Вот с кем Выхухоль не ладила, так это с Печником.
Со всеми – «Вась, Вась», ну, в меру, конечно, а с этим – ну ни в какую.
Не совпадали они в отношении к жизни, ни по коренным вопросам бытия, ни по житейским подробностям.
А еще – Печник всё подбирался и подбирался к скворечнику, в котором жила Выхухоль.
Печник хотел во что бы то ни стало сложить там печь, иначе он мог без практики потерять квалификацию.
Другие его давно уже к себе не пускали на предмет печкостроения, а здесь, думал он, может и прокатит. На новенькую.
Он полагал, что Выхухоль его не заметит, потому что у нее глаз красный и можно тихо подобраться.
Но Выхухоль его замечала своим красным глазом и шугала, махала на него то ли своим крылом, то ли лапой.
И так жарко, солнцепек, куда еще печь-то?
От испуга Печник падал навзничь и покрывался потом.
Так и лежал не шевелясь в траве возле скворечника, притворялся, чтобы не тронули.
Замирал, как будто Выхухоль – это какой-нибудь злой медведь-шатун, который падаль понюхает, понюхает, да и не тронет. Про запас оставит.
Даже было неприятно смотреть на такую вот картину с лежащим неподвижно телом – хоть мелом по контуру обводи, – а ведь внешне это был благообразный седой старичок с бородкой, в полотняной рубахе с пояском и просторных штанах а-ля Лев Толстой и, конечно, в широкополой соломенной шляпе.
Покачав головой, Выхухоль уходила грустная в свой скворечник, закрывалась и не показывалась, пока Печник не уходил, отряхнув свою шляпу от пыли.
Как будто она кому нужна была.
– Ты глазки-то на меня не таращь! – сказала Выхухоль.
Гремучая змейка смотрела на нее снизу и пыталась поднять хвост, чтобы погреметь.
Но хвост отсырел в русском лесу, погремушка скукожилась и греметь не хотела, хоть плачь.
Выхухоль смотрела на Гремучую змейку не без сочувствия.
А вот Гремучая змейка наоборот: подняла голову, открыла пасть и попыталась плюнуть своим ядом в Выхухоль.
Яда было мало, да и был ли это яд? Может, слюна? Или желчь? Откуда ему, этому яду, собственно, взяться на тощем и незнакомом питании?
– Зря ты так, – сказала Выхухоль. – Клюв у тебя не вырос на меня плеваться.
Она подошла к Гремучей змейке поближе, наклонилась, разглядела погремушку.
– О, гремучая? А что это у тебя цвет зеленый вместо коричневого? Да еще с красными полосками?
– Сама не знаю! Уйди от меня! Не загораживай мне солнце! – сказала Змейка, нервно водя хвостом по земле.
– Ты не на солнце, ты на себя посмотри получше, – ответила Выхухоль. – Одни ребра остались. А зеленой, наверное, от нервов стала. Все болезни от нервов. – Она вздохнула.
Гремучая змейка длинным сдутым шариком опустилась на травку в тени дикого шиповника.
– Как тебя к нам занесло-то? – спросила Выхухоль.
– Я выпала из самолета. Пошла в туалет и выпала.
– Обычное дело у нас. А по-русски ты ничего разговариваешь, навострилась. Родители не лингвисты случаем? – спросила Выхухоль. – Есть хочешь?
Она достала из своей любимой синей сумочки бутылку с молоком, побулькала, отпила глоток.
– Хочешь?
Гремучая змейка сглотнула. Сглатывать было нечего, все пересохло окончательно от бескормицы.
«Как дальше жить?» – подумала она.
– Ты не переживай, – сказала Выхухоль. – У нас тут грибов много, ягод. Земляники хоть отбавляй, черники.
– Я грибы и ягоды не ем, – сказала Змейка.
– Ничего, привыкнешь. Мы здесь все на подножном корму. Остальные привыкли, и ты привыкнешь. Вытянешься, в тело войдешь. Здесь у нас все быстро растут. Химзавод военный, что уж они там химичат, не знаю… Насадкинская аномалия, слыхала?
Она налила молока в свернутый лист лопуха и протянула Гремучей змейке.
Змейка отпила глоток и зажмурилась. Потом снова открыла глаза. Глаза у нее оказались синие-синие.
– А грибы я все равно есть не буду, – сказала она.
– Ну-ну, – ответила Выхухоль, – все так сначала говорят. А потом лопают всё подряд за обе щеки, за шкирку не оттащишь.
– А я вот не буду, – сказала Змейка.
Выхухоль сидела на берегу речки и болтала в воде ногами.
Или лапами?
Из воды высунулась Рыбка и стала смотреть на Выхухоль.
– Ну, что вылупилась, Выхухоли не видела? – спросила Выхухоль.
– А вы Выхухоль? – спросила Рыбка. – Какая-то вы… Э-э-э…
Ротик у нее был удивленно открыт и образовывал идеальную букву «О».
– А то кто же еще? Ты что, не местная? – спросила Выхухоль. – Что-то я тебя раньше не видела, пеструха.
– Я не пеструха, я из Японии, я карпия, – сказала Рыбка.
Она так и стояла почти вертикально на плавном течении, работая хвостом, а рот у нее был зафиксирован точнехонько на уровне воды. Как воронка. Но вода туда почему-то не заливалась.
«Как только не захлебнется?» – подумала Выхухоль.
– Ну, и откуда ты взялась здесь? – спросила она.
– Я выпала из самолета, – ответила Рыбка.
– А, – сказала Выхухоль. – Ну, да. Конечно. Откуда еще.
Она поболтала ногами, рыбку качнуло.
– Аквариумист менял воду, и вот… – объяснила Рыбка.
– В туалете менял? Что ж у них там у всех руки косые в этих ваших самолетах.
Рыбка пошире открыла узкие глаза.
– Не про тебя речь… Да ладно, мне-то что, – сказала Выхухоль. Помолчала. – Не холодно тебе у нас? В Японии поди теплее, возле этой вашей Фудзиямы с горячими источниками.
– Привыкаю потихоньку, – ответила Рыбка. – Только поговорить не с кем. Другие рыбы от меня шарахаются.
– Ну да, больно уж ты пестренькая. Была бы просто красная, а то еще и с пятнами, а нос вообще черный, – сказала Выхухоль. – Много отцов, что ли?
– Нет, порода такая, – сказала Рыбка. Она опустилась в воду с головой, поплавала туда-сюда и опять приплыла.
– Да ты не грусти, – сказала Выхухоль. – Тут у нас интернационал. Гремучая змейка, Мальчик, еще кое-кто, теперь ты вот. Притрешься.
– А можно я к вам буду приплывать, так просто, поговорить, пообщаться? – спросила Рыбка. – Язык буду совершенствовать.
– Да приплывай, совершенствуй, речка общая, не жалко.
Солнце встало совсем высоко и жгло макушку.
Выхоль поднялась, отряхнула зад от травинок, отодрала репейные колючки, которые в зоне доступа оказались, и пошла по тропинке домой.
Потом повернулась и спросила:
– Слушай, а как по-японски «до свидания»?
– Саёнара! Ой, нет, это значит «прощай!» – Рыбка заволновалась и завертелась в воде. – Лучше… лучше говори «цзя мата» – «еще увидимся»!
– А, ну это почти по-китайски – «цзай-цзянь»! У китайцев и взяли, наверное. Ох, уж эти мне японцы. Может, тебе поесть что принести? Риса там какого-нибудь? У нас как раз в сельпо завезли, краснодарский, мягковат, только кашу из него варить, но для сельской местности сойдет. В воде размочишь, что тебе еще надо?
– Спасибо, мне водорослей хватает. В них йода много. И витаминов. Ой, а японского зонтика у вас нет случайно?
Выхухоль любила думать.
Она, собственно, этим и занимала почти все свое время.
Нет, конечно, она ходила за грибами, косила траву, сажала цветы, ела сливы с дерева, качалась в гамаке, воспитывала окружающих в духе добра и терпимости, но главное, она думала.
Если бы ее спросили, о чем она думает, Выхухоль вряд ли бы ответила.
Однако по ночам у нее в скворечнике часто горел свет.
«Думает», – думал Борис, выходя ночью под звездное небо.
Иногда он надевал на лоб фонарик для ночной рыбалки и высвечивал пятном света изумрудно-серебряную лужайку у дома и седые стволы елей.
– Борис! – говорила укоризненно Выхухоль, выходя из скворечника.
Борис поспешно выключал фонарик, восстанавливая природное равновесие, а Выхухоль уходила к себе.
Им было не скучно наедине с собой и своими мыслями – Выхухоли в своем скворечнике, а Борису на росистой траве под звездным небом. Огромным, дырявым.
Борис босиком ходил по щекочущей ступни росе, а потом, нахолодавшись, с удовольствием нырял в теплую постель!
Жалко только, что Выхухоль боялась росы. «Не полезно для шерсти», – говорила она.
– Борис, наука нам нужна? – спросила Выхухоль.
– Странный вопрос, – ответил Борис.
Дело в том, что Борис Дубов сам был ученым, и еще каким, он занимался ихтиологией, медициной и краеведением, когда-то работал фельдшером на скорой помощи, а потом стал биологом, увлекался историей дворянских усадеб, у него были усы, густая шевелюра, умные глаза и обаятельная усмешка, он многое знал про рыб и людей, про движение жизни в организме, про уловки и ужимки митохондрий, и вообще, стоило его копнуть, как открывались большие научные глубины. При этом смеяться не очень любил. Зато если уж смеялся, то очень заразительно.
– Что ты знаешь о бифуркации, например? – спросила Выхухоль. – Или об уровне многочленов по плоскости?
Борис покривился.
– Я в высшей математике не петрю, – сказал он. – Это слишком специально.
– А вот кто в ней петрит, это хороший человек? – спросила Выхухоль. – И сама ответила: – Думаю, очень хороший. Ведь когда он об этом думает, он не мучает животных, не кричит по ночам под окнами пьяным голосом, не обворовывает дачи, не бросает мусор в лесу, не гоняет жену.
– А если гоняет?
– Тогда это не ученый, – ответила Выхухоль. – Разве это научно – гонять жену, да еще в пьяном виде, да еще наверняка небритым, в рваной рубашке, без ботинок.
– Куда-то ты не туда заехала, – сказал Борис.
– Туда, туда, – сказала Выхухоль. – Люблю науку.
Выхухоль и Борис Дубов часто прогуливались по лесу. В лесу у них была любимая солнечная полянка. Не та, которая подальше, слегка под наклоном, почти у оврага, а другая, в ближнем лесу, небольшая, но тоже круглая, веселая, в орешнике, елках и березах.
Они часто туда ходили – до тех пор, пока на полянке не построил дом местный лесник.
Он отгрохал огромную домину и огородил полянку забором, прямо по самым земляничным местам.
Выхухоль и Борис теперь обходили полянку стороной, стараясь не смотреть на зеленый забор.
И сейчас они направлялись в дальний лес.
Из-за кустов бузины раздалась песня:
– Я в ответ улыбаюсь смущенно,
Опускаю ресницы смущенно,
И молчу я, как будто смущенно,
Ну а сердце от счастья поет…
Слабый голос дрожал и пришептывал.
– Песенка Синеглазки, – сказал Борис. – Слова Энтина, музыка Гладкова.
– Кто это там шепелявит? – удивилась Выхухоль.
Они заглянули за кусты.
На траве за ними лежала Гремучая змейка, она обвилась вокруг высокого мощного мухомора, и, приподнявшись, любовалась своим отражением в лужице воды, скопившейся в углублении красной, с белыми точками, облупившейся по краям шляпки.
– Ах, глаза у Синеглазки… – Она увидела Выхухоль и Бориса и замолкла.
– Пой, красавица, пой, – разрешила Выхухоль.
Гремучая змейка смущенно улыбнулась, этак натянуто, стараясь не трогать правую сторону, но рот все равно приоткрылся и обнаружил отсутствие зуба.
– Эй, да ты без зуба, мать, – сказала Выхухоль. – Кто это тебя так?
– Неважно, – ответила Гремучая змейка, ослабила хватку и отползла от мухомора.
Мухомор облегченно вздохнул.
– Как ты, вообще? – Выхухоль присела на пенек.
– Да все в порядке. В полном, – ответила Гремучая змейка.
– Слышала, ты приятеля себе завела, – сказала Выхухоль. – Это не он тебе зуб-то выбил?
Борис Дубов толкнул Выхухоль в бок.
– Ничего, ничего, не развалится, – сказала Выхухоль, – как на ферму за молоком шастать, так она бойкая…
– Моя личная жизнь – это моя личная жизнь, – сказала Гремучая змейка, прикрывая хвостом корону из бересты, которую собиралась было примерить, – и вообще, какое право вы имеете…
– Эх, шепелявая, – сказала Выхухоль. – Ты бы лучше о других думала, а не о себе. Небось не одна в лесу живешь.
– То есть?
О проекте
О подписке