Я слегка склонила голову. Хоть он и выглядит иначе, чем когда мы через лес шли, там как… конь, замордованный тяжкой работой, а теперь выпущенный на волю, сытый и отдохнувший, а все одно – это тот самый Всеволод, который помог нам до Осин добраться.

– Сядем?

Он садится на лавку, я присаживаюсь рядом, складываю руки на коленках. В обед я переоделась – запачкала случайно рабочее платье, пришлось выходное надеть, потому что остальные как раз после стирки сохли. Оно жёлтое, в цветочек, а у Малинки похожее, только голубое. Мы одинаковые купили, только расцветка разная, когда в Вишнянки приехали, не удержались. Не ходить же в дедовых обносках? Глаша нам потом много своих старых отдала для работы, а эти праздничными остались. Она сказала, платья нам очень идут и сразу видно становится, что мы сёстры.

Я невольно поправила волосы. Рабочий фартук и косынку я сняла, когда с кухни уходила, но в зеркало так и не посмотрела. Хотя чего теперь-то переживать, поздно уже.

И всё равно – вон он какой ладный, после леса из дикаря превратился в одно загляденье, надеюсь, и мы с Малинкой уже не те курицы в мужских обносках.

– Я хотел извиниться.

– Что? – я чуть с лавки не навернулась. – За что?

– За то, что оставил вас без присмотра. Дед Ших просил убедиться, что вы хорошо устроились, а я делами был занят, решил, вы и сами можете.

– Мы и правда можем! У нас всё в порядке. Мы же тебе чужие совсем, с какой стати себе на шею такое ярмо вешать? Так деду Шиху и передай… если увидишь.

– Хорошо, – он кивнул и улыбнулся. – Я и не сомневался, что вы справитесь. Значит, мир?

– Конечно, – я даже удивилась. – Разве я с тобой воевала?

Как-то двусмысленно прозвучало. С ним-то нет…

– А что вы тут делаете, в Вишнянках? – быстро спросила я. Всеволод помолчал, а потом неожиданно смущённо улыбнулся.

– Дело у нас тут важное.

– И надолго вы?

– Как выйдет.

Он внимательно посмотрел на меня, подумал. Казалось, хочет что-то сказать, а никак не решается.

– Ясно, – протянула я.

Вот и не о чем вроде больше говорить. Да, было время, когда он нам помог, да, я его уважаю и благодарна за подмогу, но большего между нами нет.

– Ожега… А ты не хочешь в Осины вернуться?

Опять я в лавку вцепилась, перестав вертеться.

– Зачем?

Он сглотнул, вытер рот рукавом.

– Просто… там вроде неплохо.

– Тут тоже неплохо.

– Там я чаще бываю, присмотрю за вами, раз деду обещал. Я ему должен.

Да уж, присмотрит он! А Малинка тем временем совсем от любви свихнётся. Вот сегодня на родную сестру бросалась, потому что она вместо Всеволода к ней пришла. Любовь – чувство страшное, от него и разум некоторые теряют. Будет нас навещать, забыть о себе не даст, а Малинка раз за разом будет с ума сходить и на мне отыгрываться. А то и глупостей наделает, а разбираться тоже мне.

Нет уж, пусть дальше от нас держится!

Только как это всё ему скажешь?

– Всеволод, спасибо тебе. Но мы тут уже устроились. Да и чего за нами приглядывать? Глаша, хозяйка наша, за нами приглядывает, в обиду не даёт. Ты не думай, мы и сами за собой приглядывать умеем. Да и тебе зачем лишние заботы? Дел своих-то поди гора, раз ты по работе то в глухой лес, то в другой город. В общем, не бери в голову, ты ничего не должен, что деду обещал, сделал – в город довёл, по пути не бросил. Дальше мы сами.

Он глубоко вздохнул, но вовсе не с облегчением, как я ждала, а чуть ли не с досадой.

Не понимаю ничего.

Носком туфли я стала поддевать камешки, толкая их на дорогу.

– Ладно, – он вдруг решительно поднялся, взял меня за плечи. – Я не настаиваю. И очень рад, что вы такие умницы – хорошую работу нашли, сами о себе заботитесь… Только хочу сказать тебе, Ожега, кое-что, а ты запомни. Прошу тебя, навсегда запомни, никогда не сомневайся в том, что ни я, ни мои друзья не причиним вам вреда. Ни один из нас. Ни словом, ни делом. Никогда.

Я почти испугалась. Почти. «Мои друзья» он так по-особому выделил, будто только о них и говорил.

– Пообещаешь мне, что запомнишь?

– Д-да.

– И… – он что-то прокрутил в голове, но больше ничего не сказал, вздохнул только, убрал руки и ушёл в дом.

Ничего не понимаю!

Я поболтала головой, словно мысли – картошка, которая от этого плотнее в мешок уляжется. Только и дальше казалось мне, что Всеволод чего-то не договорил. Что вся наша беседа прошла не так и не о том, о чём должна была.

Хотя… я часто себе всякую чушь выдумываю. О том, как и что чувствуют другие люди, особенно красивые парни. А на деле после выходит – кроме моей выдумки в них и нет ничего.

А, чего голову ломать, работать пора!

* * *

Всеволод вернулся в комнату, где его уже с нетерпением ждали.

– Ты уговорил их вернуться в Осины? – деланно спокойным голосом спросил Гордей, а у самого аж костяшки на сжатых кулаках побелели, так сильно он хотел казаться спокойным.

– Уговоришь их.

– Нет? – Ярый подался вперёд. – Всеволод, ты? Не смог?

– А что я мог сказать? – рассердился тот. – Она спрашивает – зачем? А я что? Как я могу объяснить, зачем им в Осины?

– Придумал бы чего!

– Чего? Чтобы замуж её удачно выдать? После такого или смеяться будет, или скорее подумает, ополоумели мы. Рассказать, что она рысь? О, это ещё быстрее заставит её подальше от нас бежать. Сам чего не пошёл уговаривать?

Ярый сложил губы трубочкой.

– Ну… вдруг бы она в меня влюбилась, ходила бы потом по пятам, слёзы лила.

Рык был коротким и глухим.

– Я шучу! – тут же исправился Ярый, поднимая руки.

– Дурень, – покачал головой Всеволод. – Чего ты его из себя выводишь? Игры ваши щенячьи – одно, а за душу он в тебя по-настоящему вцепиться может, а ты, хоть и альфа, Вожаку не ровня. Сожрёт друга, потом сам будет до конца жизни себя клясть. Этого хочешь?

– Опять ты сказки рассказываешь! – отмахнулся Ярый. – И чего ты так взъелся? Знает он, что я шутки шучу, не впервой. Знаешь ведь?

Не услышав ответа, Ярый обернулся и нахмурился. Гордей молчал, обхватив голову руками.

– Ну, мы и влипли, – на удивление растерянно проговорил Ярый.

– А ты только понял? – Всеволод нахмурился. – Думал, шутки всё? Видел я, как зверей корёжит, когда они свои души чувствуют, а получить не могут.

– Я в порядке, – глухо сказал Гордей.

– Да, – Всеволод кивнул, не отводя предупреждающего взгляда от Ярого. – Я знаю. Хочу, чтобы и он понял – теперь всё иначе. Раньше вы могли всю ночь напролёт вдвоём куролесить, пить и девок щупать, шутить про подруг своих хоть матерно… но теперь всё. Не будет больше этого, никогда. И если Гордей это понял и принял, ты, Ярый, всё шутишь. Всё делаешь вид, будто сейчас поиграем, а после будет по-прежнему. Никогда не будет. Теперь для него не мы главные, а она.

Всеволод сам удивился, с какой горечью прозвучали его слова. Он был рад за друга, очень. Только всё равно обида глубоко внутри глодала – за что? За что этой девчонке Вожак, с которым его и Ярого связывала дружба, проверенная годами? С которым они огонь и воду успели пройти. Дружбу которого они заслужили!

Ярый так и стоял столбом посреди комнаты, зло кривил губы, но молчал. Вряд ли он боялся спросить у Вожака, так ли обстоят дела, как Всеволод говорил, скорее, боялся услышать ответ.

Гордей отнял руки от лица, выпрямился и сказал:

– Хватит, не до того сейчас. Нужно как-то вывезти их с сестрой в Осины или лучше сразу к матери в Гнеш. Времени мало, но пока оно есть. Я подумаю, что делать.

Вожак встал, посмотрел на друзей – смурных, тёмных лицом… и широко, счастливо улыбнулся. Так, улыбаясь, и ушёл.

Когда дверь за Гордеем закрылась, Всеволод расслабился, закинул ноги на соседний стул, а пальцы сунул за пояс штанов.

– Ничего, Ярый, ты не один. Я вот жениться не собираюсь.

– И толку?

– Готов составить тебе компанию на следующий загул.

– С тобой? – Ярый недовольно зыркнул на него, обежал глазами. – Ну, девки ладно, для них сгодишься, как-никак альфа. А пить-то ты толком не умеешь!

– Я? Да ты ещё под стол пешком ходил, когда я кабаки ночь напролёт прочесывал, а с утра вас, шалопаев, по плацу гонял!

– Когда это было-то? Сто вод с тех пор утекло. Теперь ты и до полуночи не досидишь, напьёшься и на лавке до утра храпеть будешь. На что спорим?

– Э… на желание?

– Я что, девка, на желание с тобой спорить? – презрительно плюнул Ярый.

– На что тогда?

– Кто первый заснёт – тот седмицу за обоих платит!

– По рукам! – Всеволод потянулся вперёд, и они сжали друг другу ладони. Каждый довольно улыбался, целиком и полностью уверенный в своих силах.

* * *

Вот что я больше всего не люблю, так это убирать комнаты после отъезда постояльцев. Ладно, если мебель поцарапали или подушку порвали, а бывает, ведут себя как настоящие свиньи! Мебель ломают, за светильниками не следят, чуть пожары не устраивают, а грязи после них, что в хлеву, только ходишь да удивляешься, как за несколько дней можно столько мусора натаскать.

Но в этот раз повезло. Жила в комнате семейная пара с младенцем, который молчал, словно он кукла, только глазами из свёртка у матери на руках хлопал. Семья оказалась такой аккуратной, что после них и убирать почти не пришлось, пол только протереть да белье забрать на стирку.

Да, еще колыбель на чердак отнести и корзины для детского белья, их выдают только при надобности, а просто так в комнатах не хранят.

В общем, повезло с одним, не повезло с другим. Вытащила я колыбель в коридор и поняла, что до чердака я с ней намучаюсь больше, чем с уборкой бы мучилась. Тяжелая она до безобразия.

– Привет.

Я невольно отпрыгнула.

– Чёрт!

Гордей удивлённо поднял брови, вопрошая, не его ли я обзываю.

– Ты меня напугал!

Он пожал плечами.

– Вроде не подкрадывался. Странно, что ты меня не слышишь.

Странно ему. Я невольно нахмурилась, задержала дыхание. Утром между нами прилавок был, а теперь ничего нет, вижу, как в вырезе его рубашки терялся грубый кожаный шнурок, на котором что-то висит.

Я быстро отвела глаза, хотя было жутко любопытно – какой у него талисман? Но подумает ещё, что я на него заглядываюсь. Нет, и не подумаю! Только глаза, подлюки, так и липнут! Не к груди, так к чистым ровным волосам, аккуратно собранным в хвост, к губам, на нижней у него забавная ямочка, к рукам и к расслабленным широким плечам. А на шее, у самой ключицы, у него билась жилка. Такой живой…

Я отвернулась, заставляя себя смотреть на колыбель и корзины.

– Просто от неожиданности испугалась, и всё.

Ещё не хватало, чтобы он думал, будто я его боюсь. Пусть идёт, куда шёл!

– Красивое у тебя платье. Тебе идёт. Словно поле одуванчиков.

Он что издевается? Чувствую, щёки краской наливаются, и от злости всё внутри дрожит.

– Ты куда-то шёл?

– Ага.

– Вот и иди!

Гордей пожимает плечами, небрежно так, но глаза снова липнут – мышцы у него так и гуляют, так и красуются. Как я ни старалась, взгляд всё равно упал вниз – почему они не носят тканых поясов? Глянула бы и сразу поняла, есть ли у него кто-то.

Тьфу ты, да какая мне разница!

Отвернувшись, я хватаю колыбель, в которой лежат корзины. Не хочет он уходить, сама уйду. Жаль только, быстро уйти не получится. Зачем только Глаша такую хорошую мебель заказала? Колыбель цельная, из дерева, да ещё ножки… всё равно что бычка годовалого тащить – чем-нибудь да ударит.

– Давай помогу.

– Я сама!

Он подходит и нажимает на края колыбели руками, конечно, против его силищи мне не устоять! Колыбель со стуком опускается на пол. Потом он отодвигает меня плечом и хватает её сам.

– Похоже, не умеешь ты ни помощь принимать, ни комплименты своей красоте.

Если бы я была чайником, в этот момент бы и закипела. Ох, сказала бы тогда, всё, что думаю! Но приходится молчать, сорвусь, накричу на постояльца, Глаша может и от места отказать.

А Гордей потом наклоняется, так, что его нос почти упирается мне в щёку и тихо-тихо говорит:

– Надо улыбнуться и ответить: «Спасибо».

Я чуть зубами не клацнула, а может и клацнула, звук вроде был. Он быстро отодвинулся и как ни в чём не бывало сказал:

– Веди.

В самом деле, не драться же с ним за колыбель? Хочет тащить – ну и пусть тащит! Я сжимала губы так, что все их покусала, но довела до чердака молча. Так же молча ткнула пальцем на лестницу. Сделала вид, будто не вижу вопроса в его глазах.

– Наверх поставь куда-нибудь.

Пока он тащил колыбель наверх, я сбежала. Ушла, вернее.

Правда, недалеко. Конечно, я не думала, что Гордей украдёт вещи с чердака или что-нибудь сломает, или даже будет лазить, где не просят, нет, просто, если Глаша случайно узнает, что я вот так взяла и оставила гостя бродить, где ему не следует, тогда ждёт меня выволочка. А я этого жуть как не люблю, потому что приходится молчать и вздыхать, и жизнь после таких заслуженных выговоров кажется совсем тоскливой.

Да, и только поэтому я вернулась!

Гордей уже поставил колыбель в угол к ещё двум таким же, так, чтобы проходу не мешала, и оттряхивал руки. Надо же, как будто она пыльная была. Я, между прочим, ее тщательно протирала!

– И часто ты такие тяжести таскаешь? Неужели тут нет никого для тяжёлой работы? – спрашивает Гордей.

Я внимательно вслушиваюсь и прокручиваю его тон в голове. Вроде ни насмешки, ни укора, ни нравоучений нет. А то бы я ему!

– Нет, не часто.

– Если что, кого-нибудь из нас зови, сама не таскай.

Ага, разбежалась!

– Конечно!

Он с подозрением хмурится и почти сразу спрашивает:

– Пойдём?

Куда это? Что это он задумал?

Однако Гордей просто указывает на лестницу, ведущую с чердака на этаж и одновременно уступает мне дорогу. Лучше бы он первый шёл, неохота за спиной оставлять, но не ругаться же по любому поводу?

На лестнице приходится приподнять юбку, и я тут же оглядываюсь – не смотрит ли он? А он только улыбается.

– Ты так себя ведёшь, будто меня боишься.

– Ага, как же! Чего мне тебя бояться.

– Вот и я думаю, с чего?

Я фыркаю.

– Да не боюсь я тебя, ну ты выдумал! Думаешь, ты страшный?

– Я – нет?

– Неа.

– А кто страшный?

– Ну… – я оценивающе смотрю на него. Вообще, если представить, что он идёт на меня с желанием покалечить или убить, но верно страшно станет до жути… только я отчего-то никак не могу представить, что он хочет причинить мне зло.

– Всеволод страшный? – допытывается Гордей со странным блеском в глазах.

– Кто? Нет, он вообще нет.

– А… Ярый?

– Не-а.

Он снова улыбается. Его улыбка широкая и какая-то… ласковая, что ли. Прямо в жар бросает.

Это что ещё за новости? Показалось или он ближе подошёл?

– Ну, мне пора! – быстро говорю я, отстраняясь и отводя взгляд.

– Куда?

– Что куда? – я даже на миг опешила.

– Куда тебе пора? Уже вечер. Или ты круглые сутки работаешь?