Отдельные эпизоды этой истории хорошо знакомы знатокам, но неизвестны широкому читателю. Задача настоящей работы заключается в том, чтобы хотя бы отчасти изменить эту ситуацию, представив панораму немецко-русских контактов во всей ее широте, во всем разнообразии ее содержания. Тем не менее избранная нами область исследования настолько обширна, что попытка осветить весь материал с исчерпывающей полнотой была бы ложной претензией; необходим был тщательный отбор наиболее показательных явлений. Даже создание истории одной национальной литературы – предприятие весьма сомнительное, требующее ясного понимания того, что как предмет, так и методы историографического описания неизбежно дают повод для множества критических замечаний. Это касается и отбора авторов, и оценки их произведений, и степени влияния культурно-исторического контекста, и проблемы периодизации, связанной с хронологическим распределением литературного материала. Еще больше вопросов такого рода вызывает история литературной рецепции, предполагающая, что в поле зрения оказываются одновременно две национальные литературы и отношения между ними. Соблюдение исторической последовательности в изложении историко-литературных фактов представляет в этом случае отнюдь не единственную трудность. Наряду с этим возникает необходимость принимать во внимание еще несколько аспектов анализа: диалогический, т. е. предполагающий изучение рецепции русской литературы как процесса ее творческого переосмысления; имагологический, т. е. раскрывающий обусловленность рецепции господствующим в ту или иную эпоху образом России; альтеративный, т. е. осмысляющий рецепцию как опыт усвоения и присвоения «другого» или «чуждого». Именно два последних аспекта в их взаимосвязи – опыт встречи с другой, чуждой культурой и экзотический образа «русского», одновременно привлекательный и отпугивающий, – с самого начала играют большую роль в процессе восприятия и оценки текстов русской литературы. Понятия, артикулирующие аспект чуждости, такие как «скифство» или «азиатчина», постоянно встречаются не только в записках путешественников XVI–XVII веков, но и в литературных текстах ХХ века, от Томаса Манна и Германа Гессе до Хайнера Мюллера. Нередко восприятие русской поэзии формируется под влиянием топических образов русской культуры и общества; выразительные примеры этого дает рецепция творчества Тургенева в конце XIX века и отдельные фазы рецепции Толстого в ХХ веке. Вместе с тем заметной чертой немецкой рецепции всегда остается внимание к тем особенностям русской литературы, на которые в самой России внимания не обращали. Это касается, в частности, Достоевского, об этом же свидетельствуют работы Стефана Цвейга или Георга Лукача, в которых ставится вопрос о мировом значении русской литературы в свете восходящей к Гёте концепции «всемирной литературы» в связи с понятием «духовного товарообмена» между нациями и культурами.

Внимания заслуживают, далее, разнообразные формы трансфера: переводы, статьи, рецензии, письма, описания путешествий, а также лица и учреждения, осуществлявшие посредническую деятельность, – переводчики, критики, журналы, издательства и т. п. Особенно важны переводы, поскольку тексты русской литературы – в отличие от произведений на английском, французском, итальянском языках – не были доступны для большинства немецких авторов в оригинале, а исключения, такие как Рильке, Бергенгрюн, Целан, лишь подтверждают это правило; это меняется лишь в эпоху ГДР. Зависимость от переводов является одной из причин того факта, что русская литература воспринималась преимущественно на уровне содержания, внеэстетически, о чем свидетельствует, например, западная рецепция творчества Пастернака, которого знали почти исключительно как автора романа «Доктор Живаго», не имея представления о его гениальной лирике. В отдельных случаях переводы приобретали значение канона, десятилетиями предопределявшего интерпретацию того или иного произведения, того или иного автора, как это показывает, например, перевод романов Достоевского Разиным, вышедший в начале ХХ века в издательстве Пипера. Долгое время этот перевод оказывал влияние на представления немцев о языке и стиле русского писателя, закрывая доступ к пониманию таких его качеств, как диалогизм и полифония. Все эти аспекты мы стремились включить в нашу книгу, хотя не все могли быть освещены детально.

Наряду с переводчиками значительное место занимают в настоящей работе известные литературные критики и публицисты, решающим образом способствовавшие усвоению русской литературы в Германии. Так, молодой Фонтане познакомился с русской литературой – с творчеством Пушкина, Лермонтова, Гоголя и других – благодаря своему наставнику Вильгельму Вольфсону. Так, Гуго фон Гофмансталь и Томас Манн воспринимали творчество Толстого и Достоевского сквозь призму взглядов Дмитрия Мережковского, а Генрих Бёлль знакомится с разнообразными явлениями советской литературы 1960–1970-х годов с помощью своего друга Льва Копелева.

Данная работа задумана и написана как история рецепции, иными словами, речь идет о восприятии и творческом осмыслении русской литературы писателями, критиками и философами, о восприятии литературных текстов. Лишь в этом контексте привлекаются и проблемы культурно-исторического характера. Аспекты имагологии занимают сравнительно небольшое место, в частности потому, что эта область хорошо освещена в изданиях, выходивших в рамках проекта «Западно-восточные отражения» («West-östliche Spiegelungen») под руководством Льва Копелева, Мехтильд Келлер и Герда Коэнена, а затем продолженных Карлом Аймермахером и Астрид Вольперт.

В некоторых случаях, когда отчетливые соответствия между текстами невозможно было подтвердить фактами взаимных контактов, мы прибегали к методу типологических аналогий. Таковы, например, очевидные, но не имеющие генетического подтверждения аналогии между новеллой Артура Шницлера «Смерть» и рассказом Толстого «Смерть Ивана Ильича», между новеллой Шницлера «Лейтенант Густль» и повестью Достоевского «Кроткая», между новеллой Томаса Манна «Паяц» и «Записками из подполья» Достоевского.

Что касается историографического подхода, то мы, не придерживаясь ни каузального, ни телеологического методов, сознательно ограничиваем себя дескриптивным изложением событий, составивших двухсотлетнюю историю рецепции русской литературы в странах немецкого языка – восприятия этой литературы, сближения с нею и ее усвоения. Этими тремя понятиями – восприятие, сближение, усвоение – охватываются как формы, так и фазы контактов с иностранной культурой. Литературные эпохи, такие как романтизм, реализм, модернизм, не могли служить нам принципом организации материала потому, что в России и в Германии они не вполне совпадали и трактовались по-разному (особенно ясно это видно на примере романтизма). Общепринятые историко-литературные понятия – «реализм», «натурализм» и т. д. – использовались нами лишь в разделе 3.3. и в главе 4, где они обозначают литературные группировки, способствуя большей четкости изложения. По большим главам материал распределен в соответствии с фазами восприятия и сближения (главы 2 и 3), а также в соответствии с периодами, обнаруживающими наибольшую интенсивность усвоения, такими как рубеж веков, 1920-е годы, период между 1945 и 1989 годами в зоне советской оккупации, затем в ГДР и в немецкоязычных странах, находившихся западнее железного занавеса. Поскольку в ГДР история рецепции русской литературы отличалась особой широтой, при ее описании использовался, наряду с историческим, и жанровый подход.

Книга объединяет в себе главы обзорного характера с разделами, содержащими детальный анализ отдельных фактов творческого усвоения на примере значительных авторов и произведений. Тем самым мы стремились дать представление как о широте и многообразии, так и об интенсивности рецепции. Каждая из глав включает в себя краткое описание исторического контекста и способов трансфера фактов, поскольку они имеют большое значение для понимания того, как зарождалась и трансформировалась культура рецепции под влиянием прессы, издательств, переводчиков. С другой стороны, и сама культура рецепции определяла, в свою очередь, формы трансфера и способы восприятия; например, процесс формирования канона под знаком концептов «русской души» и «русской сущности» нередко находил отражение в отборе переводимых текстов и авторов при составлении и издании антологий. Показательным примером релевантности социокультурных контекстов служит рецепция русской литературы в ГДР. Вот почему мы считали необходимым намечать в начале глав исторические горизонты ожиданий, включающие краткую характеристику социальных, культурных и историко-литературных условий восприятия. Они призваны способствовать лучшему пониманию количественных и качественных критериев, определявших процесс рецепции. Кроме того, эта вводная информация позволяет точнее показать место и функцию усвоения как особой формы рецепции в той или иной литературной системе. В частности, она дает возможность выявить характер и объем творческой трансформации произведений русской литературы в текстах немецких писателей, искавших в них не подтверждения готовых образов России, а новых средств художественной выразительности и образного воплощения реальности. Культурно-исторические обзоры важны к тому же и как попытка прочертить сквозные линии рецепции. Фрагменты, описывающие факты трансфера, роль отдельных лиц и институтов, не включают, однако, анализа литературоведческих публикаций и не претендуют на создание исчерпывающей полноты картины. Они лишь намечают различные пути рецепции (через издательства, переводческую практику и т. д.); более подробную информацию читатель найдет в заключающей книгу библиографии, а прежде всего в весьма основательной работе Фридриха Хюбнера, вышедшей в свет в 2012 году.

Центральную часть монографии образуют главы, посвященные тем авторам, чье творчество в наибольшей степени отмечено влиянием русской литературы (Райнер Мария Рильке, Томас Манн, Бертольд Брехт, Анна Зегерс, Криста Вольф, Пауль Целан, Генрих Бёлль, Иоганнес Бобровски, Томас Бернхард, Хайнер Мюллер, Кристоф Меркель, Инго Шульце и др.). Именно они, каждый по своему, дают наилучшее представление об объеме, характере, формах и функциях рецепции русской литературы в немецкоязычной поэзии и публицистике.

Различные процессы рецепции изучаются с опорой на такие понятия, как восприятие, сближение, перевод, обработка, усвоение, диалог, творческая рецепция, литературно-критическое осмысление. Эта терминология, используемая прежде всего в области рецептивной эстетики, в области исследования концептов «своего» и «чужого» и в теории интертекстуальности, далеко неоднозначна и может в разных контекстах приобретать едва ли не противоположные смыслы. От методологического ее обоснования мы в рамках настоящей работы сознательно отказываемся.

Предметом данного исследования являются лишь письменные тексты, относящиеся к художественной литературе, эссеистике и литературной критике. Нами не рассматривались ни русские радиопьесы, ни кинофильмы (напр., экранизации «Анны Карениной» Толстого, «Доктора Живаго» Пастернака) и телефильмы (например, «Любовь Обломова» по роману Гончарова «Обломов»). Что касается примеров обратного воздействия немецкой литературы на русскую, то они приводились лишь в отдельных случаях. Это относится, например, к исторически первому примеру двойной рецепции – отклику Белинского на рецензию Карла Августа Фарнхагена фон Энзе, посвященную сочинениям Пушкина. Нечто подобное происходит и в тех чрезвычайно интересных случаях, когда те или иные смысловые аспекты в произведениях русского автора сначала привлекают внимание немецкой критики, а затем, лишь через ее рецепцию, осознаются и в самой России. Примеры такого рода встречаются в истории освоения творчества Достоевского, которая в обеих странах отличалась большой сложностью и изобиловала противоречиями.

Настоящая работа представляет собой итог многолетних занятий ее автора историей немецко-русских литературных связей. Его интерес к этой теме пробудился в школьные годы, проведенные им в ГДР, окреп в годы учебы во Фрейбургском университете под руководством Вильгельма Леттенбауэра и в Москве под руководством Василия Кулешова, проявился в первых научных работах, написанных во время творческих командировок в Советский Союз и под влиянием многочисленных встреч с русскими друзьями и коллегами, среди которых были Лев Копелев, Илья Фрадкин, Александр Михайлов и многие другие. Как и всякая обобщающая работа историко-литературного характера, наша монография была бы немыслима без опоры на обширную научно-исследовательскую литературу по избранной теме, которая представлена в библиографии. Это и теоретические работы (Рейснер 1962; 1988; Вегнер 1968; Алексеев 1974; Раммельмейер 1978; 1979), и культурно-исторические (Шлегель 1991), и исследования, посвященные отдельным историческим периодам или авторам (Кале 1950; Рейснер 1970; Грасхоф 1973; Гартман / Эггелинг 1998; Герик 2000; Шюнеман 2005; Шульт 2012). То же относится к составленному Вольфгангом Казаком обзору немецких переводов из русской литературы ХХ века, опубликованных в период с 1945 по 1990 год, к обзорным статьям Карлхайнца Каспера в журнале «Восточная Европа», посвященным литературе 1990-х годов, к уже упоминавшейся библиографии немецких переводов, составленной Фридрихом Хюбнером. Но прежде всего это относится к изданиям, вышедшим в рамках проекта «Русско-немецкие отражения», инициированного Львом Копелевым и продолженного Карлом Аймермахером и Астрид Вольперт. Разумеется, мы обращались также к многочисленным научным статьям и монографиям, посвященным изучению отдельных авторов, текстов или периодов рецепции. Многие из этих статей и монографий принадлежат немецким ученым, в особенности славистам из ГДР, таким, например, как Эберхард Рейснер, Хельмут Грасхоф, Ульф Леман, Герхард Цигенгейст и в первую очередь Франц Мирау, принимавший деятельное участие в создании этой книги как писатель и собеседник. Библиографический аппарат включает не все, а лишь основные источники, указания на которые даются в основном тексте книги в скобках (имя автора, год издания, страница). Отражая, как мы надеемся, современное состояние вопроса, библиография не претендует тем не менее на исчерпывающую полноту.