Глава 5.

Iniustus

Я снова покорно встала и пошла куда меня позвали. Но не потому, что так хотела сама. Было ощущение, что мною кто-то управляет. Невидимый хозяин дергает за ниточки, а послушная ему марионетка подчиняется. Топ-топ, топ-топ. Остановившись напротив Дариуса, я устало подняла глаза. Сражаться в заведомо проигрышной битве не было ни сил, ни желания.

Не имея голоса, пыталась одним лишь взглядом выразить ему всю свою измотанность и покорность. Взглянув на меня, бармен вздохнул и щелкнул пальцами. Невидимые путы, сковывающие мое тело, вмиг исчезли.

– Мгм… – промычала я, осознавая, что голос тоже вернулся.

– Я говорю – вы внимательно слушаете, – сказал блондин и указал на стул.

Послушно кивнув, уселась на стул и приготовилась внимать.

– Место, в котором вы сейчас находитесь имеет множество названий. Чистилище, вальхалла, аменти, дуат – у каждой религии свой вариант. Мы, обитающие здесь, зовем пургаторий. Но каким бы словом вы ни пользовались, суть его остается неизменной. Это место, где все не упокоенные души подвергаются последнему суду. На каждом этаже расположен отдельный судебный зал, которым управляет «referendarius⁵». Он же проводит суд над заблудшей душой. В «Партиториуме» – это я. Каждому судье полагается помощник – «afferentem⁶», тот который собирает умершие души на земле и приводит на последний суд. Каждая не упокоенная душа после суда отправляется в эдем либо инферно. Решение выносится судьей в зависимости от воспоминаний осужденного о прожитой жизни. Но бывают случаи, когда явившегося невозможно подвергнуть суду, ибо его память искажена. Такие души называются «iniustus» – неосуждамые. Они остаются в пургатории до тех пор, пока не изменят свой статус на «damnatus»⁷, – объяснил он.

– Вы называли меня «iniustus», значит я тоже неосуждаемая? – удивленно спросила я.

– Да, – кивнул бармен, подтверждая мои слова. – Твоя память обрывочна, этих воспоминаний недостаточно, чтобы осудить.

– И что теперь? – почему-то я почувствовала себя ущербной.

– Ты останешься здесь, станешь моим afferentem, – ответ прозвучал как раскат грома, разверзающий хляби небесные.

Или это была всего лишь игра моего воображения.

– Навсегда? – мой голос еле слышно прошелестел в тишине. Куда-то разом делся весь воздух из легких, и я почувствовала себя той вороной из басни⁸, у которой в зобу дыханье сперло.

– Нет, – уверенно покачал головой Дариус. – Ровно до того момента как восстановится память, либо будет заслужено всепрощение.

– Всепрощение? – переспросила я.

– В случаях, когда судьба неосуждаемого неоднозначна, ему поручается определенная работа, а после ее надлежащего исполнения даруется всепрощение и место в садах эдема.

– Звучит неплохо, – мой дух немного воспрял.

– Его не так просто заслужить, – пожал плечами бармен, безжалостно круша хрупкие ростки моей надежды. – Работа на пургаторий никогда не бывает легкой.

– А можно отказаться? – не то, чтобы я рассматривала эту возможность всерьез, но для принятия взвешенного решения, привыкла исследовать все имеющиеся варианты.

– Можно, – согласно кивнул он и указал на аквариум. – В этом случае душа обречена скитаться по пургаторию, пока не превратиться в медузу – существо, лишенное разума, и чувств.

Вспомнив красивый розовый экземпляр, который увидела по приходу, я внутренне поежилась. Неужели она тоже когда-то была таким же человеком как я? Вечно бороздить безжизненный аквариум с другими неприкаянными поселенцами – участь самая незавидная.

– И через какое время это происходит? – спросила я из чистого любопытства.

– Лет через пятьсот, плюс-минус столетие – безразлично ответил Дариус.

– Что ж, я готова быть вашим помощником, – решение пришло само собой, поскольку выбора у меня как такового и не было. – Говорите, что должна делать.

До этого момента бармен не поднимал на меня глаз, всецело поглощенный таким увлекательным занятием как перемывание бокалов. Однако стоило мне сказать, что согласна, на меня наконец-то обратили внимание. Я снова ощутила, как обжигает взгляд его холодных серых глаз и невольно опустила свои глаза в пол.

– Для начала следует переодеться, – услышала ровный голос над ухом.

Только после этого неожиданного замечания я обратила внимание на свою одежду, коей к моему дичайшему ужасу практически не было. Рваная грязная тряпочка, ошметками висевшая на бедрах, при жизни служившая платьем, теперь таковым точно не являлась. Кроме фактического отсутствия нормального белья я заметила еще и огромное количество гематом и красных пятен на теле. «Следы от ожогов, об меня тушили сигареты», – всплыло болезненное воспоминание в мозгу.

Испытывая невероятный стыд, я сделала позднюю попытку прикрыться, но Дариус только покачал головой.

– Души попадают сюда в том виде, в котором их застала кончина. В этом нет ничего постыдного. Все служащие пургатория беспристрастны и не обращают внимания на такие мелочи, – спокойно пояснил он.

– А как же Яким? Он-то пристрастен, – возразила я, испытывая запоздалое чувство неловкости.

– Поверьте, для него внешний вид был абсолютно не важен, его интересовало совсем другое – загадочно ответил Дариус и выйдя из-за стойки направился к лифту. – Идемте.

Я послушно поспешила следом. Мы поднялись вверх на один этаж и вышли в коридор. Здесь уже не было аквариумов или чего-то необычного. Простой коридор, украшенный репродукциями известных художников, некоторые из них были мне знакомы. Пройдя по коридору, мы остановились как раз возле одной из картин. Мужские кисти рук, увитые вязью вздувшихся вен, сложенные в молитве.

– Альбрехт Дюрер, «Руки молящегося», – безошибочно определила я.

Дариус обернулся и посмотрел на меня с изумлением и некоторой долей уважения.

– Видела подлинник, в Вене. Картина, как и ее история, поразили меня, – почему-то почувствовала внутреннюю необходимость объясниться.

Бармен кивнул и нажал пальцами на одну из изображенных ладоней. Раздался щелчок и позади нас открылась дверь.

– Ваше временное пристанище, – сообщил он, указывая рукой на комнату. – Все необходимое найдется внутри. У вас есть время, чтобы освоится и привести себя в порядок. Как только почувствуете, что готовы, спускайтесь обратно в «Партиториум» и я объясню в чем будет заключаться ваша работа.

После этих слов мужчина развернулся чтобы уйти, но терзаемая догадкой, я не могла позволить ему просто так ретироваться.

– Дариус, – он обернулся на мой окрик. – Скажите, а что вы делали с Референом там, за стойкой?

– Играли на то, где останется ваша душа. К сожалению, я проиграл, – ледяным тоном ответил блондин и, развернувшись, вышел вон.

Глава 6. Афферентем-дискипулюс (ученик)

Оставшись в коридоре одна, я еще долго не решалась войти в комнату. Рассматривая и рассматривая полотно художника, никак не могла избавиться от навязчивых мыслей. Почему именно она? Почему именно я? Терзался ли подобными вопросами Дюрер, создавая свой шедевр? Ведь он отнял судьбу у собственного брата. Возможно, даже более талантливого чем сам Альбрехт, но миру не дано было этого узнать. Можно ли вообще отнять чей-то путь? Занять чье-то место? Или все предопределено заранее, и мы лишь слепо следуем по намеченному кем-то другим?

Мне вдруг нестерпимо захотелось прикоснуться к картине. Почему-то не покидала уверенность, что именно здесь, в невзрачном коридоре общежития никому не известного бара, а не в венском музее, висит подлинник известного на весь мир шедевра художественного искусства. Я подняла руку и легонько провела пальцами по нарисованным мужским запястьям. Дверь позади тут же закрылась с легким хлопком. Дотронулась снова и после щелчка она вновь отворилась. Более интересного и дорогого комнатного замка я в своей жизни еще не видела. Поколебавшись пару мгновений, все-таки вошла.

Комната оказалась довольно простой, даже аскетичной. Белые пустые стены, узкая кровать в углу, затянутая серым покрывалом, небольшой стол у окна, шкаф и комод. Скудно. Хотя, может быть большего нам и не нужно. Я уже давно заметила, что все здесь руководствуется принципом «ничего лишнего». Ни в обстановке, ни в общении, ни одной детали, которую можно было бы счесть излишеством. Даже в разговоре с Дариусом, хоть он и выдал несколько предложений подряд, чем поверг в полный шок, меня не покидало ощущение, что он не сказал ни словом больше необходимого.

Подойдя ближе, я с любопытством выглянула в окно. Не знаю, что ожидала там увидеть, но пейзаж меня почему-то не удивил. Все тот же пустынный город, затянутый в серую дымку. Ни движения, ни огней. «Как постапокалипсис, ей-богу», – пронеслось у меня в голове. Я тут же зажала себе рот рукой и беспокойно заозиралась по сторонам. Кто знает, можно ли здесь позволять себе упоминать его здесь… Но ничего не произошло. Земля не разверзлась под моими ногами и судный день не наступил. Выждав минуту, я облегченно выдохнула и подошла к шкафу. Если не считать сменного комплекта постельного белья, внутри были пустые полки. Только на одной из вешалок висела какая-то одежда. Сняв с плечиков, я вытащила ее на свет и стала рассматривать. Это оказался черный китель, с воротником-стойкой и длинными развевающимися полами, наподобие монашеской сутаны. Оставив форму на спинке стула, я прилегла на кровать и позволила себе, наконец, расслабиться.

Мысли хаотично проносились в голове, отгоняя сон. Кто я теперь? Как долго пробуду здесь? Что дальше? Тысячи вопросов и ни одного ответа. Проворочавшись, но так и не уснув, я встала и хотела было выйти, но взгляд упал на лежащий на стуле китель. Наверное, нужно надеть. Зачем-то же его здесь оставили. Стоило только облачиться в него, как стало очевидно – он создан специально для меня. Длинные рукава, высокий воротник и узкие брюки под сутаной прилегали к телу словно влитые, надежно скрывая от посторонних глаз все синяки и ссадины, оставленные при жизни. Наглухо застегнув китель, я заплела волосы в тугую черную косу и стянула хвост лоскутом своих лохмотьев. Зеркала в комнате не было, но от чего-то я была уверена, что выгляжу так как нужно и, глубоко вдохнув, решительно отправилась в «Партиториум».

– Я готова, учите меня, – с порога заявила перемывающему бокалы Дариусу.

Тот поднял на меня равнодушный взгляд своих бесцветных глаз и молча указал на стул. Во мне проснулось острое желание огреть его сковородой, чтобы увидеть на этом лишенном мимики лице хотя бы какие-то эмоции.

– Куда вы их деваете? – спросила я, пытаясь заглянуть за барную стойку.

Дариус одарил меня вопросительным взглядом.

– Золотые слитки, – пояснила, усаживаясь на стул, – говорят, что молчание – золото. Судя по вам, где-то здесь должно быть Эльдорадо, не иначе.

– Никакого золота тут нет, – процедил бармен.

– Очень жаль, – отозвалась я и уточнила, – а у вас наверняка в школе по сочинениям двойки были?

– Почему? – опешил он.

– Ну, потому что в нем обычно должно быть гораздо больше пары предложений, – беспечно сказала я.

После этих слов мне показалось, что на бледном лице судьи стали проступать едва заметные красные пятна.

– Я никогда… – начал было он, но тут же был прерван.

– Всем привет! – донеслось из коридора и в бар вошел юноша.

Невысокого роста, едва ли чуть выше меня самой, в таком же черном кителе, с огненно-рыжей копной волос и задорными веснушками на носу.

– Так вот из-за кого столько шуму, – протянул он, с интересом меня рассматривая.

– Мой афферентем, – без особого энтузиазма ответил Дариус, показывая на меня.

– Знаю-знаю, – кивнул рыжий, – о вашей с Фером игре весь пургаторий трещит.

Бармен едва заметно скривился, но ничего на это не ответил.

– Тарон, – представился парнишка, протягивая руку.

– Мира, – ответила я и крепко пожала ее.

– Идем, Мира. Нам пора, – сказал он и потянул меня в сторону выхода.

Я непонимающе уставилась на Дариуса.

– Идите с Тароном, Мира. Сегодня он ваш учитель, – пояснил бармен.

Я повиновалась и вышла вслед за парнем в коридор.

– Ты правда ничего не помнишь из жизни? – поинтересовался рыжик, пока мы ехали в лифте.

– Правда, – кивнула я.

– Интересно… – протянул он и тут же выдал, – а как ты умерла, помнишь?

– Ммм… Меня убили, – я слегка замялась, не желая снова погружаться в болезненные воспоминания и делиться этим с малознакомым человеком.

– Значит мученица, – вынес вердикт он, – странно, что тебя определили на эту работу. Обычно таким чего попроще дают.

– А что, быть помощником судьи тяжело? – насторожилась я.

– Ну вообще-то, работенка не из приятных, – пожал плечами Тарон.

– Почему? – я начала потихоньку сомневаться в правильности своего решения.

– Узнаешь, – загадочно ответил тот.

Мы вышли из лифта и остановились в холле возле часов.

– Ну что, готова? – с улыбкой спросил Тарон.

– Не знаю, – честно призналась я.

– Значит считаем, что да – расхохотался он и достал из кармана какую-то бумажку.

Пробежав по строчкам глазами, он схватил меня за руку и щелкнув пальцами, торжественно произнес:

– Начинаем урок!

Через мгновение мы оказались на берегу какого-то грязного ручья возле покошенного полуразвалившегося сарая. Из открытой, болтающейся на одной петле двери, раздавались тихие протяжные стоны.

– Джахар Огренч, – назвал Тарон, заходя внутрь первым, – сорока восьми лет, семьи нет, бездомный. Умирает от ранения ножом в живот. Перед смертью совершил ограбление.

В воздухе витал специфический запах крови. Я уставилась на грязного заросшего мужчину, ничком лежащего на земле. Он хрипло стонал, а под ним медленно растекалась липкая красная лужа.

– Мира, – обратился ко мне Тарон и, дождавшись, когда я подниму глаза, продолжил, – Мы явились сюда для того, чтобы забрать его душу и проводить в пургаторий. Сейчас он еще жив и мучается от боли. В нашей власти прекратить его страдания, усилить либо же оставить неизменными.

Произнеся это, он присел и провел рукой над телом умирающего, там, где зияла открытая рана. С кончиков пальцев афферентема сорвались маленькие искорки и тут же впитались в рану. Мужчина сразу затих.

– Мы не судьи и нам не дано увидеть, какую жизнь прожил забираемый, – продолжил объяснять Тарон, – но мы можем узнать, какое последнее деяние он совершил перед кончиной. В данном случае, Джахар Огренч напал на прохожего, выходившего из продуктового магазина, и отнял у него сумку. Сделал он это, чтобы накормить голодающего мальчишку-беспризорника, с которым подружился. Мы не знаем, какие еще поступки совершил этот человек, но мотивы его последнего деяния были благими, поэтому я даровал ему облегчение и скорую смерть.

После этого афферентем протянул руку к умершему и помог ему подняться. Холодное тело так и осталось лежать на земле, а рядом с нами стоял сероватый полупрозрачный и крайне удивленный Джахар. Тарон снова щелкнул пальцами, и мы оказались в вестибюле пургатория.

– Джахар Огренч, вам назначено на 17.30, этаж номер 7. Повторяю. Джахар Огренч, вам назначено на 17.30, этаж номер 7.

Мы с афферентемом синхронно посмотрели на часы. Было 17.32.

– Опаздываем, – констатировал Тарон и двинулся к лифту.

Когда мы зашли внутрь, я обратила внимание на зеркала, в мозаике которых отражался только умерший мужчина.

– Почему так? – спросила я, кивнув на стены.

– Speculum Veritatis – пожал плечами парень, – зеркало истины. Оно отражает лишь того, кто идет на суд. Показывает со всех сторон, помогая понять кто перед тобой. Обычно им пользуются референдарии, если сомневаются в выносимом приговоре.

Выйдя из лифта, мы быстрым шагом направились к «Партиториуму». Прямо с порога нас встретил громкий голос судьи:

– Вы опоздали! – он пристально посмотрел в мои глаза, словно это произошло по моей вине.

– Извини, Дар, – виновато улыбнулся Тарон.

– Впредь будьте внимательнее, – ответил Дариус все так же глядя на меня, а затем обратился к приведенному, – мистер Огренч, присаживайтесь. Могу я предложить вам выпить?

И более не обращая на меня никакого внимания принялся смешивать коктейль.

Тарон развернулся и пошел обратно к лифту, я устремилась следом, тихо бубня себе под нос о некоторых судьях и занозах в задницах.

– Не обижайся на него, – усмехнулся напарник, видя мою скисшую физиономию, – Дар хороший судья, просто он привык работать один и не может простить Феру, что тот навязал ему тебя.

– Ну так и не соглашался бы, – хмыкнула я.

– Ты что! – замахал руками парень, – Референ самый главный среди судей. Его решения не обсуждаются. И раз он назначил тебя в афферентемы и приставил к Дариусу, значит на то была причина.

Когда мы вышли в зал, он снова уставился на часы и полез в карман за бумажкой.