– Тридцать восемь, – говорит она. – Помню, когда маме исполнилось тридцать пять. У нее все документы были разложены по папочкам. Она тогда свое дело открыла. Она мне казалась такой невероятно взрослой и собранной. А мои друзья перебиваются проектной работой и не прочь перепихнуться с первым встречным.

Но, может, и она так думала про своих приятелей, когда сравнивала их с родителями, как по-вашему?

– Очень может быть, – отвечает таксист.

Они молчат.

– Но еда была вкусная, – говорит она. – Вы там бывали?

– Нет, – говорит он.

– Порции здоровенные, – продолжает она. – Терпеть не могу, когда идешь куда-нибудь, выкладываешь три сотни за блюдо и остаешься голодным. Раздражает же до жути?

– Действительно, – с оглашается он. – В едь хочется же наесться.

– Вот-вот, – говорит она и добавляет:

– А вот с вытяжкой у них там проблемы. Зал насквозь пропах кухней. Так воняло, что мне пришлось выйти на улицу подышать, чтоб не стошнило.

Таксист встречается с ней взглядом в зеркале заднего вида. Они молчат. Она достает телефон. Первая эсэмэска пришла в полдевятого. Брат пишет, что он у себя в конторе и ждет папу. Вот же черт. Папа что, сегодня приезжает? Следующая пришла без четверти девять. Брат пишет, что папа все еще не прибыл. Полдесятого. Пишет, что начинает волноваться. Четверть одиннадцатого. Пишет, что самолет задержался и он скоро отправится домой. Просит ее позвонить. Она смотрит на часы. Полдвенадцатого. Он уже наверняка спит. Завтра поговорят. Единственное, что досаждает ей, пока они едут: водитель, похоже, вылил на себя ведро одеколона. А тот, кто ехал на заднем сиденье до нее, определенно был заядлым курильщиком. Небрежно закрытая упаковка влажных салфеток в кармане двери издает химический запах абрикосовой отдушки, а от коробочки снюса^[3]рядом с таксистом пахнет мхом. Когда машина выезжает из туннеля, ей приходится опустить окно и прильнуть носом к струе воздуха.

– Что, жарко? – спрашивает водитель.

– Немного, – отвечает она.

Он закрывает ее окно со своего места и сбавляет температуру кондиционера. Она слышит собственное дыхание. Рот наполняется слюной.

– Вот здесь, пожалуйста, – говорит она таксисту, как только машина выруливает с круга.

Она протягивает водителю кредитку и вылезает с заднего сиденья. Пять минут сидит на корточках около какой-то клумбы. А потом начинает двигаться к дому. Ее не вырвало. И не вырвет. Но что-то не так. Она чувствует себя этаким супергероем, наделенным суперсилой сомнительного свойства, которая заключается в способности улавливать все запахи на расстоянии нескольких кварталов и испытывать от этого приступы тошноты. У входа в 7-Eleven разит сосисками. Рядом с автобусной остановкой воняет собачьим дерьмом. Прохожий пахнет кремом для лица. А ее улица источает запах гнилой листвы. Она поворачивает направо и уже подходит к своему подъезду. Сзади раздаются шаги. Шаги ускоряются. Наверняка это ничего такого не значит. Ночной бегун. Или ее сосед-рокер увидел, как она сидела на корточках, и хочет узнать, не надо ли ей помочь. Но она все же вытаскивает связку ключей, чтобы быть наготове. Ключи превратились в кастет. Взгляд сфокусирован. Тошнота прошла. В глаза – по яйцам. В глаза – по яйцам. Действуй на опережение. Кричи. Не дай нападающему увидеть твой страх. Она собирается с духом, разворачивается и устремляется прямо к своему преследователю с криком «Чего вам надо?».

Мужчина вытаскивает из уха наушник.

– Что, простите?

– Прекратите идти за мной, – говорит она.

– Я здесь живу, – отвечает он и тычет пальцем.

– В каком подъезде? – спрашивает она.

– 21, – произносит он.

– Нет здесь номера 21, – говорит она.

– Нет, есть, – отвечает он. – Ведь я там живу.

– А улица какая?

Он называет улицу.

– Ладно, – говорит она, – идите.

Он прибавляет шагу и проходит мимо, испуганно поглядывая на нее и качая головой. От него пахнет жареным попкорном. Она провожает его взглядом. Как только он скрывается за углом, она вновь обессиленно скрючивается. Чертов ресторан. Чертово вонючее такси. Чертовы гадкие кучи листьев. Она поднимается на лифте и едва успевает в ванную, где ее выворачивает в унитаз.

– Милая? – доносится по ту сторону двери шепот не ее парня. – Я могу тебе чем-то помочь?

Она не отвечает. Она лежит бочком на полу ванной и ждет, пока на мир не снизойдет покой.

Вот крючки, на которых не висит его полотенце. Стаканчик, в котором не стоит его зубная щетка. Занавеска для душа с сиреневым попугаем. Эту занавеску она повесила, потому что всякий раз, когда он принимал душ, ванная превращалась в тропический лес, а рулон туалетной бумаги приходилось менять на новый. И чего она злилась из-за нескольких луж на полу? Вот шкафчик, в котором ему была отведена нижняя полка, потому что выше, не встав на белую скамеечку, он бы не дотянулся. У себя на полке он хранил дезодорант и ненужные ему одноразовые бритвы, а еще коллекцию увлажняющих кремов, которые она прихватывала из гостиниц, когда ездила в командировки. Теперь нижняя полка пустует, а когда тот, который считает себя ее парнем, самовольно положил туда свой триммер, она без объяснений вышвырнула его в мусорное ведро.

Когда она выходит из ванной, не ее парень сидит на диване, уставившись в телефон.

– Перебрала немного? – с прашивает он с улыбкой.

– Нет, конечно, – отвечает она. – Я пила только минеральную воду. Вина не хотелось.

Он откладывает телефон в сторону.

– В чем дело? – с прашивает она. – Чего у тебя вид такой встревоженный?

* * *

Сын, который папа, смотрит на часы. Скоро полночь. Сестра все не звонит. Жена написала ему час назад. Он ответил, что самолет задержался и он уже едет домой. Он собрался уходить. Но не ушел. Сам не знает почему. Пробовал дозвониться на папин заграничный номер. Потом на шведский. Телефоны отключены, а может, разряжены или конфискованы. Он прислушивается в надежде услышать, как в двери повернется ключ. Задумывается, когда же они перестали встречать папу на автовокзале. Три года назад? Или пять? Точно он не помнит, но догадывается, что примерно в то время, когда сын стал папой, а папа дедушкой. Что-то случилось тогда. Хотя сын до сих пор отвечает за решение всех бытовых вопросов. Он занимается папиным банковским счетом и корреспонденцией. Оплачивает счета, заполняет налоговые декларации, отменяет поездки и вскрывает письма из службы социального страхования. И именно он отвечает за папино жилье. Неважно, приехал папа на десять дней или на четыре недели. Так было всегда. И всегда так будет.

Сын заходит на кухню с чашкой чая в руке. Когда он включает свет, слышно, как шуршат тараканы, шныряя вниз под духовку. Краем глаза он замечает, как два из них юркают под морозильник. На раковине замер еще один, надеется, что его не заметят, спинка отливает красным, выставленные вверх усики подрагивают. Сын отставляет чашку на плиту и медленно протягивает руку за рулоном бумажных полотенец. Он смачивает бумагу, давит таракана, вытирает след от него и выкидывает бумагу прямо в унитаз, чтобы не оставить вызревать тараканьи яйца.

Синие бумажные ловушки для тараканов из «Антисимекса»^[4]простояли тут несколько недель. В последний раз парень с тараканьей отравой был здесь в четверг, выдавил из шприца новые полоски похожего на зубную пасту смертоносного геля в зазоры между плитой и шкафчиком с мойкой и между холодильником и морозилкой. А они опять тут. Их здесь два вида: одни почернее, другие порыжее. Но жрут отраву и дохнут от нее одинаково. Откидываются на спинку и поджимают лапки. Длинные усики колышутся из стороны в сторону, как травинки. И такой гармонией веет от этих дохлых, готовых быть раздавленными влажным бумажным полотенцем таракашек. Он всегда отрывает строго по одной полоске бумаги на таракана. Так рулона надолго хватит. Если возьмет случайно две полоски, то подбирает двух тараканов, тогда всем достается поровну, а ему не надо лишний раз тратиться на покупку бумажных полотенец. Это не его голос. Папин.

– Отрывай по одному кусочку за раз, – кричал он из-за двери, пока сын сидел на горшке. – Д ва кусочка, если собираешься их смочить.

– Я буду, – отвечал сын.

– Тогда возьми два, – разрешал папа.

Сын отрывал два куска бумаги, смачивал их и подтирался.

– А теперь еще один, чтобы убедиться, что все чисто, – инструктировал папа.

– Да бери ты весь рулон, – к ричала с кухни мама.

– Не слушай ее, – говорил папа.

Сын поступал, как ему было велено. Всю, блин, жизнь он поступал, как было велено. А теперь не будет, думает он и берет ручку. Он не пишет папе, чтобы тот больше не рассчитывал здесь останавливаться. Не пишет, что хочет расторгнуть отцовский договор. Вместо этого он выводит на листочке: «Добро пожаловать, папа. Надеюсь, поездка была удачной. Вот твои письма. Свяжись, как сможешь, а то я буду волноваться, что с тобой что-то случилось».

Сын гасит свет и выходит на лестницу. Запирает замки на внутренней и внешней дверях, потом второй замок на внешней двери. Потом проверяет, что точно запер ее на оба замка. Потом уходит из конторы домой. Но снова возвращается, чтобы проверить, что не забыл закрыть на второй замок, когда проверял, что запер его. Он пересекает площадь и проходит мимо местной пивнушки, которая сейчас закрыта на ремонт. Минует продуктовый на углу, раньше его держал добродушный, но немного рассеянный мужичок, казалось, он все время спит за прилавком, а теперь вот, похоже, окончательно его прикрыл. Проходит мимо висящих на цепочках вывесок «Оздоровительный тайский массаж», «Парикмахерская K & N», мимо башнеобразного зеленого уличного писсуара и доски объявлений, на ней развешаны ксерокопии формата A4 с рекламой выгула собак («преданный друг собак с 1957!»), феминистского стендапа, починки велосипедов и занятий зумбой. Дальше у него на пути станция метро, обанкротившаяся кофейня, разорившаяся прачечная. Он уже готов кивнуть в сторону того места, где днем сидит попрошайка, но сейчас там пусто, лежат только несколько пледов, пустая миска да обрывок картонки с фотографией попрошайкиных детей. Сын поворачивает направо, на пешеходную улицу, по заасфальтированной, а до недавнего времени гравиевой дорожке минует большое футбольное поле с искусственной травой, красный домик с раздевалками и рощицу. В рощице дорожку уже несколько дней перегораживает поваленное ветром дерево, которое все не могут убрать. Он проходит квартал с виллами, перекрестки с круговым движением, потом стройку.

– Ну что, встретил его? – в полудреме спрашивает жена, когда он забирается в постель и ложится рядом с ней.

– Не сегодня, – шепчет он.