Именно поэтому папаша мой сильно верил в германский след, и, особенно, в сокровище Отто Скорцени. Тайный схрон оберштурмбанфюрера он искал и в Германии, и в солевых копях Австрии, и в Швейцарии, и в Испании, облазил все альпийские озера – проигнорировав лишь Новый Свет, хотя лично я бы поставил на Аргентину. Однако батюшка считал, что дедово изделие не покинет старушку-Евразию. Отец спонсировал и работу Вальтера Хорна^[3] – однако ничего, кроме золота, немец не обнаружил, да и то досталось в результате зальцбургскому архиепископу. Если бы за Святым Граалем гонялись с таким же усердием, как отец мой за проклятым клинком, реликвия давно бы уже была обнаружена, благоговейно отполирована и выставлена в Лувре на всеобщее обозрение.

Как я уже говорил, в истории этой ничего нет нового – она стара, как утесы Нидавеллира. Однако, уже завершая наше чаепитие, хозяин обронил пару слов, заставивших меня насторожиться.

– А еще Володька рассказывал, – пропыхтел Афанасьич, истово дуя на блюдце с чаем, – у всех этих, проклятых, которые меч полапали. На ладони у них черное родимое пятно, примерно со старые пять копеек величиной.

А вот этого досужий болтун уже никак знать не мог. Я вспомнил ладонь деда, ладонь левую – дедуня у меня левша – ладонь мозолистую и твердую, как чугунная болванка. В центре этой ладони, пятном окиси на благородном металле, чернело большое пятно. Как раз величиной с советскую пятикопеечную монету.

– Так, – сказал Ингри, когда я закончил рассказ.

В глазах у него загорелись два азартных огонька – как и всегда, когда ему предстояло решить задачу, не имеющую решения.

– Как так?

– Раскладываем по полочкам. Карл перед смертью говорит тебе о том, что на него давят – раз. Причем не на него одного, а «на нас». Тут, конечно, может сказаться и вечная их привычка к круговой поруке, но если «нас» – это не просто СК-Банк и прилегающие к нему организации… Уже интересно. Два: Касьянов намекает тебе о какой-то предстоящей перемене власти. Три: через тебя силовики пытаются выйти на Тирфинг. Что мы имеем в сухом осадке?..

– Стоп, стоп. Разогнался. Какая перемена власти? Ну, сболтнул мой Афанасьич что-то такое сдуру, сменят им генерал-полковника на генерал-лейтенанта…

– А не скажи. Тебе ситуация в России кажется стабильной?

Куда уж стабильней. У власти больше четверти века сидела кучка темных дельцов, в народе именуемых олигархами, а в более компетентных кругах – некромантами. И распухший упырь, которого эта компашка дергала за ниточки, никуда со своего поста уйти не мог: хотя бы потому, что способность к самостоятельному передвижению давно утратил.

– Ну разве что труп совсем уж очевидно начнет разлагаться. Хотя нет, таксидермисты у них отличные еще со времен Третьего Отделения.

Ингри хмыкнул и положил на сцепленные пальцы подбородок, девственно гладкий после многочисленных сеансов электролиза.

– Представь, что кого-то эта ситуация перестала устраивать. И мы даже знаем, кого. Нет, имя я пока назвать не могу, но это может быть любой безвестный подполковник, да хоть твой Касьянов. Тут важны не люди, а организации.

– Полагаешь, чтобы скинуть труповодов, ему понадобился Тирфинг? Из пушки по воробьям…

– Нет. Я полагаю, что Тирфинг ему понадобится для того, что за свержением труповодов последует.

И тут уже я призадумался. Что-то за всем этим заговором теней ворочалось в окончательном и беспросветном мраке, что-то большое и неприятное. Я был свято уверен, что труповоды и силовики – близнецы-братья, даже, скажем прямо, близнецы сиамские, с двумя куриными башками и одним огромным желудком. Просто так саму себя эта птица жрать не станет, но вот если кто-то со стороны решился покуситься на курьеголового дракона, отсечь одну – а то и обе – башки… Тут бы Тирфинг – меч, с равной легкостью рассекающий железо, дерево, камень, и человеческую душу, и душу бессмертного – очень пригодился.

– Хорошо. Допустим. Я-то во всей этой истории с какого боку припека? Если касьяновский дружок и вправду пронюхал что-то о Тирфинге, почему бы им самим до него не добраться?

– А вот этого я тебе не скажу. Не знаю. Скажу другое: Господь смертных, как известно, хранит детей и пьяных, но ты еще не пьян и уже не дитя. Так что держись-ка ты от неприятностей подальше. Лучше всего – сворачивай наш бизнес в России и возвращайся домой. Если в мире опять всплывет Тирфинг, я лично предпочту отсидеться под землей.

Прежде чем я придумал ответ на эту паникерскую тираду, за спиной Ингри захихикало и жеманно просюсюкало по-арабски:

– Амосик, милый, ну ты там скоро? Пора в кроватку.

На заднике нарисовался юный Юсуф – одна из причин, по которым отсидеться в Нидавеллире Ингри не светило. Я постарался не подать виду, что заметил дружка моего консильере, но все же что-то такое на роже у меня, наверное, промелькнуло.

Ингри дернулся, а потом скривил губы в глумливой усмешке.

– По крайней мере, я, в отличие от почтенного Мастера Ингве, не страдаю некрофилией и эдиповым комплексом в особо тяжкой форме.

И отключил камеру.

Очень вовремя – ведь проклятие старшего из наследников Дьюрина вполне способно поразить и через всемирную сеть.

Следующая ночь застала нас – меня и Нили – в Сокольниках. Говорили, что в этом году кроты там особенно расплодились и изрыли все газоны. Пока я сидел на пенечке и любовался ковшом Большой Медведицы (в нашем фольклоре она именуется Тачкой, что отпугнет любого склонного к созерцанию полночных небес романтика), Нили усердно орудовал лопатой. Не успел я вдоволь насладиться звездным великолепием, как Нили бросил лопату и вручил мне теплый бархатный комочек. Кроты – не самая высокотехнологическая связь с подземельем, зато, как ни странно, самая быстрая. Протянуть кабель в чертоги Нидавеллира пока что никто не догадался. Да и стоит ли? Я нашептал кроту свой приказ и выпустил зверька. Через три дня Ингвульф, мой первый капорежиме, будет в Москве. А я в это время буду уже в Непале – куда, по словам Касьянова, пять лет назад удалился наш собиратель древностей.

«Sea King», задыхаясь и покашливая, дотащил нас до трех с половиной тысяч метров и тяжело опустился на плато. Пилот заявил, что лететь дальше на такой высоте и при встречном ветре отказывается – боится, как бы не накрылся двигатель. По плато несло мелким колючим снегом, выпавшим в этом году чуть ли не на два месяца раньше обычного. Близилась ночь. Мы выгрузили вездеход «Витязь» на гусеничном ходу, заблаговременно приобретенный у знакомых барыг с екатеринбургской базы. Вездеход, конечно, не помог бы нам добраться до монастыря, прятавшегося высоко в скалах – однако, прежде чем ломиться туда, имело смысл слегка осмотреться.

Ингри ухитрился проследить передвижения клиента – бывшего капитана советской армии Всеволода Петровича Гармового – до этого самого монастыря с маловнятным названием Недонг. Обычно Ингри достаточно пообщаться с ребятами из компьютерного отдела, поддерживающими плотную связь с теми службами, которые собирают данные по использованию кредитных карт и информацию о регистрации пассажиров. Нынешняя задача, однако, оказалась сложнее. Таинственный капитан за все платил наличностью, а, очутившись в Непале, избегал встреч с соотечественниками и назойливого внимания иммиграционных ведомств. Пришлось обращаться к помощи краснохвостых соек, по-местному именуемых кингуцу. Сойки – дальние родичи ворон, с которыми наша наземная разведка сотрудничает давно и плодотворно. Нельзя сказать, что ворона или сойка – самое незаметное средство наблюдения. Когда за тобой настойчиво следует стайка горланящих соек, поневоле задумаешься: то ли ты в кармане куртки позабыл горсть орехов, то ли твоя прическа напоминает им родное гнездо, то ли дело нечисто. Карлики-цверги для подобных целей используют мясных мух, что намного практичней. Однако отношения между свартальвами и потомками Мотсогнира далеки от дружеских: мы вытеснили цвергов почти со всех их исконных территорий, заставляя ютиться в заболоченных штольнях у самой поверхности, или, наоборот, на ледяной границе Нифльхейма. Говорят, что самые отчаянные устраиваются даже на окраинах эрликова царства^[4]. Правда это или нет, но любви между нами издавна не водилось, так что ни о каком обмене информацией можно было и не мечтать. В любом случае, здесь речь шла не о прямом наблюдении, а о событиях пятилетней давности, и тут уж представителям вороньего племени нет равных. Память у них острая и фотографическая. Да, русский путешественник объявился в долине и, да, выспрашивал дорогу к монастырю. Если он и спустился обратно с гор, сойки этого не видели, так что Всеволод наш Петрович либо сгинул на пятикилометровой высоте, где располагалось святилище, либо подался в монахи, либо перевалил хребет и долго шагал пустынными перевалами, пока не выбрался на китайскую сторону. Китайские сойки и вороны сотрудничать с нами отказывались: у них имелся договор о неразглашении с правительством КНР. Учитывая массовую зачистку рисовых полей от воробьев, пернатых я понимал, сочувствовал и давить на них пока не собирался.

Монастырь Недонг в долине пользовался недоброй славой. Местные говорить о нем отказывались, а если и говорили, то лишь в том ключе, что, мол, держались бы вы, белолицые, от этого местечка подальше. Если верить сойкам, Владимир Петрович мотивировал свое желание ознакомиться со святыней жаждой духовного просветления. Глядя на смуглые и неодобрительные лица обитателей долины, я в святости горного приюта и душеспасительных намерениях нашего путешественника сильно усомнился.

Внизу вовсю зеленели и буйствовали джунгли, а здесь поземка секла лобовое стекло вездехода. И без того невысокое закатное солнце так надежно было закрыто западными хребтами и тучами, что я даже пожалел о деньгах, потраченных на установку тонированных стекол, щитков и инфракрасных камер. В водительском кресле сидел Нили, а я устроился сзади и внимательно изучал разворачивающийся перед нами скалистый ландшафт. Абсолютно ничего интересного в ландшафте не было – скалы и скалы, с нависающими над ними более мощными вершинами, укрытыми полотнищами ранних снегов. Лишь однажды мелькнуло корявое деревце, украшенное, по обыкновению, желтыми молитвенными лентами – единственное пятнышко цвета в черно-белом пейзаже.

Если бы монастырь находился где угодно, а не в Гималаях, намного проще и безопасней было бы добраться по нему подземными тропами. Однако азиатские хребты с недавнего времени для нас закрыты. Царство Эрлика, изначально располагавшееся под Алтаем, разрослось до безобразия, захватив Тянь-Шань, Памир и горные районы Тибета. Это было обидно, это было разорительно – мы теряли старые шахты одну за другой – и, наконец, это становилось просто опасно. Если беззаботный путешественник отправлялся на прогулку по одному из больших азиатских туннелей и ненароком сворачивал не в тот коридор, больше его уже не видели. Самое обидное, что Эрлик изначально был из наших. Альв-полукровка, более известный во времена моего деда под именем Альрика Сладкоголосого, достаточно намутил воды, чтобы асы наконец обозлились и устроили на него настоящую охоту. Тогда-то он и подался в гуннские степи, а впоследствии откочевал за Урал. Не знаю, чем уж он так поразил тамошних шаманов – язык у мерзавца, по словам деда, был острее змеиного жала – однако те в испуге объявили его богом смерти и принялись приносить ему человеческие жертвы. Надо сказать, что век полукровок долог, долог, но не бесконечен. По всему, Альрику-Эрлику уже давно пора было упокоиться в могиле, однако тот и не думал помирать. Что неудивительно, поскольку жертвенная кровь – один из немногих способов раскатать жизнь полукровки до пределов, почти сравнимых с нашей вечностью.

Через пару часов поземка улеглась, а на утесе впереди затемнели какие-то пятна. Это была деревня шерпов, последнее в здешних краях людское поселение перед монастырем.

В хижинах помаргивали огни. Последним усилием наш «Витязь» вскарабкался по узкой дорожке к тому, что здесь считалось деревенской площадью, и Нили заглушил мотор. Против ожиданий, местные жители не высыпали из домов встречать чужаков, не приветствовали нас ни хлебом-солью, ни ружейными выстрелами. Было тихо. Было слышно, как на краю деревни гулко бухает здоровенная, судя по голосу, псина, и как снег скребется о стены построек.

– Что они все, вымерли? – проворчал Нили, выскакивая из вездехода. УЗИ, до этого лежавший на пассажирском сидении рядом с ним, телохранитель прихватил с собой.

– Спрячь автомат, – посоветовал я, открывая дверцу.

Будто в ответ на вопрос Нили, дверь ближайшего дома открылась и на пороге показался старик – а, может, и старуха, под несколькими слоями одежды не разберешь. Нили, все еще ворча, спрятал автомат под куртку. Старик спросил что-то на кангпо, которым ни я, ни телохранитель не владели. Увидев, что мы не понимаем, он помахал рукой, повернулся и скрылся в своем жилище.

– Будем считать это приглашением, – сказал я, и, закинув за плечи свой рюкзак, последовал за стариком в дом.

Старик оказался молодой и миловидной женщиной по имени Тенгши. Она разделяла дом с маленьким сыном и престарелыми родителями. Отец ее с грехом пополам говорил по-китайски, и мы выяснили, что муж Тенгши погиб в горах при темных каких-то обстоятельствах. Семья, как и весь их поселок, жила разведением яков.

Мы сидели на циновке. Электричества в поселке не было. Нили предложил притащить лампу из вездехода, но мне хватало и света масляного светильника. Нили вовсю уплетал лапшу из большой миски. Мне, как почетному гостю, выдали алюминиевую ложку, на которой, присмотревшись, я обнаружил клеймо Нижневартовского посудного комбината. Неисповедимы пути кухонной утвари. А, быть может, этой самой ложкой трапезовал капитан Гармовой, и оставил ее в наследство гостеприимным хозяевам? Я уже представил, как бравый вояка извлекает ложку из-за голенища армейского ботинка и протирает ее специально для этого хранимой ветошкой – но в ходе беседы выяснилось, что чужеземец в поселке не останавливался. Это меня малость насторожило: либо он нашел другую дорогу к монастырю, либо никогда и не собирался в эту нифлингову обитель и лишь отвлекал внимание от своей истинной цели. В любом случае, есть вероятность, что мы потеряли след – тогда поиски придется начинать заново.

Пока Нили насыщался, а я задумчиво прихлебывал чаек с тусклыми поплавками жира, из угла на нас таращился малыш Аншти. Круглые черные глазенки мальчика возбужденно поблескивали. За всю свою короткую жизнь он впервые видел чужаков. Даже люди из долины не заходили в это богами забытое местечко, предпочитая осуществлять торговые сделки в одном из нижних поселений.

Когда трапеза завершилась и разговор о здоровье родственников и скотины пошел на убыль, хозяева деликатно оставили нас одних. Нили немедленно растянулся на циновке. Я вынул из рюкзака карманное зеркальце и при неярком свете принялся соскребать отросшую за день щетину. Телохранитель мой возмущенно фыркнул. Сам он, как только мы покинули цивилизованную Европу, отринул всякое подобие маскировки и немедленно заплел бороду и волосы на затылке в традиционные косы.

– Ну что ты ворчишь? Хочешь, одолжу бритву, у меня и запасная есть, – поддел его я. – Тебя снежком присыпать, и как раз выйдет любимый местными сочинителями йети.

– Ты, Мастер Ингве, конечно, умный и все такое, – пробурчал Нили. – А только не свартальв ты. Нету в тебе истинного разумения, и весь сказ. Ты бы еще волосы на спине обрил.

– Нили, – вздохнул я. – Вынужден тебя разочаровать, но у меня на спине нет волос.

– А я о чем? Да ты на рожу свою голую, Мастер Ингве, полюбуйся. Не знал бы я твоего батюшку и твою почтенную матушку, точно решил бы, что с босяком – альвом путешествую. Да Хель меня забери, даже этот пидор Ингри…

Тут его ворчание стало неразборчивым. Я послушно посмотрел в зеркало. Из темного стекла пялилась на меня угрюмая и тощая рожа, какой у свартальва быть не должно. Странно-светлые глаза – как вкрапления серебряной жилы в прибрежном суглинке. Хорошо хоть кожа смуглая и волосы черные, а то и вправду от верхнего альва не отличишь. Где основательность черт, будто из базальтовой глыбы выбитых зубилом, привычным к сотворению каменных идолов? Из дешевой металлической оправы смотрело лицо Инфвальт – лишь пошире лоб и резче скулы. Недаром гадюка-Ингри утверждал, что странная, неестественная моя любовь к матери – всего лишь запущенный случай нарциссизма. Я хмыкнул и запихнул зеркало обратно в рюкзак. Вытянулся на циновке, закинув руки за голову, и прикрыл глаза. И совсем было собрался уплыть в подгорное царство: уже чудились высокие своды и стены в прожилках кварца, железняка и халькопирита, и вечно озабоченное лицо матери – но вот сейчас она увидит сына, и морщинки у переносицы разгладятся – когда кто-то подполз из темноты и дернул меня за штанину. Пока я раздумывал, какое высокогорное чудище могло забраться в хижину, в полумраке блеснули круглые глаза Аншти. Малыш дернул еще раз и настойчиво потянул к двери, шепча: «Катонгуп. Ама. Ама». На всех человеческих языках слово это звучит примерно одинаково.