Глава 4

Второе сентября. Я отвела шесть уроков. Сначала дети были такими тихими. Видно было, что они оценивают меня. Смотрят, на что я способна. Первый раз, когда прозвенел звонок, я стояла, и сердце хотело выпрыгнуть от волнения. Руки стали холодными, липкими от пота, и я не знала, куда их деть. Я написала на доске «Первое сентября». Стерла. Написала еще раз, только уже «Второе». Получилось коряво и криво. Ну а что же, ведь в университете этому не учили.

Я стояла у доски и ждала, когда все запишут число. Потом быстро опросила все ли на месте. Оказалось, что двух человек не было. Мне нужно было внести это в электронный и бумажный журнал. Пока я заполняла, начались разговоры.

– А что мы шумим? Открывайте учебник.

Я стала опрашивать по тем вопросам, которые заранее подготовила. Но дети не отвечали. Только одна девочка всё тянула руку. Остальные сидели, потупив головы.

В итоге от запланированных пятнадцати минут, это все заняло почти полчаса. Затем я дала задание, чтобы занести данные в журнал. Но только я записала тему, как мальчики на последней парте начали перепалку.

– Мальчики, прекратите! Иначе я напишу вам замечание в дневник.

На минуту они замолчали, но стоило мне опустить глаза, как перепалка возобновилась.

Я подошла к ним. Они сидели с раскрасневшимися лицами. Один, пока я шла, быстро спрятал дневник в рюкзак.

– Дайте мне ваши дневники.

Первый мальчик нехотя протянул мне.

– А ты? – обратилась я к второму мальчику. Все лицо у него было усыпано веснушками, и это придавало ему какой-то озорной вид.

– Я дома его забыл.

– Вот как? Но это же ведь твой документ. Тогда мне придется позвонить твоим родителям, чтобы они проконтролировали, как ты собираешься. И рассказать об этом инциденте.

Я развернулась, чтобы уйти. Это сработало.

– Вот, возьмите дневник.

Он протянул мне его. Я повернулась, но не сразу взяла протянутый мне дневник.

– Обманывать учителя – это очень плохо. Ты должен предъявлять мне его по первому требованию. Иначе придется вызвать твоих родителей на разговор.

Он мне ничего не ответил, но его взгляд сказал мне всё.

Прозвенел звонок. Все быстро начали собираться.

– А куда вы пошли? Мы еще не записали домашнее задание.

Я записала на доске номера упражнений. Половину даже не потрудилась их записать, несколько человек записали в тетрадях, а лишь человека три записали как положено в дневник.

Ещё два урока тоже прошли удачно. Хоть и не так, как я планировала. Но к четвертому уроку дети стали шуметь. Видно было, что они уже устали. На шестом уроке дала детям самостоятельное задание, потому что у меня началась жуткая головная боль. В висках стучало, казалось, голова просто взорвётся. Я думала, что упаду прямо у доски. Отпустить бы детей. Но что подумает администрация? Я еще не зарекомендовала себя. Да и дети могут привыкнуть и будут постоянно этого ждать. Прозвенел звонок. Наконец-то. Я продиктовала домашнее задание и через минуту никого не было.

После того, как прозвенел звонок, я хотела только одного – быстрее оказаться дома. Но тут пришли дежурные. А я и забыла, что ещё уборка класса будет. Так что уйти домой я не могла. Села готовиться к завтрашним урокам, но не могла сосредоточиться. Дети переговаривались, смеялись. И каждый звук отдавал в голову.

Тут я поняла, что умираю с голоду. С шести утра я ничего не ела. Я спустилась в столовую. Когда я подошла к стойке, девушка-повар сказала:

– Здравствуйте, что-то вы припозднились.

– А висит объявление, что время для учителей – после двух часов.

– Это только написано. К этому времени обычно уже ничего не остается.

– Значит, ничего уже нет поесть?

– Осталось только пюре. Будете?

– Давайте. А чай есть?

– Да.

Я взяла свой скупой обед. Пюре было холодное, синее, с комочками. А чай был какого-то странного цвета. Так почти ничего и не съев, я вернулась в кабинет. Зато цена обеда порадовала – всего двадцать рублей.

А уборка сильно не продвинулась. Зато на меня, только я взошла в класс, наткнулись бегущие девочки.

– Так. А что это мы не убираемся?

– Да мы убираемся, убираемся.

Ещё минут тридцать шла уборка, которая, впрочем, не сильно была заметна. Ну хотя бы мусор не валялся под ногами.

Я заполняла журналы, но продвигалось дело медленно, потому что постоянно приходилось давать задания.

«Ира, протри подоконники и полей цветы».

«Ваня, поменяй воду».

И так далее. Потому что иначе уборка до вечера затянулась бы.

Наконец, класс был убран и дежурные ушли. Я так почти и ничего не сделала. Голова немного прошла, но сил не было. Я собрала тетради в пакет, оделась, заперла дверь кабинета и пошла домой.

Дома я без сил повалилась на кровать.

Я хотела уйти. Первый же день показал, что я не гожусь в учителя. Но ведь я только один день отработала. Рано еще делать выводы.

Я подумала о том, как прошел этот тяжелый день. Больше всего я боялась вести уроки в девятом классе. Но всё оказалось совсем не так. В девятом классе меня приняли хорошо. Я думала, как поставить себя. Я даже отрепетировала речь.

– Здравствуйте. Меня зовут Елизавета Александровна. Я ваш новый учитель. С вами я познакомлюсь чуть позже. Вам в конце этого года сдавать экзамен. Поэтому вы сами прежде всего должны к этому готовиться. Я вам помогу. Но бегать за вами я не собираюсь. Так что выбор за вами.

Класс молчал. Хотя на задней парте мальчики улыбались и перешептывались.

Урок прошел не плохо. Хотя я и обнаружила, что знаний у класса явно недостаточно. Но есть и те ученики, кто выделяются среди других. И это было приятно.

Седьмой класс меня вывел из равновесия с первых же минут. Когда прозвенел звонок, и они стали заходить в класс, я не верила свои глазам. Они заполнили все свободные места, даже некоторые сели по трое за парту. Мне казалось, что это нескончаемый поток. Большая часть класса были мальчики.

От них было столько шума, словно я оказалась на вокзале. Около пяти минут я призывал к спокойствию. Когда все расселись и, казалось, проблемы были решены, мы начали урок. Я представилась. Сразу же поднялись две руки.

– Да?

– А вы от нас быстро свалите?

– Если будете задавать подобные вопросы, то да.

Мы продолжили урок, но шум не прекращался. Кричать и ругаться мне не хотелось. Не хотелось казаться им мегерой. Мы стали повторять материал шестого класса. Пять учеников тянули руку при любом моем вопросе. Остальные сидели, потупив глаза. Некоторые просто вполголоса разговаривали между собой.

Я дала задание на повторение материала, и вот тут-то и началось.

– У меня нет тетради. – сказал один.

Я выдала ему листок.

– А у меня нет ручки. – заявил другой.

Выдала ручку.

– У нас нет учебника.

– Почему?

– Нам не досталось.

– А как же вы будете учиться?

– Мы не знаем.

– Поделитесь кто-нибудь учебником.

– Нет, они его испортят. Пусть сами покупают.

Пришлось делать ксерокопию нужных страниц.

Стоило мне только сесть, чтобы занести данные в журнал, как снова поднялся шум. Я встала и ходила кругами по классу. Дети утихли. Чувствовала себя надзирателем в тюрьме. Аж самой противно. Но другого выхода я не видела.

Ну, а пятые классы были еще совсем детьми. Они только вступили в среднюю школу. Так что им было не просто. Они привыкли, что у них был один учитель, который помогает им во всём. А я не могла разорваться. Мне хотелось донеси свой предмет, а по факту я была нянькой.

Мне поступали жалобы то на одного, то на другого. А я даже не помнила, кто это. Вот так. Я понимала, что моих моральных сил вряд ли хватит на то, чтобы стать для них авторитетом.

Глава 5

Прошло уже три месяца. Наступил ноябрь. Очень рано темнело, воздух был холодный и сухой. Я ждала, когда уже выпадет снег, но его всё не было. Ночью были заморозки, но днем всё таяло, создавая кашу из грязи, снега и песка на улице. Этот время года я всегда не любила. Мне не хватало света. Постоянная темнота давила на глаза. Хотелось спать всё время. Вставать к восьми утра становилось всё сложнее. Полчаса я лежала в кровати, слушая, как надрывается будильник.

Работать было тяжело. Почти каждую неделю случались какие-то казусы. На прошлой неделе я проверяла дневники и выставляла оценки. И тут увидела в одном письменное обращение ко мне:

«Елизавета Владимировна, здравствуйте! Вы поставили моему сыну двойку за поведение. Прошу объяснить, почему вы так сделали. Если мой сын не был готов по уроку, то это заслуженно. Но за поведение вы не можете поставить двойку. Прошу Вас исправить это, иначе я подам жалобу в Министерство образования.»

Я не поняла о чём речь. Какая еще двойка за поведение? Я стала смотреть оценки по моему предмету и действительно увидела эту оценку. Но ставила её не я, в тот день меня заменяла другая учительница. Мне было обидно, и даже не только за то, что оценку ставила не я, а за то, как сейчас обращаются с учителями. Никакого уважения. Не разобравшись, сразу угрожают. Они ведь не знают, что я бы и сама ушла. Да только тогда учить их детей будет некому.

Только я отошла от этого происшествия, как через три дня произошло новое. Я сидела на перемене в классе и разбирала тетради. Дети сидели по группам, почти все в телефоне. Ко мне подошли девочки и окружили меня плотным кольцом. Когда я не выгоняла учеников из класса, то девочки почти всегда стояли у моего стола. Они были очень милыми в этот момент, рассказывали мне какие-то истории и отгонять мне их было жаль, хотя они мне и мешали хоть что-то успеть за перемену. И вдруг я услышала какой-то грохот и крики.

И тут ко мне подошел мальчик Вова. У него на голове была кровь. Оказалось, что одноклассник бросил небольшую доску и угодил ему в голову. Я жутко перепугалась. Хорошо, что в столе была моя аптечка. Я быстро обработала рану. Оказалось, что ничего серьезного, просто небольшое рассечение. Но всё же это ребенок. Мы пошли к директору. Там ему ещё раз обработали рану.

– Нужно позвонить его родителям, – сказал секретарь директора.

– Да, надо.

– У тебя есть номер твоей мамы? – спросила она у мальчика.

– Да.

Мы позвонили, но трубку никто не взял.

– Она, наверное, на работе.

– А дома кто-то есть из взрослых?

– Да, бабушка.

– А у тебя есть её телефон?

– Нет.

Уже прошло минут десять со звонка. И я с ужасом думала о том, что дети могут разнести весь класс.

– Елизавета Владимировна, у Вас урок?

– Да.

– Тогда идите. Мы подождём маму мальчика.

Когда я вернулась в кабинет, весь класс стоял на ушах. Дети разбирали произошедшую ситуацию. Я провела беседу, но не думаю, что это как-то повлияет на ситуацию. Я замечала, что такие беседы мало влияли на детей. Может им и становилось стыдно на время, но всё быстро забывалось. Наверное, они не воспринимали меня всерьез. Мне было 25 лет, но всегда мне давали лет 19. Для них я была как ровня. Так что хоть я и пыталась казаться как можно более серьезной, дети чувствовали, что я сама еще была в душе самым настоящим ребёнком. С каждым днем я всё больше убеждалась, что быть учителем – это не моё призвание. Я с трудом выстраивала отношения с детьми. Они в целом относились ко мне неплохо, но дисциплина на уроках была плохая. И не то что бы даже мне не хватало твёрдости характера, просто я не хотела проявлять необходимую жесткость, потому что это было мне не свойственно. Я была спортсменкой, хоть и бывшей. Я могла заставить себя работать, я могла ставить цель, но в воспитании детей я не понимала ничего. Я не могла заставить себя погрузиться в это с головой, потому что это не занимало меня по-настоящему.

Работа учителя – это действительно призвание. И дело тут не в знании предмета, а больше в педагогических качествах. В желании и умении влиять на детей, работать над их поведением и часто даже компенсировать отсутствие воспитания от родителей. Когда я занималась спортом, мой тренер всегда настраивал меня, чтобы я делала либо дело хорошо, либо совсем не бралась. Со спортом мне это казалось правильным, а в других сферах часто не получалось. Но сейчас я понимала, что все это такой труд, что если я не готова полностью погрузиться в то, то лучше уйти.

Я часто думала, что мне надо найти цель. Я уже отошла от боли поражения, хоть это и затянулось надолго. Мне казалось, что спорт научил меня не сдаваться. Но на самом деле после того, как я вынуждена была оттуда уйти, я сдалась. И сейчас мне снова нужно выстраивать свою жизнь по кусочкам. Но я не сдамся. Я смогу вывернуть свою жизнь к тому, что будет меня устраивать.

Тем временем, нашу школу покинуло уже три учителя. А ведь еще только первая четверть закончилась. Учительница английского уволилась сразу раньше после первой зарплаты. Она была так шокирована этими грошами, которые ей перевели, что тут же написала заявление, и никакие увещевания подождать хотя бы конца четверти не помогли. Большинство моих коллег считало ее поступок дурным. Но я знала, что у нее на попечении ребенок, и прокормить его на такие деньги не представлялось возможным. Так что я ее понимала и не осуждала. Не она виновата в том, что такое вот отношение сейчас к учителям. К тому же, я знала, что на собеседование ей обещали совсем другую заработную плату, а значит, её вели в заблуждение. А другие две учительницы все-таки дождались конца четверти и ушли, так как нашли более высокооплачиваемую работу. И конечно, на их место не спешили новые учителя. Так что у администрации были поводы волноваться. Еще одно заявление, и их ждала бы неминуемая проверка из министерства. Так что они прощупывали почту у всех учителей, а особенно у новеньких. Поэтому я не удивилась, когда, зайдя в кабинет, завуч спросила у меня:

– Как Ваше настроение, Елизавета Владимировна?

Не очень хорошее.

– А что случилось?

– Очень устаю, да и нервы сдают.

– Конечно, у нас сложная работа. Нужно отдавать всю себя. И часто приходится жертвовать для этого личной жизнью. Я, например, развелась с мужем из-за работы. И не только я, но и многие учителя.

Я ничего не ответила. Мне показалось странным, что она старается убедить меня остаться, приводя такие примеры. Это меня нисколько не вдохновляло.

Я шла домой и думала над её словами. Кто такой учитель не как профессионал, а как обычный человек? Какой образ чаще всплывает в уме? Обычно замученного, вымотанного, уставшего человека, который выполняют свою работу из чувства долга или чувства безысходности. И это совершенно неправильно. Но у нас в школе были учителя, которые были наполнены каким-то внутренним светом, мы всегда шли на их уроки с радостью. Наверное, они были настоящими педагогами, но главное – они были счастливыми людьми. У них была хорошая семья, дети, они умели радоваться жизни. Вот таким педагогом я бы и хотела стать. Но пока к этому не было никаких предпосылок.

Нам дано так мало времени. И оно так быстро проходит. И всё, что мы можем – это попытаться быть счастливыми. А по-настоящему счастливым человек может быть тогда, когда у него есть счастливая семья и когда он занимается своим, любимым делом. Тогда может сказать, что нашел себя. Когда-то я нашла себя в гимнастике, а теперь я на распутье. Я не знаю, чем я хочу заниматься, но точно знаю, что быть учителем я не хочу.

Первая четверть прошла для меня очень трудно. Дети стали совсем неуправляемыми. Урок проходил примерно так: я начинала объяснять, поднимался шум, я ругалась и в конце концов давала самостоятельное задание. Иногда доходило до того, что вызывала завуча. Когда я еще сама училась в школе, у нас была учительница, которую мы частенько доставали. И часто она просто уходила. И мы не понимали в чем дело. А сейчас я так её понимала – когда перед тобой 34 подростка. Все они хотят тебе что-то доказать. И ты уже не можешь спокойно это выносить. Но я не срывалась – просто садилась за стол и давала задание.

Мама воспитывала меня так, что я никогда не срывалась на посторонних людях. Я просто не могла себе это позволить. Даже если внутри у меня все переворачивается, нужно сохранять внешнее спокойствие. Не орать, не грубить. Где-то я слышала, что это очень вредно – так всё копить в себе. Раньше я выплескивала все эти эмоции на тренировке. Но сейчас все изменилось. Больше не было моей отдушины. Я чувствовала, что мои душевные силы меня покидают. Я словно сосуд, который опустошается изо дня в день. И ещё и чувство одиночества душило меня. Если бы я хотя бы смогла завести кота, но как это сделать в чужой квартире? Так я и оставалась, одна, наедине сама с собой. Да, были у меня друзья, но у них свои дела, заботы, семьи. Уже не так просто встретиться. Кого-то вообще жизнь занесла далеко от родных мест. Дружба часто слабеет, когда становишься взрослым. Вот что мне казалось страшно: я сижу в комнате, заваленная тетрадями. В чужой квартире. С соседями, которые каждую пятницу напиваются и поют песни через стенку. Вот так и будет год за годом. Пять лет, десять лет, всю жизнь.

И сижу я, уже старушка, в поношенном платье, с очками на глазах. И проверяю тетради. У меня нет ни детей, ни семьи, ни даже кошки. Может быть ко мне будет приходить какие-то ученики. Но когда я выйду на пенсию, все обо мне забудут. Может и пригласят на какой-то школьный праздник. Например, на юбилей. И всё. Жизнь прошла и ничего уже не исправить. Или я просто сойду с ума, и проведу остаток жизни в сумасшедшем доме, всеми забытая.

От этих мыслей мне становилось еще хуже. Дома я уже давала волю своим чувствам и просто рыдала. Я понимала, что моя нервная система на грани. В голливудских фильма герой в такой ситуации отправляется к психотерапевту. Но мне с моей зарплатой такое не по карману. Для моих многих знакомых психиатра заменял алкоголь. Они дожидались пятницы и давали выход своим чувствам. Но я не пила, это был мой принцип. Я знала, к чему может привести алкоголь. У меня был яркий пример перед глазами. Я купила в аптеке пустырник, позвонила подруге. Мы встретились в кафе. Я заказала огромную чашку кофе и чизкейк, политый клубничным соусом. Что еще сделает жизнь немного приятнее, как не это?

– Ну, что у тебя случилось? Голос у тебя в трубке был похоронный.

Рита была старше меня на два года. Мы познакомились в общежитии. Как-то я оставила на плите суп разогреваться, а сама ушла в комнату на пять минут. Через полчаса ко мне и постучала Рита. Мой суп выкипел и на весь этаж пахло горелым. А Рита была старостой этажа. Попало мне от нее тогда, но потом мы сдружились. Она всегда мне была как старшая сестра, мне бы хотелось походить на неё, она всегда знала, что хочет. Она всегда для меня была примером, образцом, до которого никогда мне не дотянуться. Но она была для меня тем, кто помогал мне очнуться и снова начать действовать. Сейчас встречались мы редко, потому что она большую часть времени проводила в разъездах. И от этого мне было очень грустно. Но сейчас она была здесь, а значит для меня еще не все потеряно.

– Давай, рассказывай. Что случилось?