– И не начислит. Он что, дурак, что ли… Он нас может только использовать, как бесплатную рабочую силу, и все. Тут вообще никто никому денег не платит.

– Свет, а что делать?! Бежать? Но куда? На ночь дом запирают. Я к окну подхожу, и мне страшно становится. Кругом только лес и горы, горы и лес.

– Тем более что в горах народ дикий. Здесь есть хоть какой-то шанс вернуться на родину, но если нас в горах поймают, то у нас вообще никаких шансов не будет не то что куда-то вернуться, но даже и выжить.

– Что же делать?

Энергичная от природы, Ленка была не похожа сама на себя. Она сложила руки на коленях, как примерная школьница, а в ее глазах читалась бесконечная жалость.

Жалость ко мне, к себе, к нашему настоящему и даже к нашему будущему. Больше у нее не было ни идей, ни планов, ни замыслов.

Она сидела в оцепенении, не в силах вымолвить ни слова.

– Нужна машина, – неожиданно произнесла я.

– Что?

– Нужна машина.

– Для чего?

– Для того, чтобы отсюда сбежать. Мы же не можем носиться сломя голову по лесу и горам. Если мы сядем в машину, то сумеем добраться до Кемера, а там пойдем в первый попавшийся полицейский участок. Когда нас сюда везли, я видела, что рядом с домом стоял старенький микроавтобус и еще какой-то драндулет. Думаю, что хоть один из них на ходу.

– А ключи?

– С ключами нужно подумать. Наверно, они у Экрама. Придется его хорошенько хлопнуть.

– Как? Ты предлагаешь его убить?

– Ну почему сразу убить?! Ударить, для того чтобы его временно вырубить. А иначе как мы завладеем ключами?

Ленка слегка закинула голову и поправила упавшие на глаза волосы.

– Светка, мы должны что-то делать. Должны. Так долго продолжаться не может. Всему есть предел, даже собственному унижению и терпению. Я такой секс в гробу видала. Никаких прелюдий и хотя бы минимальных ласк.

Чисто механический секс на сухую. А вчера ко мне вообще пришли два урода. Они мочалили меня несколько часов подряд, проделывали со мной все, что хотели. От страшной боли и унижения я потеряла сознание, а когда очнулась, уже никого не было. Я долго ревела и с трудом доплелась до душа, чтобы смыть с себя остатки чужого пота. Мне показалось, что мне разбили все внутренности.

У меня даже открылось кровотечение. Вечером зашел Экрам и сказал, что господа мной недовольны. Мол, я плохо отработала, потеряла сознание, и им пришлось совокупляться с телом, которое даже не шевелилось. Он лишил меня денег и сказал, что если я буду так плохо работать, то он посадит меня на хлеб и воду. Я попросила позвать врача. Сказала, что у меня страшные разрывы и кровотечение. Он потребовал, чтобы я ему их показала. Мне уже все было безразлично, и я показала их Экраму.

Он слегка побледнел и дал мне два дня выходных. Сказал, что никакой врач ко мне не приедет. Дал мне какую-то затягивающую мазь и велел немедленно привести себя в порядок. А позавчера мне вообще попался турок, склонный к садизму. Он лупил меня своими здоровенными кулачищами размером с мою голову. Я думала, что он меня просто порвет. Я пришла к Экраму в ссадинах и синяках за помощью. Просила его сделать какой-нибудь успокоительный укол, говорила, что я даже не могу сидеть, не то что работать. Но Экрам налил мне полный стакан турецкой водки и сказал, что это самое лучшее успокоительное. Я выпила его до самого дна и в самом деле почувствовала себя лучше. Ты когда-нибудь пробовала турецкую водку?

– Когда с Костиком отдыхала. Такая гадость. На микстуру от кашля похожа.

– Меня тоже наизнанку всю вывернуло, но затем ничего, полегчало. Если тебе тоже плохо, ты сходи к Экраму, попроси и тебе налить. Он не откажет. Я сегодня опять пошла, и он мне еще налил. Может, сопьюсь. Да какая мне уже разница. Мне терять нечего. Эти турки такие странные. Одни трахают с каменными лицами и даже словечка не скажут, а другие это проделывают с такой ненавистью и злобой, что кажется, будто еще немного – и они тебя на тот свет отправят.

– Господи, как там мои дети? – Я тихонько всхлипнула, но поняла, что даже на то, чтобы заплакать, у меня просто нет сил.

– Не переживай. Ты же их не с чужим человеком оставила, а с собственной матерью. Денег на первое время тоже дала. Господи, могла ли я даже подумать, что настанет время, когда я стану проституткой… Я бы никогда в это не поверила. Никогда. Правда, у меня была одна знакомая, которая этим занималась…

– У тебя была такая знакомая?

– Ну да. Анька Журавлева из параллельного класса.

– Анька работает проституткой?

– Да, и уже порядочно. Она раньше работала при казино. Присаживалась за какой-нибудь столик, где играют богатенькие Буратино, говорила, что она приносит удачу.

А многие клиенты казино, азартные игроки, специально снимают проститутку, верят, что она обязательно принесет удачу. Так вот, иногда Анька пела при этом казино, прохаживалась вдоль столиков, фланировала по залу, а в штате казино она числилась как единица рекламного стиля. Со стороны все так шикарно: красивая, стройная Анна в дорогом платье, с длинными волосами, мужчины буквально сворачивают шеи… А один раз я приехала к ней на рюмку чая и увидела совсем другую картину. Анька обхватила голову руками и ревела навзрыд. Она рассказала мне о том, как тяжела ее жизнь, что с ней на работе может произойти все что угодно. Говорит, однажды какой-то в пух и прах проигравшийся буржуй просто потерял рассудок: заставил Аньку раздеться догола и возил ее в таком виде в машине по всей Москве, а затем остановил машину и заставил идти три квартала по улице до его дома. Слава богу, была глубокая ночь и все жильцы спали. Затем она снималась на какой-то порностудии.

– Анька? Но ведь она в школе была отличницей… Она же школу с медалью закончила!

– Толку-то с этой медали… Эта студия была расположена в какой-то бывшей коммуналке. А декорации там были вообще упадешь. Гинекологическое кресло для сюжета с врачом и большой офисный стол для сюжета с начальником. Она снималась днями напролет и верила, что когда-нибудь кассета попадет на Запад к какому-нибудь солидному порнопродюсеру, который оценит Анькину фигуру и ее профессионализм и пригласит ее на съемки в Германию или Швецию за хорошие гонорары, на которые затем можно будет безбедно жить. Ей никогда не нравилась Чиччолина. В глубине души она мечтала о карьере Илоны Сталлер.

– И что теперь с этой Анькой? Она так и работает проституткой? Все-таки в нашем возрасте надо уже как-то определяться…

– Анька вместе со своей коллегой вышла замуж.

– Она вышла замуж?!

– Вышла. Да только такого замужества даже врагу не пожелаешь.

– За кого она вышла-то?

– За иностранца.

– Вот это да.

– Да сейчас выйти замуж за иностранца раз плюнуть. Это совсем не тяжело даже ленивому. Сейчас в Интернете специализированных сайтов выше крыши.

Кстати, этими сайтами пользуются все брачные агентства, только разница в том, что в брачной конторе ты выложишь за эту самую информацию около двух тысяч рублей. Так вот, Анькина коллега по бизнесу вышла замуж за какого-то техасского ковбоя. Ты можешь себе это представить?! Это же просто караул!

– А что в этом страшного?

– Да то, что Техас – это типичный сельскохозяйственный штат и жизнь в нем еще хуже и тоскливее, чем в самой захудалой и отдаленной российской глубинке. И коренная москвичка уехала жить в этот самый Техас! Это же все равно как если бы она поселилась в каком-нибудь колхозе «Красный лапоть». Первые два года эта девушка не могла получить вид на жительство и жутко боялась, что ее выгонят из страны. Она ждала, что муж будет ее содержать, потому что все россиянки представляют себе жизнь в Америке типа того, что жена сидит дома, муж ее содержит, дарит меха, машины, бриллианты… Но на деле все оказалось не так. Муж-ковбой не давал ей денег даже на карманные расходы, запрещал общаться с соседями и заставлял целыми сутками стоять у плиты и работать на огороде. Он сделал ее тихой домашней рабыней. Виза невесты действительна в течение девяноста дней. Ковбой под каким-то предлогом не успел зарегистрировать брак с Анькиной коллегой, и она автоматически превратилась в нелегалку. Это очень удобно для иностранных женихов.

Они пользуются нашими женщинами на полную катушку, совершая самое настоящее домашнее насилие как душевное, так и физическое, вертят ими как хотят, а если те хоть слово поперек скажут, грозят сдать их в полицию.

– И что же было дальше с Анькиной подругой?

– Никто не знает.

– Как это?

– Так это. Она перестала писать и звонить. Ее виза невесты давно закончилась. Брак так и не был зарегистрирован. Видимо, сельская жизнь не пошла ей на пользу, и она сбежала от своего заморского так называемого мужа. Где она теперь, что с ней – неизвестно. Техас большой. Там огородов много. Ее мать стала ее разыскивать, но все безрезультатно. Обратилась даже в Интерпол.

К ковбою приходила полиция, он сказал, что его русская невеста ушла и не оставила даже записки. Соседи ковбоя, живущие через забор, видели, как он в пылу страшной злости, когда она из последних сил корчилась на огороде, избивал свою невесту рукояткой лопаты и граблями по спине. В общем, от этой девушки уже год нет вестей.

Ее родители считают, что ковбой забил бедняжку насмерть на этом же огороде и закопал. Неизвестно, жива она или нет. Вот тебе и заморское замужество.

– А как сложилась Анькина судьба?

– О ней тоже ничего не известно.

– Она что, тоже вышла замуж за ковбоя?

– Анька влюбилась в какого-то негра, афроамериканца по-ихнему, и вышла за него замуж. Этот чернокожий мачо оказался многоженцем и только после заключения брака сказал Аньке, что в двух других городах у него тоже есть жены, а это значит, что у него будут длительные командировки. Анька пришла от этого в ужас и стала закатывать мужу постоянные скандалы. Мужу не понравилась строптивая русская жена, и он, не задумываясь, продал ее в какой-то притон.

– Как это продал? – вытаращила глаза я.

– Так это продал.

– Но ведь она живой человек, а не какой-нибудь там товар…

– Она живой товар. Сейчас любой товар в цене, а живой особенно. На него спрос всегда был и будет. Короче, судьба Аньки тоже неизвестна. Никто ее не может найти.

– А почему не посадят ее мужа? Почему к нему не придет полиция?!

– Милая, это заграница, и в ней жизнь еще суровее, чем у нас. Полиция там защищает только интересы своих граждан. А кому нужны иностранки?! Да никому. У нас вроде как штамп, что ли, на лбу стоит. Если ты русская, значит, ты проститутка. Даже если ты вышла замуж за иностранца, это означает, что иностранец женился на русской проститутке. Анькин муж сказал, что она, мол, собрала вещи, ушла из дому и не вернулась. Этот ответ вполне всех устроил.

– И что, никто ее не ищет?

– Ну, поискали немного и успокоились. Сама знаешь, как тяжело найти человека за границей. Вот если нас сейчас с тобой кто-нибудь захочет найти, то черта с два найдет. Сидим в каких-то горах. Горы да лес. Здесь даже люди не ходят.

– Получается, что выходить замуж за иностранца тоже нет смысла…

– Редко кому везет. Один случай на миллион.

Этой ночью я никак не могла уснуть. Да и о каком сне можно было говорить, если я буквально не находила себе места. Несколько раз подряд я приняла душ, надеясь смыть с себя запах чужого тела. И мне казалось, что этот запах никак не смывается… Я курила одну сигарету за другой, мысленно нахваливая себя за то, что я взяла с собой так много блоков про запас, словно чувствовала, что денег за работу мне не видать как своих собственных ушей.

Меня охватывало очень странное чувство, даже слишком странное. Я смотрела на дымящуюся в своей руке сигарету, а затем на свое отражение в зеркале и видела усталую, замотанную женщину, в глазах которой читалось страшное потрясение от того, как распорядилась с ней судьба: из добропорядочной жены и матери она превратилась в самую настоящую проститутку, принимающую всех, кто заезжает в турецкие горы отведать русской экзотики. Мне показалось, что самая важная часть моей жизни исчезла.

Просто исчезла, и все… В этой части остались мои дети, моя мама и мой сбежавший муж. А самое главное, что с этой частью исчезла и я. У меня теперь нет ни паспорта, ни адреса, ни телефона. Со мной нельзя связаться, мне нельзя написать письмо и уж тем более поговорить. Меня нет нигде…

И если я буду услужливо и терпеливо принимать турок по нескольку человек в день, то меня надолго не хватит, а это значит, что меня уже больше нигде и никогда не будет.

Встав со своего места, я заглянула в Ленкину комнату и включила ночник.

– Лен, ты спишь?

– Нет. Просто лежу.

– Я тоже. Сна нет. Как подумаешь, что завтра все то же самое, что сегодня, так жить вообще не хочется.

Сев на низкий подоконник, я положила руки на колени и заговорила, захлебываясь словами:

– Я, собственно, вот что пришла….

– Что?

– Я хотела спросить, ты в бога веришь?

– А что? – насторожилась Ленка и тут же села на своей кровати, по-турецки скрестив ноги.

– Да ничего такого. Просто мне это очень интересно. Ты крещеная?

– Да.

– Значит, ты должна в бога верить.

– Конечно, верю. Я дома иногда Библию по вечерам читала. Положу Библию на коленки и читаю. Знаешь, как ее почитаешь, сразу легче становится. Намного легче.

Я даже рассуждать по-другому начинаю. Вообще, когда люди Библию читают, они мудрее и чище становятся. Они будто рождаются заново. А к чему ты это спрашиваешь? Сама-то ты в него веришь?

– Верю. Только не в того бога, который стоит между людьми и церковью, а в своего бога. Я вот что думаю: почему же бог нас не уберег и мы так жестоко вляпались?!

– А бог и не должен никого беречь. Человек сам отвечает за свои поступки. За то, что мы с тобой в Турцию приехали, бог никакой ответственности не несет.

– Возможно, но хотя бы поберечь мог бы.

– Человек должен сам себя беречь. Свет, я что-то не пойму, к чему ты этот разговор завела?

– К тому, что, если я сейчас убью Экрама, бог меня простит или нет?

– Как это ты его убьешь?

– Да хоть как. Убью, и все. Скажи мне, а за убийство бог наказывает?!

– Ты что, забыла про заповеди? В одной из них так прямо и говорится: «Не убий».

– Ну а если я покаюсь? Ведь люди же приходят в церковь и замаливают все грехи. Это нормально. Говорят же, что бог все прощает.

– Если бы бог все прощал, тогда все бы начали убивать. А хотя кто его знает. Каяться тоже можно по-разному. Одни просто в церковь придут, свечку поставят и вроде как гора с плеч. А другие искренне каются. Нужно покаяться с душой, чтобы ты сама пожалела о том, что ты совершила преступление. Бог сможет простить только искреннее раскаяние.

– Но ведь я не смогу это сделать. Ты же прекрасно знаешь, что я не буду раскаиваться в том, что убью Экрама. Просто я не знаю, тяжело жить с этим грехом или нет. В книгах пишут, что убийцы затем не могут спокойно жить. Мол, они по ночам очень сильно страдают. Им снятся те, кого они отправили на тот свет. От этого они иногда сходят с ума, а бывает, не выдерживают и являются с повинной.

– Свет, ты что надумала-то? – Ленкины глаза судорожно забегали, а губа слегка затряслась.

– Ничего. Просто больше я так не могу. Завтра будет то же самое, что было сегодня, и так каждый день… Тебе проще, а у меня дома двое маленьких детей, которые зачеркивают дни в календаре и ждут, что их мама принесет им денежки в клювике…

Встав с подоконника, я поправила халат и направилась к выходу.

– Свет, ты куда? – крикнула мне вслед перепуганная подруга.

– Иду брать грех на душу.

Пройдя по тускло освещенному коридору, я посмотрела на часы и отметила про себя, что уже ровно три часа ночи. Время так называемого глубокого сна. Дернув входную дверь за ручку, я убедилась, что она закрыта, и пошла в противоположную сторону. Впрочем, я и не рассчитывала на то, что входная дверь может быть открыта. Наверно, так думать было по меньшей мере очень даже глупо. Подойдя к комнате Экрама, я тяжело вздохнула и прислушалась.

За дверью была гробовая тишина. Тихонько толкнув дверь, я просунула голову в комнату и увидела дрыхнувшего без задних ног Экрама. То, что турок был мертвецки пьян, не вызывало никакого сомнения. Рядом с ним, на кровати, лежала совершенно пустая бутылка из-под турецкой водки. Увидев на прикроватной тумбочке мобильный телефон, я быстро схватила трубку и пулей выскочила из комнаты.