© Щербинина Ю. В., 2016

© Издательство «ФОРУМ», 2016

© Издательский дом «НЕОЛИТ», 2016

* * *

Любови Михайловне Барбашовой, моему учителю литературы

Предисловие

Любая книга – одновременно и зеркало своего времени, и фильтр актуальных фактов, и лакмус едва ли не всего существующего в культуре на каждом историческом этапе. Литература как содержательная основа книги – пространство зеркальных отражений, в котором можно разглядеть характерные штрихи современности, пусть даже это всего лишь художественные отблески.

«Литература… является, она говорит, она всегда делает нечто другое, отличное от неё самой, которая впрочем является не чем другим, как этим чем-то, отличным от неё самой». Эта многослойная мысль Жака Деррида в своей основе сводится к более простой: контуры общества воспроизводятся, повторяются, множатся в контурах литературы и (шире) книжной культуры.

Однако наши современники не очень-то стремятся познать самих себя, в том числе и посредством литературы. Это поколение имитаторов, которые активно пользуются книгами, то и дело обращаются к ним, любят рассматривать, хотят обсуждать, но гораздо реже… читают. Французский издатель и библиофил рубежа XIX–XX веков Луи-Октав Узанн назвал таких людей библиоскопами (от греч. skopein – рассматривать).

«Библиоскоп – это не восторженный влюблённый, а сторонний равнодушный путешественник, – поясняет Узанн. – Он рассматривает, гладит, обнюхивает и ощупывает книги, которые никогда не прочтёт. Он довольствуется знакомством с поверхностью вещей и никогда не обременит себя усилием проникнуть вглубь. Библиоскоп – это надзиратель за книгами, который покупает их по совету своего книжного агента, отдаёт их в модную переплётную мастерскую, а затем хранит на полках без движения, неразрезанными, как хранил бы драгоценные безделушки в витрине под стеклом».

Уберём из этого описания архаические детали позапрошлого столетия – и получим точную характеристику вполне узнаваемого современного типа. Хотя нет, архаику лучше оставить – чтобы посмотреть, как прихотливо распорядился ею наш современник, каким странным метаморфозам подверглись традиционные практики обращения с книгами, насколько неожиданно изменились многие понятия в новых культурных условиях. Далее увидим, например, как выглядит сейчас разрезанная книга.

Мы, ныне живущие, часто смотримся в зеркала книг, но редко видим нечто большее, чем самих себя. Следим за развитием сюжета, вычитываем общие идеи – и только. Часто мы лишь самовыражаемся за счёт книг: красиво расставляем их на полке, обыгрываем как элемент интерьера, многозначительно упоминаем в «умных» беседах, горделиво вручаем кому-нибудь в качестве «лучшего подарка»…

Между тем, внешний облик книг, технологии их написания, возможности использования, способы распространения, условия хранения – то есть всё, что можно условно обозначить как «окололитература», творит мировую историю точно так же, как творят её открытия учёных, деяния политиков, труд рабочих. Причём не только творит, но и объясняет, иллюстрирует, выявляет скрытые смыслы. «В чтении, настроениях и предпочтениях читающей публики, как в капле воды, отражается общественная жизнь», – справедливо заметил ещё в начале прошлого века выдающийся русский книговед Николай Рубакин.

Объективный и даже несколько дистанцированный, отстранённый взгляд на Книгу как предмет культуры и Литературу как корпус текстов позволяет увидеть неявный, но очень значимый момент социального перехода от традиции (статической системы устойчивых понятий) к тенденции (динамической системе постоянно меняющихся направлений). Организованное по принципу преемственности «общество традиций» требовало соответствия сложившемуся укладу, общественному распорядку, неким канонам поведения. Организованное по принципу новизны «общество тенденций» обязывает следовать актуальным запросам общества, отвечать на вызовы времени. Первый тип строится по модели «след в след», второй тип – по модели «стимул – реакция».

«Общество традиций» существует по космическим законам: объём, глубина, синтез, онтологическая подлинность. «Общество тенденций» живёт по законам косметическим: плоскость, поверхность, маскировка, неразличимость. Перечисление без пояснений не самый лучший способ комментария, но, в общем-то, ведь всё понятно, не правда ли? Ещё понятнее – в проекции на книжную и читательскую культуру.

Так, прежде книгу почитали и берегли как святыню, сакральный предмет, икону культуры – сейчас ею распоряжаются как функциональной вещью, или модным атрибутом, или забавной игрушкой, а то и как «отжившим свой век» предметом для вторичной творческой переработки. Причём вовсе неважна основа такого поведения – элитарность или утилитарность – значима сама судьба книги в обществе, перемена её участи в культуре.

Возникает и другой вопрос: а что есть писательство в современном мире? Гражданская миссия, органическая потребность, особая профессия, образ жизни, способ социальной адаптации? Этот вопрос, в свою очередь, наводит на многие другие. Например, должен ли писатель непременно видеть мир как текст или вполне достаточно только овладеть навыком сочинительства? Каковы критерии подлинного творчества и что отличает его от графомании? Почему писатель не брезгует плагиатом, а читатель – книжным пиратством?

Исчерпывающие ответы, пожалуй, невозможны, поскольку «общество тенденций», в отличие от «общества традиций», аморфно, диффузно, эклектично. Всё слилось и смешалось, многое неясно, иное ложно, что-то вообще эфемерно. Но литература при всей её внешней эфемерности – всё же реальный продукт человеческой деятельности и потому позволяет не только вычитывать социальные контексты, но и считывать культурные коды современности.

Правда, это бывает непросто. Иногда приходится проводить многочисленные параллели с прошлым – например, при описании новейших книгоиздательских форматов или современных «творческих переделок» книг. Порой невозможно обойтись без пояснительных метафор – скажем, в разговоре о писательских техниках или книжных фобиях. (И здесь волей-неволей возникает критикуемый нами же стиль письма литературных критиков.) Подчас необходимо развенчивать устойчивые стереотипы и взламывать защитные механизмы, выработанные литературным сообществом, – например, при обсуждении оскорбительной критики или книжного пиратства.

При этом везде, в каждом из названных случаев, хорошо работают изображения – живопись, гравюры, карикатуры. Особенно произведения мастеров далёкого прошлого, которые замечательно контрастируют и, одновременно, гармонируют с современностью. Переносом таких изображений в современный контекст достигается иронический эффект, обнажается какой-либо парадокс, возникает культурный «перевертыш». Поэтому большинство иллюстраций намеренно не поясняются, оставляя читателя в недоумении: «К чему здесь эта картинка?» Если читатель – библиоскоп. Отсутствие комментария – насмешка над библиоскопией.

Возникает и другой вопрос: насколько сама по себе информативна сегодняшняя «окололитературная» среда? Способна ли она фиксировать приметы времени и работать на понимание современного мироустройства? Индийский классик Премчанд назвал литературу «волшебной палочкой, которая позволяет нам увидеть душу вселенной в животных, камнях и деревьях». Но это было сказано о тысячелетиями создававшейся Большой Литературе, фактически ровеснице человечества.

В культуре «общества тенденций», утратившей былое величие Канона, природную сообразность и подлинность творческих форм, априори невозможна великая литература. Возможны разве что выдающиеся произведения, отдельные и немногочисленные. Сегодня литература способна дать нам не объёмный слепок, а лишь плоский отпечаток современности. И не стоит ожидать, а тем более требовать от неё большего.

Ещё очень важно, кто именно «производит» и «потребляет» Литературу и Книгу как её материальное воплощение. Современность явила киберкантропа – индивида с целой обоймой гаджетов, но нравами и повадками дикаря. Киберкантроп протеичен и многолик – им может быть едва ли не кто угодно: развесёлый «падонок», желающий «убица апстену»; эксцентричный оригинал, украшающий себя железками и сочиняющий стимпанк-романы; заурядный «сетевой хомячок», любитель виртуальных дискуссий по любым темам; респектабельный обладатель шестого айфона и новейшего браузера, а по совместительству – завзятый тролль и автор безграмотных постов в соцсетях…

Киберкантропу нужно не столько новое, сколько иное. Отличное от сложившейся традиции, от установленной нормы, от принятого порядка. Его желания, стремления, потребности подчиняются постоянно меняющимся «трендам» и прихотям моды. Библиокафе, книголечение, дети-писатели, ворд-арт, эпатажные заглавия, типографские выкрутасы – всё это существовало и раньше, но теперь обрело другую значимость, иные смыслы, вписалось в современную систему координат.

В целом ряде новейших культурных практик просматривается пост-одичание: от библиосвиданий или бук-карвинга – до поощряемого пиратства или наглого плагиата. Эта идея весьма полемична и способна вызвать раздражение даже у читателя-небиблиоскопа, но в нашей книге она сквозная, магистральная. Причём приводятся разносторонние и даже противоположные аргументы. Кто хочет спорить, должен вначале с ними ознакомиться, а затем дополнить собственными.

Говоря фактически о пост-одичании, некоторые пользуются термином «новое средневековье». Но средневековые люди не «переделывали» книгу ради творческого самовыражения – у них были совсем другие цели, притом вовсе не обязательно благородные. Практики далёкого прошлого, так или иначе связанные с книгами (например, палимпсесты, антроподермические переплёты, «словесные» портреты, «человеческие» алфавиты), позволяют реконструировать совершенно иную картину мира – мало похожую, чаще даже вообще не похожую на современную. Эта сущностная разница тоже становится предметом осмысления в настоящей книге. Правда, пока довольно поверхностного, ибо каждое такое явление нуждается в отдельном культурологическом исследовании.

С этим связана ещё одна заметная черта современности: отсутствие проблематизации бытия. Время библиоскопов – это эпоха отсутствия вопрошания. Проблемное замещается и подменяется множеством других понятий: интересное (например, роман или фильм), протестное (скажем, политическая акция), наконец актуальное (допустим, вручение литературной премии). Одни люди попросту не видят Мир как Проблему, другие создают ложные, мнимые проблемы, третьи склонны к искусственной проблематизации. Последние получили прозвище траблмейкеры (англ. trouble maker). Траблмейкерство проявляется в самых разных и не взаимосвязанных вещах: хамской критике, литературной мистификации, создании скандальных арт-объектов, намеренном плагиате и даже раннем писательском дебюте.

Однако и в «обществе тенденций» Литература никак не поспевает за жизнью, которая прирастает всё новыми творческими формами, бросает всё новые культурные вызовы. Книга не в состоянии насытить своим богатейшим телом неуёмную фантазию дизайнеров, доверчиво и послушно подставляя его не только фотокамере (для буктрейлера), но уже и модельному ножу X-acto (для бук-карвинга). Писатель с Читателем, двигаясь в общем русле и едином ритме, всё равно несчастливы вместе. Хотя первый сейчас вполне охотно раскрывает «секреты мастерства», а второй увлечённо сочиняет фанфики. Нелегко и тем, кто силится описать «окололитературный» мир – здесь просто не хватает слов, и нам приходится использовать преимущественно англицизмы, которые порой не знаешь, как и писать-то правильно.

Что в итоге? А в итоге не всё так мрачно. Книга неуничтожима до тех пор, пока жива человеческая мысль. Литература – будь она хоть слепок, хоть отпечаток мира – всегда рассказывает об устройстве окружающей действительности. И, не ведая о многом, мы точно знаем одно: «Мы знаем, что на самом деле мир – это текст, и он говорит с нами, смиренно и радостно, об отсутствии себя самого и в то же время о вечном присутствии кого-то другого, а именно – своего Создателя». С тех пор, как эту замечательную мысль высказал французский писатель Поль Клодель, прошло девяносто лет и пройдёт ещё столько же, и ещё… но мир всё равно будет оставаться текстом.

Настоящий текст посвящаю своей школьной учительнице литературы Любови Михайловне Барбашовой. Она не была ни педагогом-новатором, ни одержимым «служителем профессии», ни харизматичным наставником, каким часто становятся словесники для старшеклассников-гуманитариев. Обыкновенный учитель обычной школы на городской окраине.

Любовь Михайловна была непримирима ко многим вещам и порою жёстко бескопромиссна. Она добивалась от нас живого участия в разборе литературных произведений. Она могла не засчитать ответ ученика, вызубрившего теорию, но не имевшего личного мнения о прочитанном. Она была чутким диагностом и яростным врагом библиоскопии. Но тогда даже мне – прилежной отличнице, мечтавшей стать педагогом, это казалось немного преувеличенным да и не очень-то нужным.

Иногда глаза учительницы наливались слезами отчаяния и бессилия, на что наши «пофигисты» глумливо ухмылялись, а «активисты» стыдливо прятали взор. Сейчас-то я понимаю, что происходило, что совершалось там и тогда. На самом деле она не учила нас любить литературу – она учила нас быть настоящими.

Любовь Михайловна подарила мне несколько книг, по окончании школы мы дружили, некоторое время регулярно переписывались. Собственно, это всё. Но самое важное знание всегда приходит слишком поздно. И это тоже расплата за библиоскопию…

Понимаю: отчасти это псевдохудожественный жест, самовыражение живого за счёт ушедшего – но всё равно обращаюсь к Вам с просьбой. Любовь Михайловна, простите меня за то, что сейчас я могу говорить с Вами только с помощью этой книги.