револьвера.

Убийцу схватили, заточили в тюрьму, судили. И… оправдали. Сочли его действия заслуженной карой за учинённые погромы, унёсшие жизни многих тысяч евреев и украинцев.