ФОТОАЛЬБОМ

Рука пробежалась по массивным корешкам и, секунду помешкав, выудила из ряда альбомов один, в полысевшей бархатной обложке. Все мои школьные годы втиснулись в пару десятков страниц…

Первое групповое фото с пока ещё незнакомыми одноклассниками. Рассматриваю себя – смешную семилетнюю пигалицу с капроновыми бантами на куцых косичках, затем взгляд начинает перескакивать с одного лица на другое.

Вот тощий и ушастый Сашка Криволапов. Вспоминаю, как однажды на перемене он гипнотизировал глазами мой бутерброд с маслом и сыром. У меня кусок в горло не лез под его алчущим взором. Не выдержав, я отломила половину и протянула ему:

– Хочешь?

Тот вцепился зубами в хлеб, как дикий волчонок, даже не поблагодарив. Самое обидное, что видевшие сцену одноклассники потом целый год дразнили нас с Криволаповым «тили-тили-тесто». Позже я узнала, что он сын матери-одиночки, которая вкалывает уборщицей в больнице с утра до ночи, и у неё банально не хватает ни сил, ни времени досмотреть за чадом. На родительском собрании в пятом классе наша «классручка» – редкостная дрянь, между прочим, – упрекнула мамашу Криволапова в отсутствии законного супруга. Та психанула и поклялась, что в жизни больше не придет в школу. Кстати, слово своё сдержала – её не было даже на выпускном. А Криволапов так и остался в моей памяти вечно голодным. С каким трепетом он ждал дежурств в столовой! Школьные поварихи разрешали ему досыта наедаться казёнными котлетами, наполовину состоящими из хлеба, с водянистым гороховым пюре или тушёной капустой. Сейчас Криволапов работает шеф-поваром в крутой едальне на Рублевке. Надо полагать, он абсолютно счастлив…

А вот толстая Танька Тюрина. В школе никто с ней особо не сближался, лениво поддразнивая «жиртреской» больше для порядка, чем по причине реальной неприязни. Тюрина, кажется, даже не обижалась. Как же она поразила всех на школьном концерте в восьмом классе, когда, облачённая в наряд индийской баядеры, исполнила классический храмовый танец «бхаратанатьям»! Какая у неё оказалась пластика! А какая мимика!.. Вдруг выяснилось, что лишний вес может быть не помехой, а преимуществом. Она стала тогда настоящей звездой вечера…

Впрочем, наш класс в принципе был богат на «звёзд». Я перевожу взгляд на хорошенькое кукольное личико Лизы Дружининой. В одиннадцать лет она умудрилась засветиться в фоторекламе молочной продукции. Дружинину узнавали на улицах и подходили за автографами, журналисты брали у неё интервью, в магазинах висели рекламные щиты с улыбающейся Лизой, которая держала в руках бутылку кефира, или пакет ряженки, или стаканчик с йогуртом. Мальчишки дрались за право таскать её портфель. Я знала, что Лиза мечтает стать знаменитой актрисой. Однажды к нам в школу приехали киношники, устроили кастинг для съёмок в молодёжном фильме. Те счастливчики, которые прошли отбор, засветились в нескольких массовых сценах. Лиза же была отбракована режиссёром, рекламное прошлое не помогло. Она рыдала затем целую неделю. А потом успокоилась и стала говорить, что невелика заслуга – пройти кастинг на участие в бессловесном эпизоде. Что тех ребят, которые снялись в фильме, на улицах узнавать всё равно не будут, а вот её, Лизу, узнавали и узнают.

Кстати, Лизка и в самом деле стала актрисой. Провалившись на экзаменах во все театральные вузы, она, тем не менее, нашла свою нишу в отечественном телевидении. Дружинину постоянно можно видеть во всевозможных ток-шоу. Её героиня то изображает пресыщенную жизнью богатую дамочку, то перевоплощается в забитую овечку, над которой издеваются коллеги в офисе… Телезрители ей верят. И это самое главное.

А вот кто действительно стал супер-знаменитым, так это Витька Долгих. Его песни и клипы не сходят с эфиров. В школе, помнится, его любимым уроком была музыка. Я смотрю на испуганного круглоглазого мальчика, похожего на мышонка – кто бы мог подумать, что он превратится в статного красавца, и фанатки на его концертах будут падать в обморок от восторга, если Витька швырнёт свою майку прямо в разгорячённую толпу?..

Я продолжаю листать альбом, вглядываясь в слегка подзабытые лица из прошлого. Учителя… Они всегда казались мне взрослыми и даже старыми, но теперь я понимаю, что кому-то из них тогда было столько же, сколько мне сейчас.

Были среди них злые. Как, к примеру, «классручка» или трудовичка Анна Львовна, она же Груша, прозванная так за нестандартную фигуру. Из-за Груши я на всю жизнь возненавидела шить, даже вид швейной машинки до сих пор вызывает у меня нервные судороги. Стыдно признаться, но под Новый год (кажется, это был седьмой класс) я загадала страшное желание: «Хочу, чтобы Груша сдохла!» Каждый урок труда превращался для меня в пытку. Груша была не очень хорошей швеёй и совсем никудышным педагогом, зато мастерски умела унижать учеников, особенно девочек. Попадало за распущенные волосы, за золотые серёжки в ушах, за красивые глаза… Груша была одинока и несчастна. Я узнала это уже после окончания школы.

…Были смешные, даже нелепые. Вот учитель химии Николай Степаныч, он же Николя. Я рассматриваю его фото: взъерошенный седой чуб, большой грустный нос, на кончике которого угрожающе болтаются очки, весь вид какой-то чумной, словно он вот-вот сорвётся с места и побежит. Его здорово дразнили мальчишки, но он не замечал насмешек, будучи полностью погруженным в свою науку. Увы, не такое уж частое явление – преподаватель, искренне, но безответно влюблённый в свой предмет. Однажды во время лабораторной по химии Ромка Невзоров нарочно смешал какие-то реактивы, и в кабинете рванул взрыв. Пацаны ржали, а Николя сначала побледнел как мел, потом покраснел, а после, убедившись, что все целы, выдохнул: «Дурачьё…», сморщился, заплакал и вышел из класса. Все потрясённо молчали, и было уже не смешно, а стыдно… Через год химика парализовало, и мы всем классом ходили его навещать. Хмурая неприветливая жена учителя поила нас чаем, и видно было, как ей в тягость и наш визит, и грязная обувь, которой мы запачкали пол в прихожей, и молчащий Николя, который неподвижно лежал на диване и напоминал мумию.

Кстати, тот самый Невзоров, что устроил взрыв на уроке химии, стал профессиональным боксером и спустя семь лет после окончания школы трагически погиб во время матча…

…Математик был особенным. Я вглядываюсь в улыбчивое открытое лицо на фото, хотя могла бы нарисовать его по памяти даже с закрытыми глазами. Всё в нём казалось необычным и притягательным, даже его белорусское имя – Алесь. В него были влюблены все старшеклассницы. Я страдала по нему целых три года. На выпускном вечере, глотнув шампанского и выждав, пока Алесь перетанцует практически со всеми выпускницами, я подошла к нему и, цепенея от ужаса, выпалила торопливой скороговоркой:

– Алесь Юрьевич, я вас люблю!

Никогда не забуду его глаза в тот момент – беспомощные, растерянные… А потом я, плача навзрыд, бежала сломя голову по пустынным предрассветным улицам…

– Ты ещё не начала одеваться? – в комнату заглядывает обеспокоенный муж. – Что ты делаешь?

Я захлопываю альбом и виновато улыбаюсь.

– Да так… вспоминала школьные годы и немного увлеклась… Думала о своём выпускном.

– А-а-а, это когда ты напилась в стельку и приставала к симпатичным учителям с признаниями в любви? – шутливо поддевает меня он.

– Я не напивалась!!! Ты же знаешь, как всё было, – притворно возмущаюсь я.

– Знаю, – он усмехается. – Однако рискну тебе напомнить, что сегодня выпускной не у тебя, а у нашей дочери. Она расстроится, если мы опоздаем.

– Скоро буду готова, – обещаю я. – Не волнуйся, Алесь. Мы придём в школу вовремя!

АНГЕЛ ДЛЯ БЕДНОЙ ЛИЗЫ

…И вот, когда Борис принялся весело щебетать с румяной продавщицей глинтвейна (точнее, глювайна, как называли его в Германии), бисером рассыпая перед ней любезности и словесные реверансы, Лиза испугалась, что сейчас расплачется.

Терпение кончилось вот так, вдруг. Весь день она сдерживала себя, стараясь не выдать истинных эмоций. Они с Борисом уже добрых два часа бродили по рождественскому базару, раскинувшемуся вокруг Старого замка, и Лиза с обречённой покорностью делала вид, что ей ужасно весело.

Праздничная иллюминация озаряла эту грандиозную ярмарку миллионами огней, а симпатичные деревянные киоски зазывали пёстрым ассортиментом сувениров на любой вкус. Ёлочные украшения, куклы ручной работы, мягкие игрушки, волшебные шары с крошечными фигурками внутри, миниатюрные домики, саксонские кружева, свечи самых причудливых форм – глаза разбегались от этого изобилия!

Борис притормаживал возле каждого прилавка и приценивался ко всякой ерунде. Слушая, как он весело переговаривается с пожилым продавцом магнитиков с видами Штутгарта, Лиза зябко поёжилась и осмелилась высказаться:

– Какой неприятный и грубый язык!

В школе она учила английский, и все эти длиннющие немецкие слова с «шпр, «шт» и «ахт» действовали на неё, как удары молотка по темени.

– Что ты понимаешь! – Борис пренебрежительно махнул рукой. – Да немецкий – один из самых красивых языков в мире, если хочешь. Уж по крайней мере, приятнее на слух, чем жуткий картавый французский, которым почему-то принято восхищаться и называть его языком любви… Но ты послушай, послушай, какая в немецком романтика: их либе дих, майн херц Лизхен!