Глава 1
Курс судебной медицины профессора Грениха

Старший следователь Алексей Фролов совершенно не чувствовал себя ни старшим, ни следователем.

Окончив строительный факультет Института инженеров транспорта еще в 26-м, Алексей, будучи на хорошем счету в райкоме комсомола, просил-умолял заведующего орготделом зачислить его в список московского комитета мобилизации комсомольцев в институт практикантства при уголовном отделе губсуда – попытать счастья стать сыщиком. Очень многие его знакомые ушли в следователи, и он хотел. Прошел стажировку, с успехом держал экзамен в аттестационной комиссии перед председателем Стельмаховичем и губпрокурором Швецовым, который был особенно пристрастным в определении пригодности на должность старшего следователя. И вот сбылась заветная мечта – теперь он работает в следчасти при прокуратуре в Столешниковом переулке, занимается уголовными делами, проводит дознания, имеет служебный автомобиль, собственный кабинет в два окна, со столом и телефоном. Все бы ничего, и справляется неплохо, но душащее чувство, что он плавает, что он – самозванец, ничего не смыслящий в следственных вопросах, не дает ему и шага ступить самостоятельно.

Все упиралось в то, что стажировку Фролов проходил у человека, который не был образцовым следователем, структура суда еще толком не устоялась, а работа его не всегда соответствовала циркулярам Наркомюста. Например, вместо того чтобы отдать в подчинение председателя суда административно-хозяйственную часть, вводятся какие-то туманные должности вроде «управляющего делами», уголовный отдел захватил власть над архивом, которым по циркуляру должна заведовать следчасть, и в завершение – полностью отсутствует охрана, хотя в штате числятся двадцать шесть человек, на которых отпускают немаленькие средства. Так и Мезенцев, прикрываясь должностью старшего следователя, нес обязанности заведующего члена суда при 6-м столе, а в нем велись дела смешанного характера, то есть такие, где должностные преступления переплетались с бандитскими, те с хозяйственными, а материалы дознания зачастую проходили под грифом «Секретно».

Алексей был не только лишен хорошего наставника, но совершенно не знал, как именно работает следственная часть, ибо Мезенцев почти не появлялся в своем кабинете в Столешниковом переулке, а все свое время проводил при уголовном отделе суда на Тверском бульваре. Должность заведующего 6-м столом за Фроловым, конечно же, не оставили. И он присоединился к другим тридцати четырем старшим следователям, занимавшим второй, четвертый и пятый этажи здания прокуратуры, чтобы вести скучное производство дознания. Никаких таинственных преступлений, заковыристых дел, какими занимался ставленник генсека – покойный Мезенцев, всего лишь простая обывательская бюрократическая возня, наполненная карточками, папками, ведением статистических журналов, копание в бухгалтерских бумажках, прием и рассмотрение кассационных жалоб, поверх чего налагалась еще и партийная работа с ее вечными заседаниями, докладами и прочей показухой.

Заняв всегда пустовавший кабинет своего таинственного предшественника, новоиспеченный старший следователь Фролов почувствовал себя чужим, одиноким и потерянным в этом большом, суетливом муравейнике. По иронии судьбы, прокуратура со следчастью делила пятиэтажное здание с 26-м отделением милиции, складом Винторга, кооперативом «Коммунар», пекарней и целой тьмой магазинов, парикмахерских и модных лавок, размещенных на первом этаже.

Думал Фролов, будет «как Шерлок Холмс», а не выходило даже «как Лестрейд». У него не имелось никого, кто мог бы подсказать, как поступить в том или ином случае, как вести допрос, какую линию взять со свидетелем или подозреваемым. То, как вел дела Мезенцев – выслеживал, пытал, запугивал, – было недопустимо. Алексей знал все кодексы, циркуляры и декреты наизусть, вызубрил еще во время практики, но все равно не хватало опыта работы с людьми – простыми советскими рабочими и служащими, ворами, проститутками, фининспекторами, кооперативщиками-нэпманами, «бывшими», которых теперь у него всегда был полон кабинет.

Начальник – губпрокурор – смотрел с холодным пренебрежением на выпускника стройфака, остальные следователи, большей частью «от станка и от сохи», без высшего образования, помалкивали в его присутствии – Фролов занял место человека, когда-то назначенного Сталиным, почти тайного агента. Некоторые, не знающие всей подноготной, шептались, что-де Алексей его подсидел и теперь сам не то шпик, не то подсадной, не то тоже человек генсека. Убийство следователя Мезенцева в театре Мейерхольда, разумеется, умело замяли, никто не знал, как блестяще Алексей вместе с судебным экспертом профессором Гренихом раскрыл его преступную деятельность^[1].

Вот и ходил иногда Фролов просить совета профессора, как человека сведущего в поведенческой психологии, судебной медицине, да и в жизни тоже.

Специалистом Грених был действительно редким, один на всю Москву, потому что обладал специальными познаниями в психиатрии, владел гипнотическим методом, проводил и вскрытия, и сложнейшие судебно-химические анализы. До войны и революции он два года изучал в Московском университете судебную медицину, а потом нервные и психические болезни, работал в Преображенской психиатрической больнице, получил экстраординарного профессора и читал студентам юридического лекции по судебной медицине, но не простые, а с элементами психологии и психопатологии, что в те времена было большим новаторством.

Институт судебно-психиатрической экспертизы имени Сербского, или сокращенно ИСПЭ, где Грених работал сейчас, занимая должность старшего судебного эксперта и заведующего патологоанатомической лабораторией, возвышался за каменной оградой в Кропоткинском переулке трехэтажным серым зданием. Когда-то это место считалось всего лишь Пречистенской психиатрической больницей, но теперь образованный на базе больницы институт вел исследовательские работы в области личности преступника и психологии преступления, давал развернутые судебно-медицинские и психиатрические экспертизы и продолжал обучать практикантов.

Благодаря тому что весной институт посетила делегация ученых откуда-то из заграницы, Наркомпрос постановил ассигновать на его развитие большие средства. Затеяли ремонт, в подвальном этаже оборудовали морг с настоящими холодильными помещениями, усовершенствовали патологоанатомическую лабораторию. Торопились закончить все преобразования к осени, чтобы в новом учебном году успеть принять учащихся специального судебно-медицинского курса, который вел профессор.

Каждый четверг в послеполуденный час он проводил для студентов настоящие вскрытия, объясняя нюансы, детали, разбирал редкие случаи. Фролов все бы отдал, чтобы пройти такой курс, но службу оставить не мог. Половина обучающихся приходила к профессору в надежде что-нибудь выведать про гипноз, но курс по гипнотическому методу был вычеркнут из лекций института еще в прошлом году. Теперь гипноз разрешался только в стенах ИСПЭ, по специальному письменному разрешению Наркомздрава и по соглашению с Наркомюстом. Это значило, что он применялся секретно, в протоколах допроса упоминался редко, сведения, добытые с его помощью, прикрывали всем чем ни попадя: и липовыми свидетельскими показаниями, и агентурной работой, иногда информацию вытягивали из допрашиваемого уже после сеанса гипноза умело заданными наводящими вопросами, подгоняя второе под первое.

Фролов пересек необычайно оживленный присутствием студентов, стажеров и вольнослушателей приемный покой бывшей больницы, неловко махнув знакомой медсестре и поздоровавшись с завхозом, который, как немой, сделал жест пальцем вниз, показывая, где искать профессора.

Алексей и без того понял, что Грених в секционной, где через десять минут начнется практическое занятие, которое он вел на пару со своей молодой женой Агнией Павловной, студенткой третьего курса кафедры судебной химии, проходившей здесь стажировку под научным руководством супруга.

Комкая в руках свою клетчатую кепку, а локтем прижимая к боку папку, Фролов протискивался вдоль задней стены секционного зала, полностью забитого учащимися. Под холодным светом ламп блестел новенький белый кафель, сверкали металлические детали ящиков и столов, теснились фигуры студентов и студенток, тепло укутанных в пальто и шинели, замотанных шарфами, в шапках и пуховых платках. Они беспрестанно друг с другом галдели, испуская при этом густой пар. Агния Павловна всегда просила тепло одеваться на занятия – новые холодильные камеры, работающие с помощью насоса и аммиака, который гоняли по многочисленным трубам, помогали поддерживать в морге градусов пять по Цельсию.

Тут все замолчали и прижались плечом к плечу, Фролов оказался оттесненным к двери. Створки распахнулись, впустив профессора, которому было чуть больше сорока, одетого в делающую его каким-то франтом хорошо пошитую темно-серую бостоновую пару, коротко стриженного волосок к волоску, гладко выбритого и подтянутого. От него не просто исходило сияние человека, находящегося у правительства на особом положении, что, впрочем, так и было, от него веяло особой силой и уверенностью блестящего специалиста и знатока своего дела. Все учащиеся были от него без ума, невольно подражали его смелой манере, студентки провожали влюбленными взглядами.

Женившись, Константин Федорович, как это обычно бывает, невероятно преобразился и лет на десять помолодел – можно сказать, стал совершенно другим человеком, чему Фролов безмолвно завидовал. Но таким профессор был не всегда.

Еще год назад он ходил нелюдем и букой в старом неопрятном военном плаще, руки не вынимал из карманов и говорил всегда резко, будто плюясь. Худющее и заросшее седой щетиной лицо вечно было нахмурено, черные с проседью волосы нечесаными прядями свисали на глаза – были времена, когда Грених страшно стеснялся своего гетерохромного взгляда. В войну он служил старшим врачом дивизионного лазарета, после революции зачислился в ряды Красной армии, но все равно попал в список красного террора, чудом выжил и два года проработал прозектором в морге Басманной больницы, занимаясь распределением тел погибших на фронте. Есть от чего одичать. Но Фролов этого не знал и всегда недолюбливал профессора из-за его непробиваемой черствости, а познакомился ближе только благодаря истории с маскарадом в театре Мейерхольда. Оказалось, Грених был человеком хоть и скрытным, но бесстрашным и благородным – в одиночку бросился разоблачать коварных преступников, получил пулю в легкое, молчал как партизан, боясь невинных подвести под опасность, пока не дознался до истины. В делах следственных он всегда проявлял какую-то особенную, почти шерлокхолмсовскую проницательность, восхищавшую Фролова.

– Итак, товарищи учащиеся, – произнес Грених, проходя мимо студентов и окидывая одним быстрым пристально-хозяйственным взглядом головы в шапках и платках, – давайте чуть расступимся, а то санитару нет места вынимать из хранилищ наш опытный материал.

Он сделал знак санитару быть наготове, дождался, когда студенты расступятся, и двинул к пустому секционному столу, выполненному из легкого металла и имевшему колесики на ножках. Одним быстрым движением он притянул стол к себе, легко, словно мальчишка, запрыгнул на него и сел.

– Сегодня мы будем проводить работу над ошибками, – продолжил он, снимая пиджак и вешая его на выступающую металлическую часть стола, а следом принимаясь закатывать рукава кипенно-белой рубашки. Галстука он никогда не носил. – Над моими ошибками. Будут опыты.

Фролов, оттесненный к двери, оказался прямо против профессора. Завидев старшего следователя, Грених дернул рот в улыбке, приветствуя его.

– Тема: «Смерть истинная и мнимая». – Студенты зашелестели тетрадями. – Записывать не надо, просто слушайте и смотрите. Иногда перед судмедэкспертом стоит задача освидетельствования мертвого тела, которое может оказаться… живым. В природе, в животном мире, и у человека в частности, порой наблюдаются такие состояния угнетения жизненных функций, что на первый взгляд трудно понять, труп перед вами или живой человек.

Говорил Грених, сидя прямо на секционном столе и чуть приподняв подбородок, обращаясь то к одному, то к другому студенту.

– Возьмем хладнокровных, – он опустил локти на колени и сцепил пальцы, – лягушки, рыбы, змеи способны выживать в ледяной воде зимой, буквально превращаясь в кусок льда, но при этом сохраняя очень незначительные проявления витальных функций. Слышали о таком все, правда?

Справа что-то сказали, Фролов не расслышал.

– Да, – подхватил Грених, оторвав локти от колен и выпрямившись, – они оттаивают, разумеется, и живут себе дальше. Теплокровные тоже. Например, сурки, впадая в так называемое состояние зимней спячки, понижают температуру своего тела до шести-восьми градусов по Цельсию, совершенно прекращая дыхательные движения. Обмен газов происходит через открытые дыхательные пути с помощью диффузии. Потребление кислорода и выделение углекислого газа падают до низких степеней. У человека во время сна явления жизни ослабевают. Все вы… или почти все, кто посещал мои лекции по гипнозу в прошлом году… были свидетелями того, как это происходит при сне гипнотическом. Но помимо обычного сна и гипнотического существуют такие патологии, когда наступает «обмирание». Да, да, правильно! – он опять выпрямился, указав ладонью на одного из студентов в шапке-ушанке, натянутой по самые глаза. – При нарколепсии, болезни Желинó. Потому-то я и назвал сегодняшнее занятие моей работой над ошибками. Когда-то ко мне попал человек с нарколепсией… Он, к сожалению, умер и был доставлен в ледник мертвым… Мне следовало перед вскрытием быстро и оперативно выяснить, не жив ли он. Бывали случаи, когда живой человек, имевший в анамнезе нарколепсию, ошибочно принимался за мертвого.

В это мгновение из толпы студентов вышла красивая молодая женщина в белом халате, ее светлые волосы были заплетены в косу, уложены ракушкой и спрятаны под белой косынкой.

– Что я должен был сделать? – спросил профессор.

– Пробу Икара с уксуснокислым свинцом! – подал голос один из студентов.

– Отлично! Но у меня не было под рукой уксуснокислого свинца. Все знают этот простой способ? Раствором уксуснокислого свинца ставят на бумажке росчерк, каракулю, пишут слово или букву, скручивают в трубочку и вкладывают ее в нос. Если мы имеем дело с трупом, то что произойдет?

– Труп не чихнет, – буркнул справа от Фролова какой-то шутник.

– Да, мертвые не чихают, но все же дышат, – возразил Грених. И как он его услышал? Парень пробормотал тихо. – Дышат сероводородом. Под его воздействием буква или каракуля побуреет или даже почернеет. Что еще мог бы я сделать, имея перед собой не то живого, не то мертвого?

– Серная кислота оставляет на коже трупа особого вида ожог.

– Если труп оживет, он вам не простит того, что вы его пытались прижечь кислотой.

– Сфигмометр указывает на остановку кровообращения! – крикнула студентка в пуховом платке.

– Прекрасно! А если сфигмометра под рукой не оказалось или он не слишком чувствителен?

– Но надо непременно проверить остановку сердца, – возмутился еще кто-то.

– Да! – согласился Грених. – Но как?