Ноябрь

 
Уже посеребрил ноябрь дороги,
Которые ведут уныло в зиму:
Она теперь близка. Пейзажи строги,
А мы так далеки и нелюбимы.
 
 
Последний месяц осени стирает
С поблекших лиц фальшивые улыбки…
Над горизонтом солнце догорает,
И свет его, обманчивый и зыбкий,
 
 
Напоминает нам маяк в тумане,
К которому стремилась наша лодка
Минувшим летом, веря: не обманет
Тот свет, что из надежд моряцких соткан…
 
 
Увы, как просчитались мы жестоко!
Обломки лодки той – любви осколки —
Остались там… А здесь так одиноко,
И осень угасает втихомолку…
 

На пепелище брошенной души

 
Меня так неожиданно и больно
С размаху окунули в нелюбовь,
И выгорело сердце до краёв…
Теперь ещё бы в голову – контрольный,
 
 
Чтоб обнулить к началу всех начал,
Чтоб горестные мысли обесточить,
Опустошив безжалостные ночи…
А где же выстрел? – Он не прозвучал.
 
 
…На пепелище брошенной души
Некстати бродят выжившие мысли,
Как будто кто-то из бездонной выси
Пытается костёр разворошить,
 
 
Раздув из искры пламя… Но к чему
Любовь реанимировать, ответьте?
Отсутствие её больнее смерти,
Чернее погружения во тьму.
 
 
…На пепелище брошенной души
Раз побывав, вернуться не спеши…
 

«Мы вышли в осень – и закрыли двери…»

 
Мы вышли в осень – и закрыли двери
В оставшееся за порогом лето,
И тёмная вода бесстрастной Леты
Воспоминанья летние уносит.
 
 
Вот стебельки травинок, что качались
Так по-июньски нежно и беспечно,
И плыл рассвет светло и бесконечно,
Стирая с лиц морщины и печали.
 
 
Вот лепестки цветов, что осыпались
Под пальцами легко, без лишних жалоб,
И время так стремительно бежало,
И мы так неохотно просыпались…
 
 
А вот ещё – осколки звёзд, что небо
Покинули средь августовской ночи,
Теперь в копилке чьих-то одиночеств
Угаснут, и сиять от них не требуй,
 
 
И не проси у солнца продолженья
Тех бесконечных дней в потоках света,
Которые уснут за дверью лета,
Что проиграло осени сраженье…
 

Кошка-осень

 
…Я в цвет её невыносимо-рыжий
Была до исступленья влюблена.
Она являлась кошкою бесстыжей
В оправе обесцвеченной окна
 
 
И золотом отчаянно дразнила
На фоне неба в пятнах облаков,
Потом ушла, и сердце враз заныло
Средь мир сковавших ледяных оков…
 
 
Их не разбить, пока лютуют зимы,
Стирая со всего привычный цвет…
Но ищет взгляд по-прежнему незримый
Осенней кошки рыжий силуэт…
 

Тюрьма

 
Не в ресурсе. Устала. Увязла в зиме,
Чей небесный покров обесточил земное,
Всё теряется в белом и мёрзнет со мною,
Снегом запертой в странной стерильной тюрьме,
 
 
Где ни стен, ни замков, ни решёток в окне,
Лишь серебряный свет – по глазам утомлённым…
Из небесного сделавшись вдруг приземлённым,
Идеальным тюремщиком кажется мне
 
 
Этот свежий, как боль, перламутровый снег,
Изнутри запирающий сердце внезапно,
Выстужая его – без надежды на завтра,
Где свобода-весна свой отчаянный бег
 
 
Посекундно сверяет с ручьём, что умчит
Стен тюремных осколки легко и хрустально…
Поднимите мне веки! Пусть сердце оттает,
Изнутри вырывая от воли ключи!
 

Иван-чай

 
…А ты мне говорил, что я вмещаю
Весь этот мир и звёзды, что над ним.
И розовые брызги иван-чая
Чуть трепетали над лицом моим.
 
 
И я смотрела в небо, открывая
Все главные из тайн его, пока
Мне августа палитра заревая,
Под иван-чай раскрасив облака,
 
 
Весь мир так незаметно разместила
За стёкла лживых розовых очков…
Реальность мне за слабость отомстила:
Лишь иван-чай отцвёл – ты был таков!
 
 
И каждый август я теперь встречаю
С улыбкой Моны Лизы оттого,
Что розовые брызги иван-чая
Напомнят вновь обмана волшебство…
 

Она

 
Он её просил не сходить с ума,
Не смеяться громко и невпопад,
А она была его личный ад,
Где взамен котлов – лютая зима,
 
 
Где сквозь снег таращатся фонари,
Освещая ночь, что пришла навек…
Он ей говорил: ты же человек!
А она – насмешливо: повтори!
 
 
Он смолчал, запнувшись: ведь раньше сам
Ведьмой исключительно звал, а тут…
И лилось прозренье рекой минут
По свой бег ускорившим вдруг часам…
 
 
…И из смеси снега и черноты,
Что считал он сущностью её чар,
Только смех отчаянный замолчал,
Проступили юной весны черты…
 

Встреча

 
Мы встретимся когда-нибудь во времени,
Небесными скрижалями отмеченном.
И праздник встречи будет бесконечен, но
Уже нога нетерпелива в стремени,
 
 
Уже стремятся кони приручённые
Обратно в бренный мир, где были дикими,
В седую степь, поросшую гвоздиками…
Не будут больше с нами нипочём они!
 
 
Ты спросишь: что же нам тогда останется?
Непознанные звёзды неба грешного?
Умчались кони. Мы остались пешими.
Никто не помешает встречи таинству…
 

Всезнающий

 
Ты говорил, что знаешь всё, – а я
Так легковерно с этим соглашалась.
Казалось мне, что наша встреча – шалость
Коварного земного бытия,
 
 
Которому нет дела до небес,
Где браки совершаются обычно…
Господь желает счастья в жизни личной,
А нас столкнул на перепутье бес.
 
 
Всё было просто: мимолётный взгляд
Всезнающего – столько в нём читалось!
Естественно, мне только лишь осталось
Шагнуть тебе навстречу – наугад
 
 
По шаткому над пропастью мосту,
Не глядя вниз, на Бога уповая…
Тем временем рогатый, напевая,
Под тем мостом отмерил высоту,
 
 
Чтоб после было падать побольней…
Врачуя переломанную душу,
Я, видно, перед новым чувством струшу,
Чтоб ненароком не расстаться с ней…
 

Атеистка

 
А день был, как нарочно, так хорош:
Безоблачен и безмятежен! Впрочем,
Такой же точно он сменился ночью,
Но ломаный ей оказался грош
 
 
Ценой. Ты отлюбил – и позабыл
И жадность рук, и нежность тонкой кожи,
И голос мой, что простонал: «О, Боже!»
И то, что ты в тот миг мне Богом был.
 
 
Я там теперь в безбожии живу,
Где ветрено, и облака так низко…
Я стала убеждённой атеисткой
В любви, чтоб удержаться на плаву.
 

Светлана Нагибина

Георгиевская лента
Ветеранам Великой Отечественной войны

 
Вы не стали монументами,
Вы надгробием не стали.
За Георгиевской лентою
Ваши звонкие медали.
 
 
День, дыханьем перехваченный,
Всколыхнёт живую память.
Научите разворачивать
Душу честными стихами.
 

Старуха

И кто напоит одного из малых сих

только чашею холодной воды.

Мф. 10:42

 
В коробке комнаты ни звука.
Сидит старуха у окна,
Давненько поджидает внука,
И клетка комнаты прочна.
 
 
Трясутся руки Паркинсоном,
Букет рецептов на столе.
Не помнит, где стоят иконы,
И где на смерть её в узле.
 
 
Сын умер, очертанья стёрлись,
Одна старуха много лет
По дому ходит, тихо горбясь,
Да внука двигает портрет.
 
 
Была неласкова, бранила,
Корила, что уж говорить,
Пока столетнее сверлило
Не источило мысли нить.
 
 
Теперь тиха, как битый чайник,
Теперь уже не закипит,
И привередливый начальник
Давно старухою забыт.
 
 
Забыто всё: враги и беды,
И злоба лютая, и спесь,
И как далёко до Победы,
И что любовь на свете есть.
 
 
Дверь заскрипела. Слава Богу!
Пришёл не помнящий вражды
И протянул:
«Бабуль», – с порогу,
Как чашу, полную воды.
 

Рыбы цветастые

 
Молишься наспех и тут же злорадствуешь.
Вышло, как Бог хотел, а не ты.
Рыбы в саду твоём ходят цветастые,
Не замечая твоей пустоты.
Скоро забудется, день перелистывать
Снежная мелочь до срока спешит,
И, покрывая собою нечистое,
Белым февраль, как нарочно, прошит.
Вновь не сочтётся никем и не вынется
Злая заноза из белого рта.
Рыбы цветастые дышат прерывисто,
Видя, как сердце метёт суета.
 

Иду на Вяз

 
А я опять иду на Вяз.
Походный ливень моет лето,
Попутных луж иконостас
Пускает в небо без билета.
 
 
Открыты двери облаков
И зал подсвечен не от скуки,
И наблюдает птицелов
Небес натруженные руки.
 

Николе зимнему

На семидесятилетие поэта Николая Пересторонина

 
Выйду перед светом через сотни лет,
Назову поэтом, для меня поэт.
Поменяю ль краски, оборву листы,
Даже без опаски не смогу на «ты».
Онемеет осень, попрошу зимы,
Снега у Николы зимнего взаймы.
Наваляюсь вдоволь, наваляю чушь
Неокрепшим словом от пещерных душ.