Пожал плечами и вернулся назад. К тому времени зарядное устройство перегорело – теперь его можно будет разобрать и, если улыбнется удача, собрать заново.

Свет потух, стало страшно. Солнце окончательно скрылось за домами и больше не норовило пробраться сквозь щели в заколоченные досками окна. Еще пара часов, и наступит ночь. А ночь эту предстояло провести здесь.

Иноземцев опустился на ступеньку винтовой лестницы и закрыл на минуту глаза. Тьма подступала быстро, страхи смешались, смазались, будоража сознание отголосками воспоминаний. Милосердная память повыкидывала из своих анналов детали, но чувство осталось… Чувство постоянной скребущей сердце тревоги. Она где-то рядом, она за спиной, она шепчет у самого затылка.

С тех пор как вернулся из больницы, Иноземцев не спал и двух часов в сутки. Не мог дольше. Едва засыпал, как тотчас вскакивал от малейшего шороха. Двух часов хватало, чтобы восстановить силы, при условии всеобъемлющей усталости, а дальше – одно мучение и бесполезная трата времени. А чтобы заработать эти два часа, нужно было еще очень постараться.

Поэтому он встал, призвал на помощь остатки решимости, обвел взглядом стены и приступил к уборке.

Перетаскивая груды хлама со второго этажа вниз, к порогу, Иван Несторович обнаружил много полезных вещей. Самое ценное – две керосиновые лампы, которые тотчас зажег, благо бутылек с керосином всегда возил с собой. Одну поставил внизу, другую – на втором этаже. И все же это ненамного улучшило обстановку, если не сказать – усугубило ее. Свет расползался тусклыми, зловещими языками, рисовал на стенах жуткие тени. Камин, потолочная лепнина, дыры в обоях и паутина по углам казались гигантскими чудищами, окружившими бедного Иноземцева и готовыми к нападению. Казалось даже, они скрежещут зубами – то тут, то там раздавался подозрительный треск. Когда доктор находился наверху, с первого этажа доносились угрожающие шорохи, спустится – над головой шуршал и кряхтел потолок. Брр!

Иван Несторович изо всех сил старался не развивать в себе воображение, давил его, принимался топать по лестнице энергичней, шуметь и разговаривать сам с собой. А потом вдруг остановился, затих и, в очередной раз прислушиваясь, был осенен блестящей идеей.

От сердца тотчас же отлегло, лицо расцвело в улыбке.

– Все до единой детали, до единой щелки, угла и выступа нужно выкрасить в белый цвет, – проговорил он с азартным шепотом.

Белыми будут и стены, и потолок, и лепнина, и шкафы, стол, стулья, кушетка, оконные рамы, жалюзи и тяжелая старинная дверь с ее замысловатой резьбой, и даже крыльцо, и крыша тоже. На белом видно все! Белый цвет словно светится во тьме. Все помнят, какой светлой бывает зимняя ночь после снегопада. Никто не посмеет прошмыгнуть незамеченным! Никто не посмеет ступить во владения доктора без его ведома!

Воодушевленный новой идей, Иноземцев удвоил старание и лишь к утру закончил возиться с хламом. О том, что солнце встало, его известил резкий и гортанный крик водоноса с тележкой. Выбежав на крыльцо, Иноземцев скупил всю его воду и, заплатив пять франков супротив трех должных, наказал прийти вечером и пообещал столько же.

День принадлежал не ему, и в грязной тройке хирургу из Петербурга являться в Эколь Нормаль было неловко. Потому, лишь приведя себя в долженствующий вид, Иноземцев отправился на улицу д’Ульм.

В лаборатории Пастера действительно дел оказалось невпроворот, зараженные бешенством стекались сюда не только со всего Парижа, но со всей Франции и, видимо, уже и со всего мира. В приемной толкались русские (из Смоленской губернии – жертвы взбесившегося волка), четверо граждан Америки, бельгийцы, англичане, итальянцы.

Иноземцева подрядили в ассистенты к доктору Терриллону, возглавлявшему хирургическое отделение. Уже через час работы роли ассистента и доктора были пересмотрены. Иван Несторович взялся за дело со свойственной ему энергией и решительностью, Терриллон же, окончивший медицинский курс прошлым летом, занял место ассистента. Иноземцев очень быстро вспомнил, как управляться с инструментами, а французу осталось лишь с восхищением отступить в тень и взять на себя асептические работы.

– Что это за странный шрам у вас на предплечье? – не удержался он от изумленного вопроса. Иноземцеву пришлось закатать рукава, а белые гуттаперчевые перчатки прикрывали лишь запястья.

– А, – отмахнулся Иван Несторович, – эксперимент по трансплантации кожи. Тоже, как ни странно, с укушенными история^[7]…

Он был так погружен в процесс, что не заметил, с каким удивлением Терриллон разглядывал его руку. Частью мозга Иноземцев пребывал в работе, частью он думал, где бы достать столько белой краски, чтобы хватило на осуществление его затеи. А тут вдруг упоминание о шраме заставило призадуматься, он выпрямился, глядя в сторону. Вот ведь Ульянушка рисковала, как с этой гиеной. А покусай питомицу какая-нибудь петербургская бешеная собака, ведь не спасли бы ни ее саму, ни зверя. Вакцины ведь тогда не существовало! Прививка от бешенства была очень сложным изобретением. Ивану Несторовичу и в голову б не пришла такая удивительная штука, как высушенный мозг зараженных кроликов, причем с разной вирулентностью патогена, вызывающего болезнь. Победить опасный возбудитель можно лишь в несколько приемов. И патоген сей был до того мал, что пришлось специально изготовить особый фильтр для него. Заслуга изобретения фильтра принадлежит Шамберлану. Без фильтра Пастеру пришлось бы работать вслепую. Но и до сих пор никто не знает, откуда взялся возбудитель и как его искоренить навеки.

«Гениально!» – завидовал Иноземцев.

Больному делали от десяти до пятнадцати уколов, и в течение двух недель пациент уже был совершенно здоров, лишь шрамы от укусов хранили память о страшном событии. А ведь когда-то не могло быть и речи о том, чтобы выжить после укуса бешеной собаки. Месье Пастер положил жизнь ради того, чтобы прийти к такому победному результату. Как истинный человек науки, он, конечно же, довел себя до немыслимого нервного истощения, до сердечных колик, от постоянного бдения и умственных работ у него начали отниматься руки, язык. Но всегда ходил с добродушной улыбкой на устах, всегда всех радостно приветствовал, находил одобрительные слова.

Эти французы! Ну ничто их не брало.

Только позже Иноземцев понял, отчего казалось, что все вокруг так странно улыбаются. Не странно, а просто улыбаются. Нрав такой был у этих французов – легкий.

Да и на цивилизации здешней столь легкий нрав нации и беззаботность мышления сказывались – дома, улицы города были ухожены, по ним разъезжали фиакры, воздушные одноколки, экипажи с именитыми гербами, имелся и общественный транспорт – омнибусы – двухэтажный тарантас, запряженный парой выносливых лошадок, всюду электричество проведено, водопровод. В Петербурге до сих пор город газом освещали, а тут, едва сгустятся сумерки, что-то щелкнет вдалеке, и разом вспыхивают одна за другой яркие лампочки уличных фонарей – вот чудеса!

Так ведь и несложна была эта самая электрификация – нужна электромашина типа кольцевой машины Грамма или альтернатор Ганца и провода медные. Все это установить в подвале… – подсчитывал Иноземцев. И, конечно же, соответствующее разрешение потребуется.

Домой, на улицу Медников, он ушел под вечер. В задумчивости глядя на уличное освещение, шагал и размышлял уже не о белой краске, а о медных проводах и о том, как их по земле стелить, как к стенам крепить, где генератор тока раздобыть. А сейчас разных альтернаторов было множество – и на газу, и на пару, и гидравлические.

Постепенно, погрузившись в кипучую деятельность, Иван Несторович стал оттаивать, начал забывать о своих приключениях и неудачах, реже вспоминались ему Ульяна, воздушный шар, гиена да стены палаты отделения для буйных^[8]. Он по-прежнему почти не спал по ночам, но было ради чего – мечта превратить полуразрушенное строение XIV века в лабораторию, сверкающую чистотой и белизной, с электричеством и водопроводом.

Днем он был хирургом во врачебном халате, а вечерами и глубокой ночью – плотником и маляром в заляпанных краской рубашке и брюках и газетной панаме на голове. С удивлением соседи глядели на закатавшего рукава русского врача не слишком ловко, но упорно и самозабвенно карабкавшегося по строительным лесам, которые сам же и соорудил, с ведерком белой краски, с валиком в руках и фонариком, чудным образом прикрепленным ко лбу. Такая бурная деятельность невольно расположила к нему всю улицу. Одни советом помогали, другие инструментами, третьи давали адреса толковых мастеров. Но Иноземцев благодарил и отказывался, решив, что справится сам. Лишь с электричеством и водопроводом пришлось прибегнуть к помощи более сведущих специалистов.

О его тайных отделочных работах вскоре стало известно членам команды Эколь Нормаль, что вызвало море восторгов и похвалы. И среди ученых тоже тотчас сыскались помощники. Но, когда французские коллеги Иноземцева явились поглядеть на результаты стараний русского доктора, от изумления лишь рты разинули.

Стоял конец ноября, улица была погружена в серость предзимней поры, а посреди унылых фасадов красовалось нарядное белоснежное здание – упрямство Иноземцева заставило его довести замысел до самого победного конца – и крыльцо, и жалюзи на окнах, и крыша, даже печная труба были белыми, комнаты освещались электрическими лампочками, в раковинах плескалась вода.

– Это гениально, – изумленно проронил кто-то из ученых, Иноземцев не видел, но то ли Гранше, то ли Дюкло. – На белом тотчас же видна вся грязь, что позволит содержать лабораторию в идеальной чистоте. В этот цвет следовало бы выкрасить все больницы, все госпитали…

Внутри почти не было никакой обычной мебели, только множество приколоченных к стенам полок с книгами и рядами стеклянных банок с реактивами, кушетка, заново обтянутая белой клеенкой, пара кресел. На большом столе в полнейшем порядке расставлены лампы, колбы, реторты, перегонный аппарат, весы, в углу – кипа папок с записями. На втором этаже Иноземцев изучал споры, а на первом принимал частных пациентов, с большей части которых не брал платы. После того как бывший ординатор отличился в хирургическом отделении Эколь Нормаль, больные, что он вел, плавно перекочевали к нему, а те стали рекомендовать его своим знакомым, позволив расширить частную практику до нескольких десятков. Вся улица лечилась у него от синяков до скарлатины. Детишки бегали к нему без присущего перед врачами страха то пластырь поставить на ушибленную коленку, то за пастилкой для больного горла, то просто так поглядеть, как тот разноцветные жидкости смешивает.

Пастер был несказанно благодарен молодому русскому врачу. Еще бы с десяток таких работников, и можно спать спокойно, не опасаясь, что кто-то будет обойден приемом.

Казалось бы, Иноземцеву совсем стало житься распрекрасно. Работал с лучшими врачами Европы, открыл собственную лабораторию, амбулаторию при ней, прославился на весь Париж, начал писать статьи в медицинские журналы по спорам и в защиту вакцин, бывало, даже газетчики тревожили, с бесцеремонной навязчивостью щелкая фасадную стену на фотоаппарат, а порой пытаясь приставать с расспросами, – и это за какие-то полгода. Да он в сумасшедшем доме дольше просидел! Но русский человек, видимо, не умеет (или не хочет) радоваться достигнутому. Сначала доктора охватила тоска по Петербургу, потом – по русской речи, и – уж что ни в какие ворота! – по родной Обуховке. А как только его лаборатория была закончена, да и в связи с торжественным открытием Института Луи Пастера больных приуменьшилось, Иноземцевым вновь обуревал болезненный страх преследования.

По вечерам, если не было пациентов, оставаться одному становилось невыносимо до тошноты. Спать – тем более. У него и кровати-то не было, кушетку оставил для больных, а ночь проводил одетым, в кресле или за столом, уронив голову на распахнутые книги и тетради. Даже собственную теорию выдумал на сей счет – будто спать сидя полезней, кровь к голове не приливает.

Тогда Иван Несторович решил, что нужен хоть кто-то, кто мог бы быть рядом, кто рассеивал бы эти ночные страхи неслышной возней, пыхтением и тявканьем. И взял из Института дрессированного сторожевого гриффона – всего сплошь черного, лохматого и с глазами, как у… Ульянушкиной гиены точь-в-точь. Пес Ивану Несторовичу понравился еще, когда того привезли в лабораторию Эколь Нормаль всего в крови и едва дышавшего. Так вышло, что никого из ветеринаров в тот день не оказалось, и он сам впервые в жизни ввел вакцину от бешенства живому существу. До того – а не прошло и месяца – лишь раны штопал да заживляющие компрессы ставил. Руки тряслись, шприц с вакциной ходил ходуном над обездвиженным хлороформом лохматым тельцем.

После того дня выживший пес единственной родной душой стал. Гладил Иноземцев его по холке и Герочку^[9] вспоминал, вздыхал печально, с тоской осознавая, что невыносимо скучает и по гиене, и по ее взбалмошной хозяйке.

С собакой стало поспокойней, но сон восстановить Иноземцеву так и не удалось. Все мерещилось, что кто-то подходит сзади, к затылку, плечам прикасается, за руки хватает. Вскакивал среди ночи с криком, на невидимого пришельца бросался со стулом наперевес, бывало, и расколотит сослепу что-нибудь. А засветив лампу, убеждался, что привиделось. Соседи поутру, столкнувшись с ним, устремившимся на службу, допытывались, кто это, месье Иноземцев, у вас ночью сегодня истошно кричал, оперировали кого-то? Доктор бледнел, как бумага; пробурчав какое-то оправдание под нос, спешил удалиться.

Миновало еще полгода, но ничего не изменилось. Лечить больных – лечил, продолжал работать в Институте, даже лекции читал по общей химии – несколько часов в неделю для вольных студентов. А мыслями был занят лишь одними – как бы свою крепость еще неприступней сделать.

Вспомнилась тут одна статья в газете, прочитанная давно, но несказанно удивившая тогда юного Иноземцева. В далеком американском городе Бостоне была изобретена настоящая охранная сигнализация, работавшая на постоянном токе. Туманно автор излагал суть ее действия – простейший механизм из аккумулятора, медной проволоки, электромагнита и большого пожарного колокола; напоминал он электрический звонок. А звонок у Иноземцева имелся. Да и после нескольких долгих попыток Ивана Несторовича провести электричество в дом самостоятельно он свел знакомство с одним весьма толковым инженером, изучил массу трудов по физике и уже приобрел некоторую сноровку в подобного рода опытах.

На следующий же день он добыл целую катушку изолированной гуттаперчевой проволоки и круглую чашу тонкой стали с молоточком, какие обычно устанавливают в банках и на пожарных станциях. Был воскресный день, и Иноземцев полностью посветил его работе над системой сигнализации. Соорудил электромагнит, кое-как собрал аккумулятор, установил их справа от входной двери, а над ним колокол. И стал тянуть от сей премудрой системы провода, от двери к окну, от окна к двери другой комнаты, потом к лестнице и так оплел проволокой все дверные и оконные косяки, про себя отметив, что придется их закрашивать, – уж очень они некрасиво выделялись и портили белизну комнат. Когда цепочка замкнулась аккурат у звонка, систему осталось соединить так, чтобы, когда какая-либо из дверей или окон открывались, молот приводился в действие. Он еще не решил, как лучше это сделать, и в качестве пробного варианта над проемом входной двери прибил пластину с соприкасающейся к ней пружинкой. Дверь открывалась, пружина касалась пластины, система замыкалась, посредством электромагнита ток приводил в действие колокол. Но собранный им из свинцовых пластин и раствора серной кислоты аккумулятор отчего-то не хотел вырабатывать ток. Иван Несторович уселся прямо на пороге у раскрытой двери, засучил рукава и, щурясь от яркого весеннего солнышка, долго и так и эдак соединял-разъединял проволоку.

Мальчишки, что без устали носились по улицам, тотчас обратили внимание на манипуляции соседа. А тот завсегда интересные опыты демонстрировал своим юным слушателям, был добр, никогда не гнал и, даже если кто что, бывало, разобьет, не серчал. Тотчас побросали они свои деревянные шпаги и окружили его. На Иноземцева посыпался шквал вопросов, и тот счел своим долгом дать пытливой детворе пару уроков по физике. Осененный идеей, что вместо аккумулятора можно воспользоваться электричеством, он отодвинул емкость с пластинами и раствором и принялся за электрические провода, не переставая рассказывать детворе про ток, свойства магнита, проводников, цитируя Ома, Лейбница, и пожурил на тот счет, если им вздумается совать пальцы к оголенной проволоке, подключенной к электричеству. При этом его тут же самого дернуло током. Система заработала!

Воодушевленный победой, Иноземцев продемонстрировал работу охранной сигнализации. Ребята восхищенно смотрели, как при одном малейшем движении двери тотчас принималась звенеть гигантская чаша на стене.

– Но это не все, – печально заметил Иноземцев, – теперь нужно будет подсоединить окна второго этажа и дверь, что выходит на балкон. Тогда систему можно будет считать законченной. А пока проникновение невозможно только через крыльцо.