Бабушка Лия

– Нет, Майкл ещё не пришёл. У них сегодня ужин по поводу завершения проекта… Нет, мама, я не волнуюсь… Да, мама, конечно… Обязательно… Нет, мы об этом не думали. Точнее, я думала, но мы с Майклом об этом ещё не говорили с тех пор… По–моему, он не хочет… Не знаю… Мне так кажется… Я не уверена, что ребёнок что–то изменит… Да, сын – это, конечно, важно… Но Майкл сейчас очень занят на работе. Сейчас очень трудный период… И я бы хотела сначала… Да, мама… Да… Не знаю… Я тебя поняла… Я обещаю подумать… Да, мама… Хорошо… Я тебя тоже. Обязательно передам. Папе тоже привет. Целую вас. Спокойной ночи.

Майя прошла босиком через огромную тёмную квартиру, взяла с кухонного стола пузырёк с надписью «Прозак» и высыпала на ладонь несколько таблеток.

– Тысяча поколений до меня… Конечно, мама…

Помещение похоже на холл приличного отеля. Если не считать медсестры в халате у стойки и въевшегося в плюшевые диваны запаха старости.

– А Вы ей кто будете?

– Родственница, – гостья взмахнула гривой чёрных курчавых волос, – внучка. Пра–пра…

– Ааа… – одобрительно кивнула сестра, – она очень радуется, когда к ней приходят гости. В основном как раз приходят родственники. Их же у неё много. Запишитесь, пожалуйста, в книгу.

«Майя Цукерберг».

– Как она?

– Вы были у неё уже?

– Нет.

– Ну… Она неплохо держится. Очень неплохо. Ей назначены процедуры. Иногда у неё путается сознание. Прошу Вас, не спорьте с ней: она расстраивается потом, плохо спит, иногда даже плачет. И она теперь совсем ничего не видит. Лия сейчас на физиотерапии, подождите её в комнате, пожалуйста. Номер двадцать три, второй этаж.

Комната аккуратная, но не очень уютная. Никакой странной мебели или штор с рюшками, обычных для жилища пожилых людей. Стандартный ремонт и простая казённая мебель. Только на комоде – большой винтажный радиоприёмник и несколько старинных фотографий в рамках.

На одной карточке изображён мужчина (в центре), четыре женщины и двенадцать мальчиков. Лицо одной из дам одетой в дорогую одежду, почти полностью закрыто уродливыми очками. Вторая женщина – очень красива, стройна и лучезарно улыбается – быть может, оттого, что мужчина нежно обнимает её за талию. Ещё две женщины одеты как служанки. Детей двенадцать, шесть из них – в очках. Вся детвора рассажена на переднем плане: фотограф умудрился расположить их так нелепо, что прямо в объектив тыкалась целая куча голых коленок. Майе стало смешно, и она про себя назвала картинку «двенадцать колен», но на обороте аккуратным подчерком было выведено: «Джейкоб с семьёй».

На другой фотографии изображена большая компания, сидящая за столом. Мужчины завёрнуты во что–то, похожее на цветные банные простыни. На обороте надпись: «Бабушке Лии от внука Джоша. 33 г.». Человек в центре, от которого остальные изображённые на фотографии как будто шарахались, видимо и был этот Джош. Майя что–то, несомненно, слышала о таком родственнике, да и картинка показалась ей знакомой.

Стена над комодом утыкана булавками, на которых держатся открытки с видами городов: Иерусалим, Тель–Авив, Хайфа, Нью–Йорк, Лос–Анджелес, Бостон, Лондон, Париж, Одесса, Москва, Санкт–Петербург, Витебск, Брисбен и ещё много–много. Майя отколола одну из картонок: «Бабушке Лии от (неразборчиво) с любовью».

Дверь открылась, и в комнату въехало кресло–каталка, в которой медсестра везла тучную пожилую даму. Она слегка улыбалась, не открывая глаз. Майя поспешила вернуть открытку на место.

– Лия, у Вас посетительница опять.

– Даааа? Как хорошо. А кто это?

– Бабушка Лия, здравствуйте. Я – Майя Цукерберг. Я – ваша…

Сестра подкатила кресло к столику и оставила хозяйку и гостью одних.

– Должно быть, а… – Лия махнула рукой – я рада гостям. Девочка, дай я потрогаю твоё лицо.

Майя склонилась к Лии.

– Красивая. Садись там… Ты похожа на мою сестру. Моя сестра была красивая. Её звали Рахиль. Но я не любила свою сестру.

– Почему?

– Да, это долгая история…

Сестра принесла поднос с чайником и двумя фарфоровыми чашками.

– Ой, я же купила пахлаву! Мне сказали, что Вы любите пахлаву, Лия!

Майя разлила чай, Лия трясущейся рукой отправила себе в рот сочное лакомство, облизала мёд с пальцев, причмокнула морщинистыми губами, и её лицо расплылось в блаженной улыбке.

– Лия, Вы рассказывали…

– А?

– Вы начали рассказывать, про свою сестру…

– Ах да. Мы с детства с Рахиль были неразлучны. Когда были ещё девочками, в нашем селении появился юноша по имени Джейкоб. Он пришёл наниматься пастухом к моему отцу. Отец спросил, какую он хочет плату за работу. Джейкоб ответил, что в качестве платы хотел бы когда–нибудь взять в жёны дочь хозяина. Мой отец согласился и назначил срок – семь лет. Семь лет Джейкоб жил у нас в доме и пас скот. Джейкоб был умён, набожен и весьма усерден в работе. Он был красив и ловок – все пастухи ловки, иначе не бывает. Я не могла на него наглядеться, и с нетерпением ждала, чтобы обмолвиться с ним хоть парой слов. Но Джейкоб не смотрел на меня. Мне казалось, он такой серьёзный, потому что очень увлечён стадом. Прошло семь лет. И настал час расплаты. Я была старшей сестрой, а значит первой замуж должна была выйти я. Дня свадьбы я ждала с нетерпением. Пришли гости, и отец привёл меня под покрывалом. Джейкоб поднял покрывало, увидел мое лицо и стал возмущаться перед всеми гостями, что не хочет меня в жёны, а хочет другую дочь хозяина – Рахиль. Потому что она красива, и он из–за неё работал на отца семь лет. А отец сказал, чтобы тот взял в жёны сперва меня, а через неделю – второй женой – Рахиль. Тогда, знаешь, так было можно. Но Джейкоб не согласился. И тогда я ушла и больше никогда не видела ни отца, ни любимого, ни сестру. Слышала, что они поженились. Правда, у них с детьми как–то не слишком ладилось… А я никогда не вышла замуж.

– Никогда не вышли замуж?

– Да, конечно. Знаешь… как это называют… «Он разбил мне сердце». Я очень любила Джейкоба, я мечтала нарожать ему детей. Я не смогла бы полюбить никого больше. А он меня не любил. Он меня унизил при всех моих родственниках и соседях. Я не захотела жить с тем, кто меня не любит и кто меня унижает.

– Ну… Я думаю, каждая женщина должна хотеть семью и детей. За Вас, наверное, давали хорошее приданое… Вы могли бы…

– Деточка, ну нельзя же рожать детей от мужа, который тебя не любит, который женится на тебе из–за денег или из–за твоей сестры. Когда любви в семье нет – это же так плохо на детках сказывается. Вот сколько вокруг сумасшедших мамаш, которые душат своей нерастраченной любовью бедных сыновей. Это всё от того, что женщина хочет любви и решает родить себе мужчину, который будет её вечно любить и никогда не покинет…

Если муж не любит жену, он и детей её любить не будет. За что же детям такое? Они тогда обречены быть вечным дополнением матери. Вечно быть заложниками её зыбкого спокойствия. Вечно винить отца в том, что мать несчастна, ненавидеть его, но при этом быть не способными пойти против него по–настоящему. Потому что мама ведь его так любит… А они не посмеют сделать больно маме, которая им «всё отдала».

Дети, когда вырастут, всё время будут мучиться чувством вины. Они станут занудами, станут со всеми спорить, изводить своими придирками, но никогда не пойдут против закона. Потому что закон – это как отец. Но они никогда не посмеют замахнуться на сильного. Они обречены быть жертвами, заложниками чужих желаний, чужой воли.

И когда вырастут, они возьмут себе жён, которых не будут любить. Потому что единственная любовь их жизни – это мама. И потом их жёны родят им таких же несчастных детей.

Поэтому я – не–е–е–ет. У меня детей не было.

– Лия, но на фотографии же – это Вы и ваши дети?

– На какой фотографии, деточка?

Майя протянула бабушке карточку с детскими коленками. Слепое лицо Лии осталось безмятежным.

– Деточка, включи радио. Скоро передача будет. Там психолог один так интересно рассказывает. Каждый день. В пять.

Убить оборотня

Дети Христовы отдыхали по воскресеньям, а иудеи закрывали свои лавки по субботам. Но и те, и другие любили к завтраку и обеду свежий кукурузный хлеб, а потому семья пекаря не знала покоя никогда. Хотя, какая семья… Тео не был родным булочнику Мирославу.

Откуда мальчик взялся – никто не знал. Его нашли два года назад на морском берегу рядом с мёртвой женщиной, не похожей на местных, голубоглазой и светловолосой. Таким же был и её сын. И у обоих на левой ключице была вытатуирована замысловатая руна, значения которой никто не знал. Были они рабами или знатными, посланниками дьявола или добрым даром – один Господь ведал. Мирослав, которому нужен был помощник, а собственные дети выросли и не захотели продолжать отцовское дело, решил, что найдёныш всё же подарок Бога, то бишь Теодор, и взял его к себе.

К слову сказать, на хозяина мальчику не за что было обижаться. Многие отпрыски портовых девок посчитали бы за счастье жить у пекаря Мирослава. С утра Тео доставался рогалик из первой печи. Иногда везло – и он ел на завтрак вчерашний пройя с козьим сыром или приганич с мёдом из не продавшихся накануне. Днём лавочники часто угощали помощника пекаря сыром или куском кровяной колбасы. А уж вечером Тео и вовсе получал добрый ужин с хозяйского стола. Жилось не только сытно, но и уютно: под лестницей, что шла вверх из булочной, Мирослав поставил для мальчика скамейку с подушкой и лоскутным покрывалом, где ладно было спать, когда спадала жара.

Жара… Вот то единственное, что делало жизнь Тео несчастной. И то, от чего нельзя было избавиться, когда живёшь при пекаре. В тесных домах городка не ставили больших хлебных печей, потому как они занимали много места и творили много жара, который летом в здешних краях и без того был наказаньем. Выпечку покупали у булочника, но некоторые хозяйки месили тесто сами и присылали младших детей к пекарю, чтобы испечь свои пироги в его печи.

Утром Тео разносил хлеб по домам, потом нёс лепёшки страже на Морских воротах, иногда доставлял рогалики и галеты в порт – кокам, чьи корабли готовились отплыть. Потом он доставлял выпечку к обеду. Ближе к вечеру в его обязанности входило чистить печь от золы. А потом мальчик нёс хлеб вечерней страже на Южные ворота. И только потом у него было около часа, чтобы выйти за городские стены и лечь в прохладе у ручья. Ему нравилось подставлять руку прохладным струям или запускать пальцы в песок и смотреть на них сквозь толщу прозрачной воды.

Он оставался за стеной, пока не бил воротный колокол. Этот звук был сигналом, что нужно возвращаться домой к ужину, пока не закрылись городские ворота.

После ужина, когда стемнеет, Тео играл с другими мальчишками в камешки. А иногда они сидели и под свист цикад рассказывали друг другу страшные истории. Однажды мальчик услышал легенду о том, почему стали закрывать ворота города на ночь. Понятно, что порядочным людям неоткуда взяться ни с гор, ни с моря в кромешной тьме, но дело было не только в этом. Много–много лет назад из леса приходил оборотень, который воровал детей и поросят. И чтобы защититься от него, вокруг города построили стену. И стали закрывать на ночь ворота. И бургомистр издал указ, дескать, кто убьёт оборотня и избавит жителей от напасти, тот поселится с ним во дворце и будет есть и пить до конца своих дней за счёт городской казны.

– Эх, вот бы всю жизнь есть свежий хлеб с ветчиной, и чтоб больше никогда не отправляли с поручениями!

– Да, хорошо жить во дворце, наверное. Там прохладно… Видали, какие у него стены–то толстые? И, небось, ни одной печки там нет, от которой жарко.

– Да…

– Вот бы оборотня одолеть.

– Да я бы ни за что на оборотня не пошёл! А если не сдюжу?! Охота, чтобы он меня в горы унёс да сожрал?

– Да и мне неохота… Не приведи, Боже, за городской стеной ночью остаться!

– Вранье всё это – про оборотня…

Тот день у Тео не задался. И без того он был жарким, как адское пекло, так ещё кок с торгового корабля надавал мальчишке тумаков и отправил с товаром назад. Уж неясно, кто там напутал, пекарь или кок, да только пришлось полные корзины обратно в лавку нести, а потом по второму разу идти в порт с другими. Мирослав был честным и добрым, своим именем дорожил, а потому с покупателями никогда не ссорился и угождал всем. Всем, да только не ногам белобрысого подкидыша.

Спотыкаясь, Тео добрался до Южных ворот, отдал лепёшки караулу и побрёл к своему ручью. А стражник ещё и прокричал ему вслед:

– Слышь, голубоглазый, не забудь вернуться до ночи, а то оборотень таких как ты сроду не пробовал ещё!

Тео махнул рукой, чуть не заплакав, – уж больно его всегда доставал этот задира. Дошёл до своего ручья в тени гор, и там его сморил такой крепкий сон, что мальчик не услышал, как бил воротный колокол на закате.

Когда Тео проснулся, было уже темно. Перебрался он через пересохший ров, подбежал к воротам, стал колотить в них своими кулачками – хоть и знал, что без толку. Не положено было открывать ночью, что бы ни случилось. Сел под звёздным небом и горько заплакал. И непонятно, от чего мальчику было хуже – от того, что он боялся оборотня, или от того, что ему не видать сегодня ужина.

Вдруг Тео услышал шорох в кустах под стеной, испугался и спрятался за рвом. Из темноты вышло что–то огромное, выше человека, и на нём была звериная шкура. Существо подошло к воротам, постучалось в них тяжёлым кулаком, но ему тоже никто и не подумал открывать.

У Тео тряслись руки и ноги, он с трудом удерживался на каменном откосе. Конечно же, камни посыпались вниз, а один, в который мальчик вцепился что есть силы, оторвался, да так и остался у него в ладони. Существо повернулось на звук. Тео испугался так, как не пугался до этого раньше, даже когда уронил хозяйские корзины с хлебом в лужу. А в голове пронеслись мысли о прохладном дворце и булках с ветчиной, купленных за счёт городской казны. Мальчик замахнулся булыжником, который был у него в руке, и кинул что было мочи в голову оборотня. Существо взвыло, схватилось за лоб и упало замертво.

Обождав несколько минут, Тео решился выйти из укрытия и подойти к тому, кого он только что поборол. Существо не дышало. Мальчик взял палку и ткнул – было похоже, что он и вправду убил оборотня. Теперь оставалось только не проворонить свою награду, а потому помощник пекаря лёг рядом с добычей и уснул безмятежным сном, мечтая о прохладе, мягких дворцовых тюфяках и хлебе с ветчиной.

За гору зацепилась туча, вот–вот готовая пролиться лёгким дождиком. Стражники отперли двери, подняли, как положено, мост через пересохший ров и пристроились на ещё нежарком солнышке, чтобы выкурить по утренней трубке.