– Они ведь могли успеть увидеть Парфенон, пирамиды, Лувр, Исаакиевский собор, море, пустыню, всю Землю! Вот какой должна была стать эта чертова программа! Успеть дать им как можно больше. Вместо этого мы заперли их в этом заповеднике… И не говори мне, что это сделано ради них! Это все только ради тех, кто по ту сторону Стены. Чтоб они и не подозревали, что такое случилось. Чтоб им жилось так же бездумно, как нам с тобой когда-то…

– Эти дети вполне счастливы, – терпеливо проговорила Неда. – Что ты придумываешь? Разве ты сам не видишь?

– Я вижу, что они мало чем похожи на живых детей! Мы превратили их в каких-то кибернетических роботов.

– Но им это нравится! Человек не может страдать о том, о чем он даже не подозревает. Это невозможно.

На какую-то секунду возникла тишина, даже шаги Дрима затихли. Мира опять затаила дыхание, стараясь не замечать, что в груди болит все сильнее.

– В этом ты права, – наконец, согласился он.

Голос его прозвучал так, будто Дрим рукой выдавливал его из горла. Еще немного помолчав, он добавил:

– Но не страдать – еще не значит быть счастливым.

– Ты тоже прав, – отозвалась Неда. – Только, думаешь, они стали бы счастливее, если бы впридачу к нашему миру мы подарили бы им и правду об их положении? Никакие впечатления не вытеснили бы ужаса и отчаяния, которые жили бы в них постоянно.

Дрим отрезал:

– Мы все смертны.

– Но они вдобавок еще и чувствовали бы себя отвергнутыми! Не такими, как все. Думаешь, многие из них справились бы с этой болью?

В его словах прозвучала горечь, хотя он негромко усмехнулся:

– И поэтому мы годами обманываем их… Читаем сказки только про животных, а то не дай Бог узнают, что у людей тоже бывают мамы и папы, дедушки и бабушки. И что ребенок, как правило, не из пробирки появляется… Мне представлялось это святой миссией… Но это отвратительно – то, что мы делаем!

Теперь Неда заговорила совсем тихо:

– Я знаю, как ты переживаешь из-за этой девочки. Она ведь старше других.

«Я?! – Мира вздрогнула и еще теснее прижалась к стене. – Это обо мне?»

– Да. Она старше других.

– Но они все уже… в этом возрасте.

Высокий отрывистый смех Дрима прозвучал, как плач:

– Выходит, все мы скоро вернемся в свой мир!

Едва не вскрикнув, Мира до боли вдавила затылок в деревянную плашку: «Все? Так мы увидим, что там – за Стеной?!»

– И будем только изредка, за чашкой кофе, вспоминать наших маленьких воспитанников… Нет! – сам себя оборвал Дрим. – Мы будем гнать эти воспоминания. Человеку ведь свойственно очищать свою память от тех эпизодов, когда он показал себя последней сволочью.

– Мы не последние сволочи! Не мы устроили тот взрыв. И опыты не мы проводили!

– Но разве мы что-нибудь сделали, чтобы эти подонки лишились власти?

Неда беспомощно вздохнула:

– Да что мы могли? Дрим, мы заботимся об этих несчастных детях. Разве это мало? Мы любим их!

– Любим?! – он опять захохотал, забыв о раскрытом окне. – Да Руледу всю перекашивает, когда чья-нибудь морщинистая ручка невзначай коснется ее! Только невзначай, осознанно прижаться к ней никому из них и в голову не придет. Она расхаживает между ними, словно опутанная колючей про волокой.

– Я уже подумывала заменить ее, – пробормотала Неда. – Но это не так просто. До сих пор такого не случалось, все мы с ними с самого начала. Как можно объяснить детям появление нового человека? Откуда он взялся, если по нашей версии людей, кроме нас, вообще нет?

– А мы – люди? – спросил Дрим.

Пропустив его вопрос, Неда устало продолжила:

– А Руледа… Наверное, у нее просто кончилось терпение. Ты же сам знаешь, чего это стоит: постоянно держать себя под контролем, следить буквально за каждым своим словом! Чтобы даже не намекнуть им на то, о чем знать не положено. Она не рассчитала свои силы. Молодость проходит… В студенчестве мы все были энтузиастами. Кучка идеалистов, ненавидящих телевидение и мечтающих о единении с природой. Двенадцать лет единения – это ведь немало, а?

– Ей недолго осталось мучиться, – тускло отозвался Дрим. – По общечеловеческим нормам любому из них уже далеко за семьдесят.

«Семьдесят – чего? – попыталась угадать Мира. – Не килограмм же… А ростом мы все намного больше семидесяти сантиметров. Я уже почти метр шестьдесят! Не совсем еще, но…»

– Пойду я, пожалуй, – сказала Неда. – Уже совсем поздно. Что случилось с тобой сегодня?

Дрим откликнулся не сразу:

– Да в общем-то и ничего… Я увидел во сне море.

«Что такое – море?» – замерла Мира.

– Оно было до того синим, что просто дух захватывало. А у берега совсем зеленым. Живым.

От восторга у нее быстро и сладко заколотилось в груди: «Так это… Море! Вот как называется эта вода… И ему она тоже снилась! Вот это да…»

– Я проснулся и подумал, что никто из них этого не увидит.

– Ты подумал о Мире…

– Когда произносишь в этом падеже, не поймешь, о чем идет речь – о девочке или о том, где мы жили…

«Я тоже хочу туда, – волнуясь все больше, сказала себе Мира. – Почему мне нельзя туда? А когда вырастем, то уже будет можно? Почему же тогда воспитатели здесь?»

– Нам остается только смириться, Дрим.

– Но я не могу с этим смириться! – чуть ли не по слогам прокричал он. – Это… неестественно, понимаешь? Это противоречит всему устройству мира!

Неда печально подтвердила:

– Так и есть. Только что теперь сделаешь?

– Что-то можно… – сказал Дрим почти умоляюще.

– Уже нет… Поздно. Остались считанные недели.

– Только до окончания нашего контракта! Но там указано, что это лишь, если… если это случится со всеми…

До Миры долетел чей-то вздох, наверное, Неды, потому что она заговорила:

– Ты же знаешь, с определенного возраста… процесс идет все быстрее.

– Но почему недели? Разве что-то меняется? Я не заметил. Хотя бы месяцы!

– Это в лучшем случае. Но ведь не всем суждено быть долгожителями.

Больше не слушая их, девочка тоскливо повторила про себя: «Я хочу туда. Там – море…»

Она пропустила, когда Неда успела проститься, и услышала только, как открылась дверь. Чудом не вскрикнув и не бросившись наутек, Мира бесшумно попятилась и укрылась за углом дома. Страдающие бессонницей кузнечики от нечего делать заглушали ее дыхание, хотя вряд ли Неда стала бы прислушиваться. На крыльце она потянулась и громко, с облегчением вздохнула.

– Хорошо! – сказала Неда с непонятным девочке вызовом. – Сколько трагедий происходит на Земле – Боже мой! А такие вот ночи все еще случаются. И разноцветные закаты. И пузыри от дождя. И радуга. И первый снег.

– Это не доказывает, что мы вправе поганить этот мир еще больше, раз он так стойко держится.

Мире показалось, что голос Дрима прозвучал в темноте, как молния. Если бы, конечно, она могла звучать… С раскатом грома это не имело бы ничего общего.

– Придется смириться, Дрим, – печально сказала Неда. – Ничего другого просто-напросто не остается.

– Ты уже говорила о смирении. Я и сам ищу его в себе… Но его нет, понимаешь?

– Наверное, ему учатся.

– После. Но не – до!

Этот звук так и завис в тишине, которую ни один из них уже не решился наполнить словами. Он стал последним и вместе с тем прозвучал той нотой, с которой все начинается. Мира не знала нот, но интуитивно почувствовала, что этот загадочный разговор не может вот так кончиться. И что, наверное, сейчас каждый продолжает его про себя и так же начинает горячиться, споря с самим собой.

На всякий случай она подождала немного, поглядывая на звезды, которые теперь стали казаться совсем другими. Оказывается, они видели гораздо больше, чем она думала и могла представить. Может быть, даже море…

«Если только Дрим говорил о той же воде, – встревожилась она. – А если есть еще что-то такое же… сине-зеленое… Живое. Почему они скрывали от нас? Вот была бы я постарше, хоть поняла бы, о чем они говорили!»

Эта досада на свой возраст была в Мире всегда, сколько она себя помнила. Иногда она мечтала найти календарь своей жизни (ведь бывают же календари года!) и разом выдернуть целую пачку листков. Разве это не приблизило бы ее к Дриму? Только бы его календарь никто не тронул…

Ей опять стало обидно: «Но ведь он обманул меня! Он всегда говорил, что за Стеной ничего нет, кроме пропасти. Почему? Как он мог?»

В какой-то момент она рассердилась настолько, что чуть не вернулась к его домику и не ворвалась внутрь, чтобы с криком потребовать объяснений. Но успела сообразить: если станет известно, что она знает о мире за Стеной, то взрослые сделают все, чтобы не пустить ее туда. Раз не пускали до сих пор… Была какая-то причина, почему они так поступали, только в одиночку Мира не могла найти ее.

И в одиночку отправляться за Стену было страшновато. Хотя Руледа и называла Миру «индивидуалисткой» (девочка уже выяснила у Дрима, что это значит), и ей действительно быстро надоедало делать все вместе со всеми, но такую грандиозную вылазку она не могла предпринять без помощи. Хотя бы без помощи Эви… «Струсит», – подумала она с сомнением, и тут же отголосок стыда ожегом прошелся по сердцу. Этот мальчишка был ее единственным другом, а Дрим учил, что о друзьях нельзя говорить плохо. Особенно про себя, когда они не слышат.

Ей так хотелось разбудить Эви немедленно, вытащить его из постели бормочущего, с подкашивающимися ногами и сунуть головой под кран, чтоб поскорее проснулся, что Мира решила не следить больше за Дримом. Все равно, не станет же он теперь разговаривать вслух с самим собой! А она уже услышала столько, что это переварить бы…

– Если я его не разбужу, то меня разорвет на части, – бормотала Мира, перебегая от дерева к дереву.

Это оказывалась то шершавая сосна, к которой лучше не прижиматься, не то сухая кора может и зашуршать, выдав девочку… То холодноватая береза, к которой, наоборот, хотелось прижаться потеснее…

«Если б у меня была такая кожа, – вздохнула Мира, погладив нежный ствол. – Когда-нибудь обязательно будет…»

Казалось невероятным, что все спали, как ни в чем не бывало, и даже не подозревали, какая страшная тайна открылась Мире. Как же они могли ничего не почувствовать, когда в ней самой все перевернулось, а потом с трудом улеглось на место? Только чуть-чуть в другом порядке… Мира это ясно ощущала: все в ней так, да не так. Эта тайна, оказывается, всегда жила среди них, а сама Мира ее тоже не чувствовала. Но сейчас-то, когда вслух уже прозвучали слова и тайна перестала быть тайной, почему все продолжали спать?!

«Оно там живет, дышит, – подумала она о море, – а они все спят и спят! Так они его никогда не увидят…»

В доме, где кроме Эви жили еще одиннадцать мальчишек, пол был не деревянным, как у девочек, а застелен светло-коричневым линолеумом. Воспитатели говорили, что мальчишкам лень вымывать пыль из щелей и потому с линолеумом будет чище. «Но дерево – здоровее», – обычно добавляла Неда. До сих пор Мира в этом не сомневалась, а теперь уже и не знала, чему можно верить, а чему – нет.

Цепляя носками за пятки, она быстро стянула летние тапочки, чтобы резиновая подошва не взвизгнула. Держа их в руке, Мира заскользила к двери спальни и бесшумно вошла. Эви спал в дальнем углу, и Мира всегда рисковала, пробираясь к нему между кроватями. Она пристально оглядела ребят: вроде бы все спали, хотя лиц не было видно.

«Если бы кто-нибудь не спал, уже подскочил бы», – успокоила она себя и подобралась к Эви.

– Просыпайся, – шепнула Мира ему в самое ухо.

Днем было заметно, что из него торчат белые-белые волоски. Однажды она заметила такой же в волосах у Неды, но потом он куда-то исчез…

Эви сладко причмокнул и улыбнулся. «А вдруг ему тоже снится море?» – ей вдруг стало жалко будить его. Доберутся ли они до этой волшебной воды на самом деле? А сейчас Эви ее видит… Пусть посмотрит…

Еще немного посидев на корточках возле его кровати, Мира медленно-медленно выпрямилась, опасаясь, что какой-нибудь сустав громко щелкнет, как часто бывало. Но на этот раз ноги не подвели ее, только слегка заныло в коленях.

«Я расскажу тебе утром, – прощаясь, пообещала она другу. – Ты спи пока… А то и не уснешь потом. Я-то уж точно теперь ни за что не усну!»

С трудом подтаскивая уставшие за день ноги, Мира выбралась из дома мальчиков и скрылась в своем собственном. Когда забралась в постель, выяснилось, что сердце все это время так грохотало, что уши закладывало. Только до сих пор Мира этого не замечала. Стараясь поскорее отдышаться, она с тоской подумала: «Что же мне до утра делать? Я еще заболею от этой тайны! А уснуть не смогу».

И тотчас уснула.