– Успокойся! Конечно, я тебе все объясню, и, поверь мне, вся эта история не стоит того, чтобы ты волновался. Но сперва скажи мне: какие у тебя взаимоотношения с майором Шульцем!

– С майором Шульцем? – удивился Генрих. – Это такой высокий, тучный, со втянутыми внутрь губами?

– Портрет очень похож!

– Впервые я разговаривал с ним вчера, на вечеринке, причем весь разговор состоял из нескольких слов благодарности в ответ на его тост. До этого мы только здоровались при встрече. Так что ни о каких взаимоотношениях, хороших или плохих, не может быть и речи.

Оберст в задумчивости пощипал свои коротко подстриженные усы и, коснувшись руки Генриха, глазами попросил его следовать за ним. Подойдя к стене, Бертгольд отодвинул занавес, закрывавший большую военную карту стратегических действий.

– Дело в том, – сказал с ударением Бертгольд, – что вчера в четыре часа утра началась вот эта самая операция, которую штаб назвал «Железный кулак».

Чтобы ты понял суть дела, объясню наглядно. – Бертгольд взял в руку указку.-

Вот на этом участке наши две дивизии, поддерживаемые двумя танковыми бригадами, вчера начали наступление. Два моторизованных полка были расположены вот здесь как резерв наступающей ударной группы. Было условлено, что на участке к югу от нас дивизия соседней группы войск под командованием генерала Корндорфа на шесть часов раньше начнет наступление с целью отвлечь внимание и оттянуть силы противника. Тем более что силы эти, как нам стало известно, невелики, к тому же измотаны предыдущими боями. Наш участок фронта русские до сих пор считали второстепенным – в этой местности не хватает дорог, и вся она очень заболочена. Мы знали, что советское командование не рассчитывало на возможность нашего наступления именно здесь. Об этом свидетельствовали данные и оперативной и агентурной разведки. Названные дивизии и танковые бригады должны были внезапным ударом прорвать фронт советских войск в этом месте, окружить их и открыть путь на Калинин. Весь расчет нашего командования был построен на внезапности, неожиданности.

Подготовка проводилась скрытно и быстро. О плане операции знали только несколько человек, в том числе и я. Карты с планом операции находились в штабе корпуса, у командира ударной группы и у меня.

Генрих с интересом следил за указкой.

– Вчера, – продолжал оберст, – наши части ударной группы за несколько часов до наступления сосредоточились в этом районе. Учти, что в этой лощине расположить две дивизии и танковые бригады было очень трудно. Скученность создалась невозможная, но наше командование пошло на это. И вдруг события обернулись совсем не так, как мы предполагали: за два часа до начала наступления русские открывают по этому участку неслыханной силы артиллерийский огонь, использовав даже реактивную артиллерию, которой у них до сих пор здесь не было. На протяжении каких-нибудь пятнадцати минут врагу удалось буквально разметать наши сосредоточенные для прорыва части, а когда артиллерийский огонь стих, русские бросили на этот участок несколько десятков самолетов штурмовой авиации. И авиация докончила дело. Не успели скрыться самолеты, как перед остатками наших разгромленных частей появились русские танки и мотопехота, которые буквально стерли с лица земли тех, что остались в живых после двух предыдущих ударов – артиллерии и авиации. К счастью, русские не воспользовались своей победой, а вернулись на прежние позиции. Дивизия Корндорфа также очутилась в чрезвычайно трудном положении, ибо русские, покончив с ударной группой, все свои резервы бросили на нее.

Ее, вернее то, что от нее осталось, спас резерв главного командования.

Оберст отошел от карты и сел в кресло.

– Когда мы вчера пили за присвоение тебе офицерского звания, русские уже доканчивали дело. Ты, возможно, заметил, что несколько офицеров, в том числе и я, были вызваны прямо с вечеринки в штаб.

– Заметил, но думал, что вы просто вышли отдохнуть.

– О, если бы это было так!

– Я вполне разделяю, герр оберст, ваше сожаление. Но какое отношение имеет этот «Железный кулак» ко мне? – нетерпеливо спросил Генрих.

Оберст ответил не сразу. Он вынул платок, долго и тщательно вытирал им лицо, словно хотел продлить паузу, чтобы лучше обдумать свои слова.

– Видишь ли, – начал он осторожно, – русские не могли планировать свое наступление на этом участке, иначе их войска не вернулись бы на исходные позиции, а продвигались бы дальше. Само собою напрашивается вывод, что артиллерию, авиацию и мотопехоту они сосредоточили, узнав о наших планах.

Очевидно, кроме тех трех карт, о которых я тебе говорил, существовала и четвертая… у советского командования.

– Итак, – резко прервал Генрих, – майор Шульц высказал подозрение, что эту четвертую карту передал русским я? Да?

Генрих с такой силой сжал руками спинку стула, что она затрещала.

– Помилуй бог, он лишь попытался намекнуть…

– Я убью его! – в ярости воскликнул Генрих.

Его лицо побледнело, губы сжались так, что их совсем не стало видно, глаза налились кровью, а рука порывисто легла на кобуру офицерского маузера.

Не помня себя, он бросился к двери и, возможно, выбежал бы, если бы оберст силой не задержал его на пороге.

– Стой! – грозно крикнул Бертгольд. – Ты забываешь, что ты в армии!

Он силой вырвал из рук Генриха маузер, сам вложил его в кобуру и застегнул ее.

– Успокойся! Намек Шульца, говорю тебе, не произвел ни малейшего впечатления. Все восприняли его, как глупую выходку, и начальник штаба генерал-майор Даниель сделал ему замечание. О себе я уже не говорю. Шульц здесь же, на совещании, в присутствии всех вынужден был выкручиваться и просить у меня извинения.

Генрих опустился в кресло, подпер голову руками и угрюмо уставился в пол.

– Так-то лучше! Посиди немного и обо всем спокойно подумай, – уговаривал оберст. – Да что ты хочешь? В свои двадцать два года ты уже имеешь заслуги перед отечеством, лейтенант, владелец солидного капитала, тогда как Шульц не может даже приобрести себе приличного парадного мундира. Его жадность к деньгам всем известна. Как же ему не завидовать тебе, молодому и богатому человеку, перед которым открыта такая блестящая карьера! Не обращай на это внимания. Я рассказал тебе всю историю с единственной целью, чтобы ты знал: система сплетен и доносов у нас расцвела вовсю. Тебе завидуют и будут завидовать, где бы ты ни был и что бы ты ни делал.

– Но с этим Шульцем я поговорю! – угрожающе отозвался Генрих.

– Запрещаю как начальник и не советую как человек, который хочет заменить тебе отца. Ты можешь его игнорировать, но разговаривать об этом не следует. Сделай вид, что ты ничего не знаешь. Ты обещаешь?

– Но…

– Никаких «но». Дай мне слово офицера, что не подашь виду ни единым намеком.

Генрих промолчал.

– Даешь слово?

– Герр оберст…

– Я требую от тебя слова офицера. Повторяю: я не только друг твоего отца, но и твой начальник.

– Хорошо, – хмуро проговорил Генрих. – Даю слово офицера не заводить об этом разговора. Но оставляю за собой право при случае отблагодарить Шульца.

– Ну вот и договорились! А теперь, когда мы с тобой поняли друг друга, давай потолкуем о другом.

– Вы вчера упоминали о каком-то задании? – напомнил Генрих.

– Именно об этом я и хочу сейчас с тобой поговорить. Слушай внимательно, дело идет о новой операции, точнее о подготовке к ней. Она будет несколько меньшего масштаба, чем неудачный «Железный кулак», но у нее свои особенности и трудности, так как это связано с ликвидацией большого партизанского отряда.

– Только и всего! – в голосе Генриха прозвучало разочарование.

– Только и всего… – насмешливо повторил за ним оберст и вдруг вскипел:

– Ты здесь недавно и еще не ощущаешь, с каким напряжением мы все ходим по этой богом проклятой земле. На фронте легче. Ты знаешь, что противник впереди. А здесь можно ждать его каждую минуту: проходя по улице, сидя в кабинете, лежа в постели…

– Не понимаю! – презрительно улыбнулся Генрих. Неужели немецкая армия, армия, победоносно прошедшая по всей Европе, не в силах ликвидировать партизанские банды в тылу?

Бертгольд саркастически рассмеялся.

– Ты видел когда-нибудь пожар? – вдруг спросил он,

– Конечно, приходилось.

– Так вот, когда горит дом, даже не дом, а целый квартал, село – с пожаром бороться можно. Приезжают пожарные команды, окружают объект, локализуют огонь и пожар гасят. Но когда запылает степь, когда горит колоссальный массив леса – пожарным командам делать нечего. Такой пожар уже не погасить, пока он не сожжет все дотла! А партизанское движение – это пожар в степи… Нет, лучше сказать в сухом лесу. И здесь обычными мерами не обойдешься. Здесь необходимы меры экстраординарные, такие, как вот эта специально подготовленная операция, обдуманная до мельчайших деталей! А ты улыбаешься!

– Прошу простить и сделать скидку на мою неопытность…

– Чтобы ты осознал всю ответственность возложенного на тебя задания, я коротко обрисую тебе обстановку и сжато познакомлю с мерами, которые мы думаем принять. К юго-востоку от села Марьяновки базируется большой партизанский отряд русских. Поскольку это в тылу нашего корпуса, то ликвидировать этот отряд – наша прямая обязанность. И сейчас наиболее удобное для этого время – мы отводим для переформирования в район Марьяновки остатки сорок четвертой и двенадцатой дивизий, разгромленных во время неудачной операции «Железный кулак». Эти части нам разрешено использовать для ликвидации партизан, но их будет недостаточно. О численности партизанского отряда у нас очень противоречивые данные, но несомненно одно: отряд достаточно велик, хорошо, вооружен, поддерживает постоянную связь с советским командованием. Все это обязывает нас подготовить операцию как можно лучше. Теперь перейдем к твоему участию в этой подготовке. Я уже говорил, что мы не можем рассчитывать лишь на те части, которые отведем для переформирования. Их надо всеми возможными способами усилить. И сделать это мы предполагаем за счет полиции, расположенной в отдельных селах.

Мобилизовав всех полицейских, мы сможем организовать два батальона, которые тоже бросим на ликвидацию партизанского отряда.

– Наконец я смогу увидеть собственными глазами хоть одного партизана!

– Смотри, чтобы партизаны не увидели тебя раньше, чем ты их! Помни, что стреляют они очень метко и дерутся до последнего. Впрочем, надеюсь, что все обойдется хорошо. В твоем распоряжении будет легковая машина и один бронетранспортер с пятнадцатью солдатами и двумя пулеметами.

Генрих пожал плечами, но возражать не решился.

– А теперь твое задание: тебе предстоит объехать места, где расположен весь этот сброд, именуемый полицией. Выявить его боеспособность. По приезде подашь мне об этом письменный рапорт, точно указав количество людей, вооружения и прочее. Сведения следует собрать самые точные, чтобы знать, с какими силами мы можем начать операцию, условно названную «Зеленой прогулкой». Понятно?

– Так точно!.. Разрешите один вопрос, герр оберст?

– Прошу.

– Вы назвали полицию сбродом, следовательно, вы о ней не очень высокого мнения?

– Не высокого? Слабо сказано, мой мальчик!

– В таком случае зачем же ее вооружать, организовывать?

Бертгольд невесело улыбнулся.

– У нас недостаточно сил, чтобы держать во всех населенных пунктах свои гарнизоны. Это раз. Второе, и главное, состоит в том, что завербованные в полицию не могут не стать злейшими врагами партизан. Они вынуждены бороться с ними хотя бы для того, чтобы спасти себе жизнь. К сожалению, полиция рекрутируется по большей части из темных людишек и дезертиров русской армии.

А дезертир прежде всего трус и трусом останется, какой бы мундир он ни надел.

– Когда я могу приступить к выполнению?

– Через час к отъезду все будет готово. Сегодня и завтра ты проведешь инспектирование, а послезавтра, в десять утра, подашь рапорт – «Зеленая прогулка» может быть назначена внезапно. Части будут подняты по тревоге.

Кстати, следует проверить готовность полиции собраться по тревоге. Это особенно касается полицейских отрядов в районе села Подгорного, которым ты отдашь распоряжение блокировать лес на участке от Подгорного до Иванкова.

Конечно, о предстоящей операции никто не должен не только знать, но даже догадываться. Ясно?

– Вполне. Разрешите идти?

– Иди и постарайся как следует отдохнуть… Постой-ка, чуть не забыл.

Сегодня я получил письмо из дому, здесь есть строки, касающиеся тебя. Вот здесь.

Бертгольд отчеркнул в письме ногтем нужное место, подвернул верх листка и протянул его Генриху. Тот пробежал глазами отчеркнутые строки, поднял растроганный взгляд на оберста и снова, уже не торопясь, перечитал написанное.

– Я сейчас же, сию же минуту напишу фрау Эльзе! – воскликнул он взволнованно, возвращая письмо. – Теперь я считаю, что имею право это сделать.

– Что же, это делает честь твоему сердцу. Я как раз отправляю письмо и, если хочешь, припиши несколько строк. Можешь располагаться здесь, в моем кабинете.

Письмо Генриха, однако, не уложилось в несколько строк.

«Многоуважаемая фрау Бертгольд! – писал он. – Только что благодаря господину Бертгольду я пережил счастливейшие минуты: он дал мне прочитать то место в письме, где вы пишете обо мне. С безграничным волнением узнал я, многоуважаемая фрау Бертгольд, что вы хорошо меня помните еще с детства, и, зная, что я остался совершенно одиноким, выказали ко мне столь искреннее чувство, которое я не могу назвать иначе, как материнской любовью. Я счастлив, когда думаю, что у меня снова есть семья. Господин Бертгольд уже считает меня своим сыном, а я его отцом. Теперь же, с вашего разрешения, я буду считать, что у меня есть и мать. Могу ли я быть уверен, что у меня есть и сестра? Несмотря на то, что я был маленьким, когда в последний раз видел вас, ваша доброта и нежность, с которой вы тогда ко мне относились, живут и будут жить в моей памяти. Хотелось бы о многом написать вам, а еще больше – увидеть вас. Я счастлив от самого предчувствия этой встречи. Я буду всячески стремиться к этому и воспользуюсь малейшей возможностью приблизить встречу.

Но до встречи я позволяю себе надеяться получить от вас хоть маленькое письмо. Поцелуйте за меня Лору, я чуть не написал «малютку Лору», потому что такой она сохранилась в моей памяти. Если бы она оказала мне великую милость и написала, как брату, я стал бы еще счастливее. С вашего разрешения целую вас Ваш сын барон фон Гольдринг».

Генрих протянул написанное оберсту.

– Я прошу вас прочитать, герр оберст! Я опасаюсь, не слишком ли я смело…

Бертгольд остановил его движением руки, не отрывая глаз от письма.

– Ты написал, как почтительный и любящий сын! – сказал он растроганно и, подойдя к Генриху, обнял его.

– Ну, а теперь иди. Пора отправляться в дорогу. И очень прошу, не забудь взять автомат.

Когда Генрих был уже на пороге, Бертгольд еще раз остановил его:

– Я забыл сообщить тебе одну пикантную новость: советский трибунал заочно присудил тебя к расстрелу как изменника родины. Об этом сообщил мне капитан Кубис. Он работает по линии агентурной разведки, а наша разведка слава богу, еще располагает хорошими агентами.

– Новость действительно пикантная! – Генрих рассмеялся, но вдруг оборвал смех. Лицо его стало суровым, и глаза с вызовом блеснули.

– Я могу погибнуть при любых обстоятельствах – ни за что в нашем мире ручаться нельзя. Но одно я знаю твердо: изменником родины я никогда не стану!

Щелкнув каблуками, он вышел из кабинета.

Разговор с Бертгольдом взволновал Генриха. Первые часы его работы в штабе Бертгольда не должны были вызвать ни малейшего подозрения. И вдруг на тебе. Такое обвинение! Ведь когда оберст брал у него отпечатки пальцев, он нарочно отвернулся от карты, лежавшей на столе.

«Но кто же мог передать советскому командованию план операции? Кто?»