Вестница

1

Максим ехал в метро, думая о невеселой перспективе долгих, однообразных дней. Всего две недели прошло с тех пор, как он вернулся из длительной и очень интересной командировки по Сибири (под конец смена впечатлений даже стала утомлять) и никак не мог прийти в норму. Он видел себя в знакомой обстановке, среди знакомых людей, но не узнавал. Как будто бы сильно повзрослел за эти два месяца, стал мудрее, но мудрость, увы, не принесла счастья.

Уезжая в командировку, зная, что она будет длительной и насыщенной, он заранее решил обдумать там, на свободе, один вопрос, который мучил последнее время. Однако вопрос оказался настолько сложным, что он так и не смог решить его. Хотя понимал: решить нужно и решить навсегда. Жена уехала на юг с дочерью, письма от нее сначала приходили в каждый город на его пути и были неискренне ласковыми и жалобными, как обычно. Потом писем не стало. Он вздохнул с облегчением. Однако, приехав, войдя в квартиру, наполненную ее вещами, понял: все еще не так просто. И, лишь получив письмо уже дома, хорошее, как всегда, но – наконец-то! – с неуверенной просьбой не возвращаться к ней, подумал: может быть, Рубикон перейден? И ведь только с самого начала письмо принесло облегчение. Потом стало хуже.

Он ходил и ходил по улицам, рассеянно глядя по сторонам, словно в ожидании встретить кого-то, – кого? – чувствуя себя незваным пришельцем. Люди казались равнодушными и холодными, никому ни до кого не было дела. И даже о командировке не с кем было поговорить. Все знакомые были настолько заняты каждый своим, что никто по-настоящему и не слушал его.

А теперь вот ехал в метро на встречу с сестрой – сам попросил ее пойти с ним в магазин (нужно было купить костюм, а он не привык делать большие покупки самостоятельно), – ехал и смотрел по сторонам. Люди шли, задевая друг друга локтями, плечами, боками, – шли рядом или обгоняли друг друга, – рябило от лиц, блестели глаза, слышался деловитый шорох и шарканье ног, покашливание, дыхание. Однако все были абсолютно чужие друг другу. Одиночество в толпе – символ времени!

Он быстро миновал переход, обгоняя других, хотя в этом не было надобности: несколько минут оставались даже лишними, – и только на последней лестнице, сообразив, замедлил шаги. Вышел на перрон, привычно рассчитывая, где остановиться, чтобы оказаться на нужной станции прямо у выхода.

С поверхностной внимательностью оглядел пассажиров, которые так же, как он, молча и независимо расходились по платформе, примериваясь, в какую дверь поезда войти. Поезд показался в тоннеле, приближался с нарастающим грохотом. Огляделся еще раз.

Сзади по перрону шла девушка. Он успел заметить лишь зеленое мини-платье, темную копну волос и черные узкие очки, которые она почему-то не сняла даже в метро. Как грохочущее видение, вагоны уже проносились мимо, со скрежетом замедляя ход, мелькали их освещенные изнутри окна и голубые эмалированные бока. Девушка в зеленом платье остановилась чуть позади и спокойно ждала. У него в голове как будто бы не было ни одной мысли, но сердце вздрогнуло и заколотилось.

Они вошли в одни и те же двери, девушка, которая оказалась чуть впереди, остановилась у самых дверей, прислонившись к перегородке, а Максим пропустил вперед двух парней и успел занять место тоже рядом с дверьми. Напротив.

Она так и не сняла очки, стояла спокойно, с достоинством – тонкая ткань платья мягко льнула к стройной фигуре, но Максим был уверен, что она заметила его внимательный взгляд. Поезд набирал ход, мимо застекленных дверей пронеслись ярко освещенная платформа и мраморные стены станции, потом все погасло, лишь замелькали тоннельные фонари; в стеклах, как в зеркале, отразилась внутренность вагона. Между ним и ею оставалось свободное пространство – никто не встал у самых дверей, – и, время от времени глядя на ее лицо, Максим никак не мог преодолеть неожиданно охватившее его волнение. Что это с ним? Девушка вдруг сняла очки, провела пальцами по лицу, и Максим, не сдержавшись, бесстыдно глянул. У нее были большие зеленовато-серые глаза и слегка изогнутые темные брови. Никакой косметики. Как будто бы свежим ветерком повеяло в вагоне. Девушка стояла как ни в чем не бывало, держа теперь очки в руках, и в глазах ее сверкали проносящиеся фонари. Наконец она взглянула на него.

Хотя и редко, но все же бывают моменты, когда даже угрюмый расчетливый человек становится сущим ребенком: он готов тут же, не задумываясь, все бросить и лететь сломя голову туда, куда позвал его непонятно откуда появившийся голос. Максим не был ни угрюмым, ни расчетливым, однако с некоторых пор начал замечать в себе симптомы угасания. После командировки это грустное чувство только усилилось. Что это – надвигающаяся старость или один из приступов мизантропии, периодически возникающая «мировая тоска»? Но ведь ему едва за тридцать…

Его жена была слабая, очень неуравновешенная женщина, и он ни минуты не сомневался: ее последнее письмо – нечто вроде наивного шантажа, попытка заставить его как-то действовать, просить прощения неизвестно за что, клясться, умолять. Так бывало не раз. По приезде же опять начнется бесконечная, обволакивающая мозг путаница мелких требований, обид, невыполненных обещаний и слез. Этакая странная, непонятная для здравого ума борьба. В том случае, конечно, если он не решит окончательно и не уйдет. Не далее, как вчера, после фильма, который он просмотрел в одиночестве, он вдруг понял, что все последние годы обманывал себя. То, что он привык считать глубокой привязанностью и даже любовью, было на самом деле лишь его поражением. Подчинением. В сущности, она если и уступала ему иногда, то лишь временно, неизменно делая в конце концов то, что соответствовало ее и только ее требованиям, оставаясь такой же замкнутой в своем узком, далеком от него мирке. Правда, она частенько упрекала его в том же самом. Так что с обеих сторон был лишь невыгодный, изнуряющий компромисс. Когда-то он любил ее – во всяком случае, считал, что любит, испытывая порабощающий напор чувств, угар, непреодолимое влечение, которое возникало, правда, периодически… Но это ли любовь?

Поезд замедлял ход, в темень дверных окон ворвался блеск мраморных стен, и вот поезд, скрежеща тормозами, остановился, двери раскрылись с шипением, девушка повернулась и вышла. Это произошло легко и просто до нелепости, и, растерявшись на мгновение, с гулкой пустотой в голове, Максим повернулся тоже, разрушив охватившую скованность, и вышел в бескрайнее пространство станции. Неловко лавируя в толпе, он сначала опередил ее, потом отстал, все время чувствуя, зная, что она идет не спеша и, может быть, ждет. Взрослый человек, ведущий себя, как девятиклассник! На эскалаторе он встал ступенью ниже, наконец-то ощущая некоторое успокоение, стараясь не смотреть на нее, решив, что лучше будет начать, когда они выйдут на улицу. Стоя позади, он чувствовал едва уловимый аромат духов и волос, и у него закружилась голова.

Эскалатор двигался медленно, очень медленно, и это равномерное движение успокаивало, тем более что не оставалось уже пути назад. Она стояла непринужденно как будто бы, изящно опершись на поручни и держа в руках черную сумочку и очки. Она ни разу не обернулась, но теперь он все же заметил и в ней некоторую скованность. Или ему показалось?

В вестибюле испугался на миг, потеряв ее из виду в толпе, но успокоился тут же, убедившись, что она не спеша идет позади. Когда выходили на ярко освещенную солнцем площадь, он шел уже прямо за ней. Толпа, расходясь, начала редеть, и, не теряя решимости, почти спокойно, он тронул ее за локоть и сказал;

– Девушка, одну минутку, извините, пожалуйста. Давайте познакомимся с вами…

Она обернулась и остановилась.

И как-то все изменилось вокруг. Была скованность, туман в голове, головокружение, а тут оказалось, что вокруг солнце, люди, августовская теплынь, старушка с цветами… И – стройная фигурка в зеленом мини-платье, повернутое к нему лицо.

Она смотрела с улыбкой и недоумением, но по тому, как она улыбалась и какое недоумение было, Максим тотчас понял, что да, не ошибся он, она действительно ждала.

Еще при самых первых встречах они – он и его будущая жена – часто заговаривали о свободе. Полюбив, они хотели предусмотреть все, чтобы совместная жизнь была счастливой. Чтобы и в браке оставаться свободными людьми. Это, конечно, совсем не обязательно предполагало супружескую неверность. Главное, казалось им, сохранить уважение друг к другу, честность и равенство, а в остальном каждый, разумеется, мог оставаться таким же человеком, каким был. Самим собой. Больше всего в браке не нравилась обоим довольно обычная, принятая почему-то большинством взаимная порабощенность, неминуемо ведущая к упрекам, обидам, подозрительности, изнуряющей ревности, а то и вражде. Искренне любящие как будто бы люди, становясь супругами, очень часто утрачивают святые чувства, и в конце концов их связывают лишь привычка и быт. Почему? Оба поначалу были уверены, что уж они-то смогут избежать столь нелепого, хотя и весьма распространенного финала.

Однако чуть ли не с первых же дней супружества Максима начала мучить странная мысль. В рассуждениях с глазу на глаз жена оставалась как будто бы такой же – любящей, свободно и здраво мыслящей, преданной столь дорогим для обоих принципам. Но в присутствии других людей и, видимо, без него (что следовало из ее же рассказов), она – на первый взгляд неуловимо, на самом же деле весьма существенно – менялась. Она как бы старалась подчеркнуть эту свою декретированную свободу до противоестественности. Зачем? Получалось, что именно в своем чрезмерном стремлении к свободе она оказывалась несвободной. Пока еще веря ей, он начал ощущать смутное беспокойство. Отгоняя назойливую подозрительность, он все же понял, что не мог бы поручиться за каждый ее шаг. И дело было вроде бы даже не в самом шаге – свобода так свобода в конце концов! Его пугало другое: это может произойти неожиданно для него. Предательски. И если это произойдет, он даже не будет знать, догадываться не будет. Он будет думать, что все по-старому, – она сумеет вести себя как ни в чем не бывало. А потом внезапно и неожиданно… Он, который думал, что знает ее, чувствует, начал подозревать, что ошибся. То, что она обычно говорит и во что как будто бы верит, на самом деле вовсе не обязательно присуще ей. А хуже всего в жизни двоих – предательство.

С тех пор ему не давали покоя маленькие противоречия, которые постоянно проскальзывали в ее словах и поступках. Вот, например, идут они по улице, жена огорчена чем-то, расстроена, чуть не плачет или рассержена. Кажется, что чувства ее искренни и глубоки. Но стоит им всего-навсего встретить кого-то из общих знакомых, как она тотчас меняется: ни намека на то, что происходило с ней только что. Веселая, радостная – как ни в чем не бывало! «Зачем этот липовый маскарад?» – недоумевал он сначала. Потом заметил, что за глаза она очень часто совершенно иначе высказывается о людях, чем в глаза. Как же раньше он этого не замечал? Что в таком случае она рассказывает о нем своим знакомым? Чем объясняются непонятные, странные взгляды, которыми иногда награждают его в ее присутствии? Как вообще она живет без него? Какая она на самом деле? Чем дальше, тем больше он начинал понимать, что занимает, увы, слишком малую часть ее поистине свободного существа. А связывает их скорее чисто физиологическое влечение полов, чем обязательное, совершенно необходимое в супружестве родство душ. Он не мог, да и не хотел скрыть от нее свои наблюдения, она же, как будто бы не понимая толком в чем он ее винит, в ответ сама стала подозрительной, мелочной и, по-видимому, испугавшись однажды, что он может уйти, желая почему-то во что бы то ни стало его удержать, начала изводить его беспочвенной ревностью, жалобами, слезами, не брезгуя при случае и шантажом. А тут родилась дочь.