Нас было шестеро. Не знаю, как для девушек, как для Василия, но для меня именно так было в самый раз. Впрочем, и им ведь нравилось! Разве что Вася не играл до конца той роли, какую мог бы играть, но тут уж ничего не поделаешь. Хотя он и окружил вниманием и нудными своими рассказами Таню, однако главный его интерес все еще был направлен на Галку, а потому в нем не было полной искренности, тем более, что Галка его всего лишь терпела.

Как складывается ансамбль человеческой группы? Вечная загадка! Ведь то, как человек ведет себя в случайной группе, насколько он свободен, насколько не пытается закрепостить, подчинить себе других с одной стороны и не закрепоститься с другой – лучший экзамен для личности.

Так вот в нашей группе ансамбль складывался великолепно. По крайней мере для меня и по крайней мере поначалу. Флюиды женственности, источавшиеся всеми четверыми, насытили атмосферу в моей келье до предела. Каждая из молоденьких женщин была как источник, как цветок, распускающий свои лепестки, испускающий аромат, излучающий приветливое биополе – общее напряжение достигло достойного уровня. Значит, не ошибался я в своей вере! Все возможно даже в нашей довольно тусклой действительности – это зависит от нас самих!

Очаровательная Галка честно сказала, что у нее болит горло, и спросила, нет ли у меня шарфика повязать. Шарфика у меня не было, я дал ей теплую рубашку, рукавами она как-то по-домашнему повязала горло, и такое простое действие еще больше сблизило нас. А Роберту это определенно не понравилось – ведь рубашка-то моя! Но что же делать…

Мы выпили, послушали Васины записи бардов и менестрелей, пора было переходить и к танцам. Тут, конечно, заметен был дефицит партнеров, тем более, что Вася вообще не любитель танцев, но зато танцы нравились мне, да и в каждой женщине, по-моему, скрыта генная, что ли, память дикарок и одалисок – кому ж не хочется выразить себя в ритмичных, раскованных телодвижениях, тем более, если это делают и другие вокруг? Есть ведь даже философское направление, призывающее к танцам как к универсальному методу общения – может быть хоть такой метод поможет заблудившемуся в противоречиях и несовместимостях человечеству?

Первый танец и был, естественно, коллективный – тут Вася, слава Богу, расковался немного, перестал подсчитывать убытки и проигрыши, даже заговорил без нудности, оживленно, раскованно и весело двигаясь – так бы всегда!

Затем последовал медленный танец, интимный, и, благородно уступая Роберту Галку, я пригласил одну из Лен. Собственно, с самого начала мы все «перестреливались» взглядами – волнующий период разведки и безмолвных переговоров! – и после Галкиных глаза Лены были для меня, пожалуй, наиболее выразительны, и, надо признаться, они были великолепны. Как выяснилось очень скоро, не менее великолепной была у нее и фигура, а особенно, пожалуй, упругая девичья грудь…

Сближение человеческих тел… Казалось бы: акт чисто внешний, физический и тем более незначительный, если он происходит при свидетелях – в танце. Но это совсем, совсем не так. Сближение это не только внешнее… Вот ведь как мы устроены! Я сгорал от нежности к Галке, хотя, конечно, вынужден был сдерживаться – она ведь пришла с Василием, и благородство не позволяло мне… – однако Лена мне тоже очень понравилась, тем более в праздничной атмосфере нашего вечера.

Да! Именно! И самое удивительное, что оба чувства, казалось мне, приобрели особую многозначительность, яркость именно от того, что мирно сосуществовали! Подозреваю даже, что одно из этих чувств усиливало, расцвечивало другое! Ничего себе, да?

А началось это так.

…Когда только еще зазвучало что-то медленное и чарующее, я взглянул на Лену – ее глаза тотчас откликнулись… Когда же сделал шаг к ней – она тотчас встала и оказалась очень близко ко мне. Я обнял ее за талию, ее полная грудь тотчас расплющилась о мою, не скрою, это нашло во мне немедленный отклик, я ощутил, что и дыхание Лены стало прерывистым… Мы двигались в волнах музыки, захваченные и объединенные ею, и все больше и больше сближались… Галю я не забывал ни на миг, но я ощущал одновременно огромную симпатию к Лене! А Лена доверчиво и покорно все теснее прижималась ко мне… И тут… Да, да, я вспомнил! Из прошлого своего…

Это была школьная любовь, милая девочка, блондинка – мы учились в разных школах, я в «мужской», она в «женской» (в те времена нас отделяли друг от друга, словно самцов от самок в стаде, чтобы не дай бог…). И я любил ее «на расстоянии» уже два года (ее имя и фамилия и сейчас звучат райской музыкой для меня…) и, увы, не целовал ни разу наяву (это было предосудительно, неприлично, и так страшно…), хотя во сне, конечно, бывало не раз… Самое удивительное, что ведь и она весьма симпатизировала мне и, как я отчетливо понимаю теперь, была готова, возможно не только к поцелуям, однако я ни на что не решался… И вот совместный вечер двух школ (по линии «совместной комсомольской работы»), я приглашаю ее на танец. И с замирающим сердцем танцуя на расстоянии, как обычно, я вдруг чувствую, что мы сближаемся, и я – о чудо! – ощущаю касание ее вполне женской груди! От едва выносимого и непривычного мига счастья у меня потемнело в глазах, я покачнулся и чуть в обморок не упал и даже отстранился испуганно… И так и не смог я преодолеть тогда беспомощности своей – неразвитости! трусости! лицемерия, внушенного мне «воспитателями»! – и… Потерял тогда свою первую любовь, чего до сих пор простить себе не могу.

И теперь воспоминание ожило внезапно. Но… Теперь я в состоянии был вместить! – и уже не потемнело в глазах от божественного прикосновения, хотя и не притупилось ничуть, и я как победитель радовался свободе своей! Да! Да! Да! Не зря, не зря работал над собой и тренировался, не зря! Победил! Все – сбывалось! Как же заморочили головы нам «мудрецы»… И я пил крупными глотками, не сдерживаясь, свободную радость общения, мне не было стыдно, я – ЖИЛ! Я раскрывался навстречу многоцветному миру без страха – и мир был расположен ко мне! Вот же – и Галя, и Лена теперь, кажется – вот же, вот! И к обеим – к Галке, конечно, но и к Лене тоже! – я теперь шел не бедненьким, не обделенным судьбой, а – богатым!

Ах, как отвечало моему свободному объятию стройное тело Лены! И Галины глаза, когда мы с ними встречались, с такой симпатией сверкали тоже… Минуты легкого опьянения, щедрой дружбы, может быть даже любви всех ко всем наступили… Миг оторванности от прошлого и будущего – прорыв?

Даже Вася неопределенно и счастливо улыбался… Да, да, не Роберт был сейчас с нами – Василий! Именно он, Василий, а никакой не «англичанин» – Василий, торжествующий в своем естестве! Ах, Вася, остановись, запомни! Услышь зов свыше, поверь ему без страха, не забывай… Он – для нас с тобой, он – для нас… Музыка звучала, и мы все дружно плыли в волнах этой музыки…

После медленного танца с Леной, после двукратной перемены партнерш – другой Лены и Тани, потому что Вася неизменно приглашал Галю, – зазвучал быстрый ритм, и Роберт уединился в лоджии с Таней, которая захотела курить, а я позволил себе пригласить принцессу.

Как просияла она, навстречу вставая! Сколько искренней – не только женской, но и просто человеческой, детской готовности было в ее глазах, в легком движении мне навстречу. Сколько приветливости, радости, и – ни намека на ревность за то, что я вот позволил себе особенно пофлиртовать с одной из фрейлин. Сколько всепрощающего человеческого доброжелательства и широты! Вестница, вестница не только юности, но – будущего! Королева! Великодушная и прекрасная…

Это был быстрый танец, и мы держались на расстоянии, но движения Гали были сама пластика и экспрессия. Мягко передвигалась она, гордо держа свою голову индианки, длинные распущенные волосы подчеркивали очарование стройной фигуры, и даже обе Лены остановились, освободили пространство посреди комнаты, безусловно отдавая пальму первенства ей, грациозной креолке, откровенно любуясь. Ах, милая Лена, первая фрейлина с открытым и ясным взглядом, с высокой грудью, так пленительно отдававшаяся моим объятиям! Ты тоже была прекрасна в своем великодушии и широте – уступив сильнейшей, ты ничуть не роняла (ты слышишь, Вася: ничуть!), не роняла своего собственного достоинства при этом. Наоборот! Вот, вот у кого нам с тобой нужно учиться, дорогой Вася, – у них!

Но – увы! Увы… Недолго длился наш счастливый прорыв! Быстро кончился первый волшебный хмель, рассудок потихоньку включался, и зашевелились в каждом из нас воспоминания о прошлом, о неудачах; сомнения, страхи подняли змеиные головы; защелкали счеты…

Еще только наблюдая – с «вольтеровской», кислой, скептической, горестной улыбкой наблюдая наш с Галей танец из лоджии как из засады, посверкивал Роберт «английскими» своими очками, и лицо его отнюдь не выражало бескорыстного созерцательного блаженства, любования, нет. Ведь Галя танцевала не с ним, не с ним…

Да, не надолго хватило великодушия и широты, не надолго. Видно было, что неуютно чувствует себя и Таня. Ведь еще с самых первых минут – когда только еще знакомились у танцплощадки, – я заметил, что именно она среди троих лидер, а потому теперь, на празднике нашем, такой естественной была для нее, увы, претензия на нечто большее, чем быть просто фрейлиной, просто равной и свободной, как все… После первых минут всеобщей безоглядной свободы, она и курить-то отправлялась теперь со значительностью, с претензией на неординарность – ведь курила среди нас шестерых только она одна! – а когда говорила за столом, то с ощутимым апломбом и ожиданием особой реакции на свои слова, а если таковой не было, то это явно задевало ее. Не случайно, пожалуй, так быстро они нашли контакт именно с «Робертом»! Уж ей-то точно не нужен был Вася, ей-то уж, конечно, подавай «англичанина». Что же касается меня, то мне она нравилась меньше всех – я терпеть не могу выпендреж, – и она, по-моему, это чувствовала…

И так видна была теперь в общей, искренней поначалу атмосфере нашего вечера, дружная неудовлетворенность двоих – Роберта и Тани, – и уж совсем явно выглядела она теперь, когда двое они, как заговорщики, уединились в лоджии и смотрели оттуда с неискренними улыбками, как из засады…

Впрочем, нет: искренними! Искренними были они, как и мы, тоже искренними! Но – по-другому…

Вот, значит, и искренность не спасает. Увы.

И наступил момент, когда уже не на быстрый и легкий танец на расстоянии, а на медленный – близкий! – мог я позволить себе пригласить принцессу. Да, Роберт, я ждал, сдерживал себя, но теперь извини. Почему же это я должен пестовать дешевый твой эгоизм, не думая ни о себе, ни о Гале? Нет ли в уступчивости такой чего-то жалкого и ничтожненького? Должен ли я быть сообщником в твоем несчастном чувстве «собственности»? Это, что ли, дружеский долг?

И лишь только я к ней подошел, она тотчас встала и приникла ко мне, а Роберт немедленно покинул свою засаду и сел на кровать в самом центре комнаты, демонстративно и критически, все с той же «вольтеровской», жалко-зловещей улыбкой глядя…

Очаровательное, мудрое существо Галя! Она все понимала… И забавным – теперь уже забавным, – было наблюдать за выражениями лиц присутствующих. Спокойное лицо второй Лены; спокойное и доброе – вот же какая умница! – лицо Лены первой; нервное, озабоченное лицо Тани, утратившей лидерство здесь; и – опять обиженная! опять жалкая, жалобная! – гримаса внимательно наблюдающего – именно наблюдающего за нами! – Роберта. Бедный Вася…

Было уже около одиннадцати, и пришло время расходиться. Галка сказала, что у них на турбазе дверь закрывают ровно в одиннадцать, и проникнуть потом в свой корпус почти невозможно.

– Если дверь закрыли, я сюда вернусь, – улыбаясь, добавила она, и сердце мое в который уж раз за этот вечер затрепыхалось, ликуя. Похоже, она не шутила!

– Конечно, Галя, я дверь оставлю открытой, – ответил я, нарочно как можно громче.

Но лицо Васи жалко было смотреть…

И все же договорились, что завтра все шестеро пойдем в горы, для чего встретимся в десять утра на набережной у причала.

Лены и Таня жили не на турбазе – их официально поселили в частной квартире, – и Василию было по пути как раз с ними, но где уж. Он взял Галю за руку крепко и не отпускал, и это было и вовсе смешно. И все же я сказал, что пойду провожать троих.

– Лучше бы наоборот, ты бы меня проводил, а вы – их, – сказала Галка.

«Ты» относилось ко мне, а «вы» – к Роберту, однако Вася, напрягшись, не уступил. Он крепко держал ее за руку…

8

Это была для меня прекрасная ночь, хотя и прошла она – представьте себе! – в одиночестве.

Ах, в одиночестве ли на самом деле, дорогие мои сограждане. Это ли одиночество? Со мной в ожидании и мечтах была Галя – я все-таки ждал, что она вернется, как ни чрезмерно смело с ее стороны это мне казалось. Я действительно не запер дверь и полночи чутко прислушивался к тому, что происходит за окном: может быть, она сначала шепнет мне оттуда? Временами я забывался в дреме, и тогда она точно уже возвращалась – в моем воображении, разумеется, – и уж конечно прямо-таки пламя сжигало нас… Но в том же воображении приходила и Лена, первая фрейлина, и мы были втроем! Да-да, Лена была третьей, и никого из нас не смущало это! Да! Да! Да!

Конечно, возникала и нота горечи, когда включалось сознание. Возможно ли? Привычный цензор поднимал осуждающий перст, и появлялась мерзкая оглядчивость, и страх опутывал почему-то. Но усилием воли я прогонял наважденье – и тогда мир вновь расцветал – и длился и длился наш праздник! Что-то детски естественное, наивное было в нашей встрече троих и – прекрасное! И не было ни в ком из нас разъедающего чувства собственности, отдельности…

Разве справедливо одному кому-то или немногим обладать солнцем, зеленью листьев, цветами и воздухом, радостью, – рассуждал я, просыпаясь. Разве не высшее счастье – обладать этим всем вместе, делиться сокровищами, которые даны нам природой? – билась во мне беспокойная мысль… Разве женщина, высшее проявление естества природы, может принадлежать кому-то без своего желания? Разве солнце ее существа, принадлежащее даже не ей самой, а – природе, разве оно не погаснет неминуемо от навязанных ей запретов? Разумеется, если она хочет светить кому-то одному – пусть светит, но можно ли силой заставить ее светить? И разве не есть преступление против жизни попытка ее погасить? Естественно ли, когда кто-то один вдруг поднимает указующий перст и давит, давит других, обманом добившись власти?… Но я отгонял, отгонял эти назойливые трезвые мысли и вновь погружался в чудесные фантазии, счастливые сны.

…Почему-то не море было рядом, а то ли река, то ли озеро. И светило солнце, летали бабочки, травы колыхались, шелестела листва деревьев. И пели птицы, и кожу ласкал легкий ветер… Было четкое ощущение, что вот это момент истины и есть, а все другое, чем живем мы обычно изо дня в день, не имеет никакого значения… «Не собирайте себе сокровищ на земле, где моль и ржа истребляют, а воры подкапывают и крадут, но собирайте себе сокровища на небе, где ни моль, ни ржа не истребляют и где воры не подкапывают и не крадут, ибо где сокровище ваше, там будет и сердце ваше…» – вспоминались евангельские строки… «Будьте как дети, ибо их есть Царствие Небесное…» И обе девушки были рядом, они любили меня, и я любил их обеих, и никому из нас не нужно было быть главным…

И что еще интересно: в своих снах я был мужчиной, но сдержанным – я ласкал их, восхищался ими, проникал в нежные их тела, я был переполнен силой, дарил и дарил, но – не уставая, не разряжаясь… И уверенность в том, что могу так – не разряжаясь! – наполняла меня торжеством!