Глава II. Иноземцев и сорок разбойников

Говорил буфетчик, не сиди на солнце, голову напечет. Вот, пожалуйста, теперь, видно, в бреду все это и наблюдает. Стоит, чуть дыша, за ручку дверцы схватившись, и пытается высмотреть сквозь темноту вагона действительно ли в его ногах мертвые солдаты лежат, а над ними возвышаются несколько высоких черных фигур, увенчанных причудливыми чалмами. Вспыхнуло пламя, Иноземцев дернулся назад, тотчас заслонившись от вспышки, но, когда осознал, что это был всего лишь факел, больно обожгло затылок: получил удар по голове и вывалился из двери за поручни наружу. Падая, краем глаза успел заприметить, как с крыши вагона спустился еще один разбойник.

– Йўқ, мумкин эмас!^[6] – донеслось следом точно из пустого бочонка. – Овсар! Эшак! Нима учун? Йўловчини тегма, деб айтгандимку!^[7]

Иван Несторович ощутил, как, обхватив за ноги, его вытащили из-под колес, потянули нещадно по шпалам и бросили на песок.

– Кечарасиз, илтимос^[8], – шуршали вокруг тени. Потом у самого уха кто-то как гаркнет:

– Юлбарс, йўқ! Йўқ! Мумкин эмас. Қоч!^[9]

Уж очень тревожным показался Ивану Несторовичу этот пронзительный визг. Замер, стонать от боли перестал, открыл глаза, оторвав голову от горячего песка, продолжая сжимать затылок рукой. Из раны хлестала кровь. Вокруг столпились бандиты в халатах, некоторые держали зажженные факелы, били копытами нетерпеливые кони.

Вдруг ударил в нос бедного Ивана Несторовича звериный дух – в самой близости от лица, точно сквозь дымку, на него глядело нечто живое, ярко-оранжевое, оно было усато, горячо пыхтело, тыкало в подбородок чем-то липким и мокрым. Низенький сарт бесстрашно вцепился сему чудищу в загривок и пытался оттащить, все твердя свое: «Юлбарс, йўқ». И осознал доктор, что Юлбарсом был тигр, а не человек. Мысль сия сразила наповал, отобрав остатки чувств и сознания.

Очнулся Иноземцев от тряски и неприятного ощущения, что вот-вот упадет: оказалось, ехал верхом на лошади. Сидел без седла, на одной попоне, вернее, не сидел, а повис на шее, распластавшись, невыносимо смердящего навозом животного. По обеим сторонам ехали всадники – милостиво придерживали пленника прикладами ружей.

В глазах темно, голова трещала, как телеграфный аппарат, страшно мутило и хотелось пить. Поднявшись, кое-как уселся, оглянулся, увидел позади большой желтый шар, чуть выглядывающий из-за края пустыни, отливающей червонным золотом. Утро, тотчас решил Иноземцев, рассвет, стало быть, шли на запад. Кругом кучугуры, нет-нет саксаул вставал на пути темной изогнутой тенью, копыта тонули в песке едва ли не по колено бедных животных. Его окружало человек сорок всадников, в грязных, неопределенного цвета халатах, серых чалмах, лица по глаза прикрыты платками, за поясами – пистолеты, за плечами – ружья, сабли стучали о бока тонконогих быстрых их лошадок в дорогой сбруе, с расписными седлами. Все, как один, были устремлены взглядом в горизонт, молча неслись легким галопом против солнца.

«Сорок разбойников», – подумалось Иноземцеву с горькой иронией.

Невольно потянувшись к ушибленному затылку, Иноземцев нащупал нечто вроде повязки, спустился пальцами по шее к плечу – обнаружил, что весь был сплошь липким от крови. Правая рука оказалась без рукава – им, видимо, перевязали рану. Медленно, кряхтя, попробовал покачать головой, наклонить ее вперед-назад. Тотчас будто кто чем-то тяжелым рубанул по затылку, и горячее потекло по шее, к плечу, по голой руке. Закапала густая алая кровь на песок.

– Черт, – проронил Иноземцев и снова бухнулся на шею лошади.

Когда солнце окончательно взошло и начало припекать, караван встал у развалин персидской крепости. Иноземцева сняли с лошади и усадили в тени поодаль от всей станицы. От неловкого движения вдруг все закачалось, завертелось, тяжелый спазм схватил внутренности. Стало доктора выворачивать наизнанку. А сил нет остановить приступ. Сил нет даже руки поднять, прикрыть рот, утереть лицо.

Один из разбойников наклонился к нему, заглянул в глаза, выругался по-басурмански. Развернулся, хотел уйти, но отчего-то остался, продолжая браниться, махая растопыренными пальцами во все стороны, словно должен был выполнить не совсем ему приятное поручение.

Вынул из ножен кинжал, поднял лезвие к солнцу, стал разглядывать с какой-то зловещей внимательностью, долго тер о грязный рукав халата, при этом бросая на доктора какие-то не то грозные, не то торжественные взгляды, пока лезвие не заблистало в лучах, как зеркало. Иван Несторович от страха вжался в глиняную стену калы, предположив, что его сейчас прирежут. Но басурманин вдруг протянул нож рукоятью вперед и проронил снисходительно что-то на своем, басурманском.

Совсем звери – хотят, чтобы Иноземцев сам себя порешил. Да с радостью, но только сил не хватит нанести один хороший удар, чтобы покончить с собой без мучений, еще больше изранит и все.

– Нет, не могу, – прошептал доктор, зажмурился, задержав дыхание – сейчас взъяриться, прибьет. Поскорее бы! А то вот вновь подкатил к горлу неприятный спазм.

– Э-эх, қўрқоқ… Кучинг етмидими? Қандай сен табиб? Сен табиб эмас!^[10] – презрительно бросил тот, присел рядом и дернул ворот, понуждая его снять китель. И принялся вспарывать швы. – Хохламасанг – унда узим^[11]..

Только тогда Иноземцев уразумел, что разбойник предлагал ему всего-навсего разрезать китель на бинты. Точно камень с души слетел – он встрепенулся, поднял руку, замахал что есть мочи.

– Я сам! Сам… Не беспокойтесь! Сам… Я понял…

Дрожащими пальцами почти выхватил из рук сарта нож, стал спешно рвать со второй руки рукав давно не белого кителя. Ни мыслей, ни боли не чувствовал, до того жить хотелось на самом низком уровне инстинктов, автоматически, без драматизма и высоких слов. Просто хотелось жить. Давясь рвотными позывами, утирая хлынувшую носом кровь, он кое-как обмотал голову, сел и откинулся на стену калы. Нож выпал из его пальцев. Сарт подобрал, обтер лезвие о край халата, пробормотал что-то на своем, тюркском, гортанном, развернулся и пошел к своим. Едва скрылся за поворотом калы, Иноземцев со вздохом закрыл глаза. Слабость брала свое, Иван Несторович начал проваливаться сознанием в спасительную дрему. Как вдруг вновь у самого уха:

– Юлбарс, қоч! Мумкин эмас. Қоч!

Доктор вздрогнул, мгновенно открыв глаза. Перед ним стоял уже другой бандит – низенький, щуплый до того, что полосатый халат его болтался на худых плечах, с небольшой чалмой на голове, какие носили здесь ремесленники – из грязно-серого хлопка, лицо тщательно обмотано концом сей чалмы. Он был очень сердит, топнул ногой, зарычал, взмахнул обнаженной саблей. Иноземцев зажмурился, думал, его бранят за какую-то неведомую ему оплошность.

Справа вдруг мелькнула рыжая тень. Головой двигать не мог, как будто даже парализовало, но боковым зрением успел заметить черно-оранжевый хвост, исчезнувший за поворотом стены. Через мгновение там же показались две массивные лапы и невероятных размеров любопытная кошачья морда. Верно, в беспамятство провалился, не заметив приближение хищника, которого привлекал запах крови, запах поверженной жертвы.

– Менинг ғам, Юлбарс! Қоч! Бу овқат эмас^[12].

И топнул ногой с такой небывалой энергией, так грозно махнул кулаком, что тигра точно ветром сдуло.

«Хозяин зверя, атаман собственной персоной», – решил Иноземцев. Он еще тогда понял, с кем имеет дело, когда у поезда лежал на шпалах и услышал этот мальчишеский фальцет, хозяин которого из кожи вон лез, чтобы прибавить голосу немного мужественности.

И как же этот кисейный юноша, прообраз маленького Мука, умудрился приручить тигра и собрать вокруг себя целую шайку отчаянных головорезов? Надо обладать такими талантами, таким непревзойденным даром внушения, такой мощью духа в столь юном возрасте, чтобы добиться послушания от строптивых подопечных и не стать их жертвой. Воистину Восток полон неразрешимых загадок. Разгадывать кои у Иноземцева охота уже отпала, равно как и знакомиться с его просторами. Подобно зыбучим пескам, подобно болоту безжалостно утянут, и поминай как звали. Все вокруг здесь словно в тридевятом царстве было, словно в сказочных краях таинственной Шахерезады.

Атаман подошел ближе к Иноземцеву, нагнулся, осмотрел затылок.

– Вай-вае, – недовольно покачал головой он, а потом выпрямился. В руках его сверкнул странный предмет. Иноземцев только и разглядел мелькнувший огонек сквозь туманную дымку. И затылок пронзила острая боль, в нос ударил запах паленого мяса и волос. Он сжался пружиной и, даже не вскрикнул, повалился ниц.

Очнулся вновь на лошади, ближе к ночи. Небо было синим с парой тройкой первых звезд, песок золотили лучи заходящего солнца. Куда они едут? На кой им сдался бедный измученный доктор? Любопытно, остались ли еще в туркестанских краях невольничьи рынки? В рабство, вестимо, продать хотят. Али на что обменяют… Ведь Иноземцев у них за табиба считался, носил китель военного врача, стало быть, умелец, знаток своего дела, да еще и европеец. А у них с европейцами, поди, туго. Уколы их лекари делать не умели, носы перекраивать – тоже.

Шли всю ночь, не сделав ни единого привала. Наступило утро. Только тогда остановились, когда безжалостное солнце принялось печь, как угли в камине. Вдали Иван Несторович заметил сияющую полосу воды – мираж, не иначе. Но воздух стал влажным.

Дышать стало еще тяжелее, капли испарины катились по вискам. А как голова от солнца нещадно болела, это ни словом сказать ни пером описать. Тела своего не чувствовал, до того дурно было. Всю дорогу лица от шеи своего скакуна не отрывал, вцепившись в гриву, чтоб не скатиться с попоны. А земля проплывала мимо, тянулась полосой, будто нескончаемая желтая лента. И находило на Иноземцева помрачение, начинало вновь страшно выворачивать. Но никто караван не остановил, все двигались вперед и вперед, внимания на мучения пленника не обращая.

К первым звездам и вправду дошли до воды, доктор глазам своим не поверил – огромное море, сверкающее в лучах заката. А, может, река то была, а, может, и озеро, вообразить трудно – такое диво среди песков и барханов, конца и края его не видать. И не привиделось ли во сне? Но вокруг весьма правдоподобно носились чайки, отчаянно вопя, по берегам рос высокий камыш, пахло тиной.

Бандиты молча спешились, пустили лошадок камыш щипать. Столь же молча, неспешно, деловито погрузили на большой ялик тюки, что из вагонов товарно-пассажирского поезда были изъяты. Несколько сартов взобрались на борт, и, конечно же, сокровище свое, талисман – Юлбарса – чудище полосатое – тоже взяли. Сарт в полосатом халате, как заправский дрессировщик, щелкал хлыстом по сапогам, зверь послушно, даже как-то по-детски вскочил на суденышко.

Мутным взглядом наблюдал Иноземцев, как тот уселся на носу. Доктору помогли перебраться и милостиво спустили в узкий трюм, где только лежа можно было расположиться. И слышал он сквозь лихорадочный бред рев тигриный, хлюпанье, чавканье, царапался зверь сверху, скребся, а сверх того еще и бесконечное это: «Юлбарс, йўқ, йўқ! Юлбарс, мумкин эмас. Ўтир! Юлбарс, ёт. Юлбарс, ёнбошга», – так атаман, видать, упражнял своего питомца.

Вскоре голос этот стал убаюкивать Ивана Несторовича, потом знакомым показался. В конце концов, в бреду и уснул.

Продрал глаза – вокруг темнота, сырость, холод. Ну все, отмучился, не трюм это ялика, а самая настоящая могила. Лежал Иван Несторович на спине, точно звезда морская, раскинув руки-ноги, всем телом ощущая, как вдалеке капля за каплей куда-то стекала вода, и эхом отдавался сей монотонный звук, ударяя по гудящим вискам. Осторожно ладонь перевернул, пальцами нащупал землю – мокрая, склизкая соль. Болью пульсировал затылок – стало быть, жив пока.

Вдруг вспыхнул невыносимо яркий свет, сначала справа, следом слева, потом с потолка. Иноземцев зажмурился. А когда чуть веки приоткрыл, с трудом разглядел сквозь побитые стекла очков серо-зеленый с изумрудным переливом потолок и стены пещеры со свисающими конусами белесых сталактитов и бурых сталагмитов. Где-то над головой виднелся кусочек неба, видать, глубоко под землей залегал сей сказочный грот. Поднялся – кругом залитый светом интерьер настоящей пещеры с замысловатыми, поросшими сквозь соль и известняк буграми мха.