Что же остается логике? Оценка правомерности заключения? Но как может логика определять степень достоверности вывода, если основание ей не подвластно? Придется выдумывать совершенно несвязанные с этим процессом познания искусственные приемы проверок, в чем-то напоминающие метод проб и ошибок, так или иначе, натыкаясь на проблему бесконечности. Прав был Кант, когда находил, что общая (формальная) логика не может выступать ни в качестве «органона» (орудия, инструмента) действительного познания, ни в качестве «канона» его – в качестве критерия проверки готового знания. Единственное, что она умеет, – это «подводить под правила, т.е. различать, подчинено ли нечто данному правилу… или нет» (6, с.217—218).

АНАЛОГИЯ И ИНДУКЦИЯ – ЭТАПЫ СТАНОВЛЕНИЯ ОБЩЕГО СУЖДЕНИЯ

Постараемся все же порассуждать, почему мы делаем такие умозаключения. Вот, например, учебный вариант аналогии, который применялся еще до космических полетов. На Земле есть атмосфера, вода, умеренная температура и т. п. Считалось, что то же самое есть на Марсе. Вывод: на Марсе, как и на Земле, есть жизнь. Ясно, что в основание вывода брались не всевозможные признаки, а те, которые как-то увязывались нами с признаком жизни. Утверждать определенно, что жизнь (d) обусловлена набором этих (a,b,c) не можем, – такого общего знания нет, иначе мы сделали бы достоверный дедуктивный вывод. Но эта взаимосвязь кажется нам важной. В какой форме она присутствует в нашем сознании, правильнее сказать, подсознании, определяя избирательность отношения к конкретным проявлениям этих признаков?

Имея в виду процесс познания и то, что при этом в той или иной мере бывает задействована вся иерархия ментальной системы, я предпочитаю обратиться к уровню отражения, предшествующему логическому, а именно – к психологическому. Конечно, надо иметь в виду соответствующую активацию и нижележащих уровней, в частности, физиологического уровня. Этот путь приведет нас к исходному акту любого познания – взаимодействию с окружающим миром, которое в ряде случаев осуществляется путем мысленных действий со следами прошлого взаимодействия. Но ограничимся только переходом от психического к логическому. В этом плане проще всего было бы указать на ассоциативный характер взаимосвязи воспринятых признаков объекта.

К сожалению, в психологии этот термин трактуется самым разным образом, вплоть до случайного объединения случайных равнозначимых признаков. Я же этому понятию придаю качество интеграции, но не сформировавшейся, незрелой. Какой в данном примере могла бы быть ассоциация свойств, относимых к качеству «жизнь», хотя и имеющих разную ценность для нее. Такое обычно формируется под влиянием практики и ранее постигнутых знаний. Это не простая совокупность качеств, но и не определенная интеграция их. Поэтому предпочтительность тем или иным сочетаниям признаков по их отношению к признаку жизни сказывается неявно, неосознанно, на психическом уровне постижения этой природной взаимозависимости.

Так вот, если исходить из такого ассоциативного основания, то станет понятным, почему знание о свойствах Марса вызывает предположение о наличии жизни. Сам переход от ассоциативного представления к суждению представляет собой значительный шаг в познавательном процессе. Тем самым психически действенная ассоциация приобретает некоторую логически выраженную определенность. К тому же не будем упускать из виду, что первое суждение о наличии жизни при данных условиях было высказано относительно Земле, и это был самый первый акт логического восхождения ассоциации. Суждение Единичного. В нем, хотя и неявно, но проведено абстрагирование от многих несущественных признаков, так что только часть из всевозможных свойств Земли, пока что неопределенная, увязывается с наличием жизни. Нужно отметить, что указываемое в учебных примерах посылка, сама по себе является результатом насилия формального мышления авторов учебника над реальными суждениями в аналогии. Тот факт, что в ней выделена определенная группа свойств, в сочетании с которой представлено выводимое качество жизни, означает, что автор сам уже сделал тот акт познания, который должен был быть осуществлен в аналогии и индукции. Он искажает этот процесс абстрагирования и перехода к логической определенности, внося изначально свою собственную формализацию. В этом виде аналогия перестает быть аналогией, а выглядит в лучшем случае уже как индукция: обладание признаками (a,b,c) означает обладание и признаком (d). В аналогии логическое содержание довольно слабо, даже в сравнении с индукцией. Между прочим, из-за этой слабости она оказывается легко подвергаемой внедрению более развитых логических форм. Поэтому некритичные аналитики то приравнивали аналогию к индукции, то ставили ее по степени достоверности между индукцией и дедукцией, а то и порой уравнивали с дедукцией, не замечая, что при анализе они вводят в нее несвойственную абстракцию или неявно добавляют общую посылку.

Обратим теперь внимание на тот момент, что если действует ассоциация, то появление суждения «на Марсе есть жизнь» вовсе не обязано исходной посылке аналогии. Конечно, ассоциация возникла благодаря жизни на Земле, но, возникнув, она уже оказывает свое влияние самостоятельно. Приписываемая аналогии ценность оказывается совершенно иной. Новое суждение о Марсе рождается также как суждение Единичного. Но поскольку имелось и первое суждение о Земле, то их сочетание вносит большую определенность, дифференцирование, в набор признаков, от которых зависит наличие жизни. Это этап Особенного.

Вопрос, – почему при возникновении мысли о Марсе возникает и суждение о Земле, относится к физиологии памяти. Я в этом вопросе придерживаюсь точки зрения тех физиологов, которые память объясняют как активацию ранее закрепленных следов воздействия при повторении тех же внутренних (мотивация) и внешних параметров. В данном случае активированная ассоциация и признаки Марса формируют суждение о жизни и активируют аналогичное суждение о жизни на Земле. Корреляция этих суждений отдифференцирует несовпадающие признаки и тем выделит более значимые.

Приведенные рассуждения дают иное, чем принято, представление об аналогии. Конкретное знание вовсе не является ее основанием, в основании лежит ассоциация, которая имеет такое же влияние на вывод, какое оказывает в дедукции общая посылка. А исходное единичное суждение играет роль промежуточного следствия; оно всплывает при аналогичных обстоятельствах и способствует возвышению ассоциации до более определенного, более абстрактного этапа Особенного на пути восхождения психической формы отражения взаимосвязи признаков до логической.

При подтверждении жизни на Марсе (что до сих пор неизвестно) и появлении аналогичных зависимостей на других планетах, имеющих жизнь (если будут такие), в мысленном сочетании окажется множество суждений, которые после некоторого количественного накопления породят общую мысль: при наличии таких-то признаков на планете, на ней есть и жизнь. Иначе говоря, ассоциация возвысится до логической формы и в абстракции от многих несущественных признаков неопределенной первичной их совокупности представится уже как Общее суждение. Скачок перехода к Общему имеет особую значимость.

Уэвелл В., анализируя индуктивные выводы, ищет выход в предположении о неком Новом Элементе. «Единичные факты не просто берутся вместе, но имеется Новый Элемент, доставляемый к комбинации самим актом мысли, которым они соединяются. Имеется некоторое мысленное понятие, вводимое в общее высказывание, которое не существует в какой-либо из наблюдаемых фактов» (7). Хотя едва ли «Новый Элемент» можно выявить и представить в доступном для логического представления виде, все же мысль кажется мне ценной; она как бы отмечает тот момент, который становится пусковым для внезапного возникновения общего знания.

Приведенное выше предположение об этапах процесса познания, на мой взгляд, много убедительней, чем вариант, выдвигаемый формальной логикой. Лишь чрезмерным ее самомнением можно объяснить попытку всецело ввести в свои рамки этот процесс и, будучи неспособной сделать это, создать надуманную конструкцию умозаключения. В итоге логика лишь породила парадоксы.

АНАЛОГИИ В ПЕРВОБЫТНОМ МЫШЛЕНИИ

Должен признаться, что достоверного доказательства перехода от психического к логическому, представленного некой смежной логико-психологической теорией, я не знаю.

Психология мышления исследовала процесс познания с разных позиций. Было время, когда считалось, что с этим справится интроспекция, т.е. саморефлексия в процесс мышления и попытка осознания его операций. Но поскольку при этом с необходимостью бывают задействованы и низшие формы отражения, в частности, психические, которые не поддавались осознанию самим мыслящим субъектом, то она оказалась бесперспективной. При экспериментальном изучении мышления взрослых людей требовалось учесть проблемы двоякого типа. Во-первых, в современном познании сказывается логическое влияние наличного знания и дедуктивных методов вывода, что наслаивается на сугубо восходящий процесс или модулирует его. Во-вторых, явное или неявное воздействие оказывает структура эксперимента, которую создает экспериментатор, исходя из собственного понимания мышления и сформированного у него представления об искусственной организации процедуры, как предъявления задачи, так и условий ее решения.

Имея в виду соотношение онтогенеза и филогенеза, казалось бы, наилучшим методом исследования будет изучение развития мышления у детей. Но и в этом случае сложности почти идентичны. К тому же следует учитывать, что детское постижение мира значительным образом подстраивается под навязываемую взрослыми людьми логику мировосприятия, и по содержанию и по форме. Хотя психология мышления имела немало достижений, но они касались не столько самого интимного процесса познания, сколько в целом его предпосылок, оснований, процессуальных блоков. Например, взаимодействие сознания и практической деятельности, фактор социальной среды и т. п. Немало выводов было сделано на основании аналогии с кибернетическими машинами, и полезных, но и, имея в виду вышесказанное, искажающих реальный процесс.

На мой взгляд, наиболее предпочтительный подход к пониманию восхождения к логическим формам в процессе познания заключен в давнем принципе рекапитуляции, но в обобщенном представлении. Каждая функция организма осуществляется не иначе, как воспроизведением в предельно сжатой форме истории своего становления. Прошлое с необходимостью проявляется в настоящем, а настоящее обеспечивает функциональную базу будущего. Такому представлению функционирования вполне соответствует идея совпадения логического и исторического.

Поппер этот принцип познания, конечно, отверг бы. Он совершенно не приемлет, «что описание истории развития является его причинным объяснением», «что можно объяснить определенные социальные институты, если показать, каким образом они медленно вырабатывались человечеством» (1). Я же нахожу эту идею всеобъемлющей для принципа существования живых, как, впрочем, и неживых объектов природы. Полагая, что процесс познания современного человека повторяет в основных чертах растянутые на тысячелетия этапы становления мыслительной способности, можно лучше понять суть логических форм и их отношение к действительности.

Развитие мышления у детей, как было сказано, происходит под воздействием зрелой логики взрослых, которую крайне сложно отчленить, чтобы выявить чистый процесс формирования абстрактного мышления. От такого влияния было свободным развитие познавательных способностей наших предков, поскольку этапные приобретения были высшими для длительного периода становления. Проблемы изучения древнего мира хорошо известны. Ограниченность материала, невозможность экспериментирования, что в определенном аспекте все же плюс, и самое главное, это, конечно же, эгоцентризм текущего времени. Этнографы, так или иначе, привносят в оценку древности современные представления, ценности, образ мышления. Проблема разрешается тем, что разноплановые подходы несколько стирают наслоение сегодняшнего менталитета, и при достаточной самокритичности позволяют сделать некоторые общие выводы.

Во всяком случае, едва ли у кого возникает сомнение, что для архаического (дологического, пралогического) мышления характерным является умозаключение по аналогии. В случаях, когда отмечаются ассоциации по различию, оппозиции, также действует аналогия, но более глубокого слоя. Природная среда выступает как общее с дифференциацией на небо, землю, воду, которые могут оказаться в оппозиции. Сухой сезон – сезон дождей, север – юг, мужской элемент – женский элемент и т. п. – простая противопоставленность, в которой значимо как единое начало – климат, пол и т.д., так и единый принцип оппонирования. Аналогия обусловливается общим основанием.

«Только в отношении содержания можно назвать их разнородными, ибо по форме между ними существует аналогия… Эта аналогия состоит во включении в саму их форму некоторого содержания, приблизительно одинакового для всех» (8, с. 99).

Примеров тому для самых разных народов древности, разных регионов и на разных стадиях развития, множество. В архаическом мышлении … «непознанное, новое, незнакомое в событиях, воздействиях и явлениях природы интерпретируется по аналогии с известным». «Когнитивным механизмом, определяющим поведение в данных ситуациях, является умозаключение по аналогии» (9, с.152). Опираясь на солидный объем сведений, представляемый этнографами, вполне уверенно можно утверждать об аналогии, как начальном этапе познавательного процесса, осуществляемого первобытными людьми. Это этап формирования абстрактного мышления.

Но не менее важно выяснить, что стоит в основании этих выводов по аналогии. Для современного человека обилие самых, казалось бы, нелепых сочетаний по сходству или различию, хотя и несомненных для наших предков, может показаться действительно случайным, подтверждая тем торндайковский вариант проб и ошибок. Понадобился сложный анализ жизненных ценностей племен, индивидов, чтобы выявить подспудную базу этих аналогий. Особая заслуга в изучении теневых предпосылок выводов (или того, что, по моему мнению, обусловило действенность ассоциаций психического уровня отражения), бесспорно, принадлежит Леви-Строссу К. Структурализм направил исследование в сторону неявных, невыраженных факторов, которые в совокупности обеспечивали разумность аналогий. «…Структурализм открывает и доводит до осознания более глубокие истины, которые в скрытом виде уже имеются в самом теле» (9, с. 253).

Хочу подчеркнуть один общий принцип, которым часто руководствуется Леви-Стросс в своих поисках истоков ментальности первобытных обществ. Он обратил внимание на то, что в мифах чаще всего участвуют те объекты, которые прежде были затребованы для жизнедеятельности племени, но обладание которыми со времен значительно затруднилось. Изменившиеся условия среды, вымирание животных или растений, превосходство конкурирующего племени и другие факторы, блокировавшие привычную деятельность, переводят ее в плоскость ментального действия, модулированного желаемым успехом. Этот фактор интересен тем, что наблюдается и у животных при действенности более низких уровней отражения. Так, в экспериментах по выработке инструментального условного рефлекса было замечено, что животные, устойчиво, хотя и бесполезно, осуществляющие ранее закрепленный тип реакций, не обучаются вовсе, или обучаются с большим трудом. Пока реагирование совершается в ранее выработанной форме, отражения нового не происходит, активность животного проявляется привычным образом, даже без успеха. Неудачная практика должна затормозиться, чтобы начала формироваться новая нейронная взаимосвязь, а с тем и новый паттерн действий. В опытах с приматами также отмечалось, что после неудачных попыток, каждая из которых в чем-то соответствовала ранее закрепленным действиям, животное, прекращает безуспешные действия; только после этого оно как бы постигает полезное поведение. В психологии мышления непродуктивная фаза обозначается как «функциональная фиксированность», «установка привычного направления», лишь преодоление которой способствует новой форме деятельности, как правило, включающей мысленную переустановку.