Хотя и ему тоже требовалось уединение, что в однокомнатной квартирке, позднее ставшей Наташиным офисом, давалось непросто. Забравшись под стол, Ленька рисовал своих «идиотиков», как называл их отец, – мускулистых воинов с небольшими головами. И гора мышц у каждого все росла и росла… Потом сын вырезал их и играл сам с собой, потому что сестра никогда не составляла ему компанию – взрослой себя считала! А он долго оставался ребенком и что-то бормотал в своем углу на разные голоса. У него была целая куча игрушек, а он упорно плодил этих «идиотиков»… Аня презирала его за это и любила называть «маменькиным сынком». Он и был маминым, только не в уничижительном смысле.

«Надо работать! Глушить работой». – Наташа вскочила из-за стола. На дела набрасывалась, как на болеутоляющие таблетки, а со стороны казалось, что Малаховская землю роет, чтобы фирму вывести в лидеры своего бизнеса. Пока до этого далеко было, но если боль не утихнет в ближайшие года три, то все может быть…

– Я поехала на встречу с иллюзионистом, потом – к музыкантам, – бросила она секретарше. – Если что – я на связи.

И забилась в лифт от чужих глаз, которые могли подметить, что иногда с Наташи почему-то слетает пыльцой ее природная жизнерадостность. Пара минут наедине с собой. Смогла бы она выдержать целые дни, как Аня? Не заскучала бы в собственном обществе? Дома, когда дочь запиралась у себя, Наташа сразу хваталась за телефон или включала телевизор. Ей необходимо было слышать чей-то голос, иначе нарастал ужас: мир забыл обо мне…

Дверцы раскрылись, предлагая ей мир подземный. Здесь, на парковке, машины ждали своих хозяев, как дремлющие псы… Как Ленька радовался, когда она принесла подобранного на улице щенка, собственноручно отмыла его и проглистовала. И сын, топоча, носился с неуклюжим, заваливающимся на бок щенком наперегонки, хотя квартирка тогда была такой, что не разбежаться. А дочке собака сразу вонзилась костью в горло. Точнее, в ухо.

– Да что он все время лает? – морщилась Аня. – Столько шума от него…

Почему в ней всегда была эта патологическая непереносимость любых звуков? И громкий Наташин голос, развитый на чужих свадьбах, больнее всего резал дочкин слух. Она даже головой трясла и закрывала ладошками уши, демонстрируя, какой дискомфорт причиняет ей мать, только открывая рот.

– Смотри, какой хорошенький! – Наташа тормошила щенка, целовала его смешную мордочку, пытаясь расположить к нему дочь.

Но Аня сторонилась их обоих:

– Мама, ты же его трогала, а теперь меня! Ты хоть руки помой… Фу, что ты его целуешь, он же под хвостом у себя вылизывает!

Все это еще можно было как-то снести и уладить, если бы чернявый дурачок, которого они назвали Кузей, не добрался до книжек. Могло показаться, что вся квартира усеяна бесцветными конфетти – так мелко щенок изорвал все страницы. С Аней случилась настоящая истерика… Когда дочь позвонила ей, Наташа даже не сразу поняла из ее рыданий и заиканий, что именно произошло. Но нечто совершенно ужасное – это было ясно. Температура у Ани подскочила запредельно, даже «Скорую» пришлось вызывать – Наташе не верилось, что можно так расстроиться из-за книг.

– Детка, да я куплю тебе другие! Куплю, – клялась она.

Но дочь визжала, колотя ногами и тыча в провинившегося щенка:

– Выгони его! Унеси его куда хочешь!

И Володя встал на сторону дочки: нельзя так издеваться над ребенком. Не хочет собаки, и не надо. Ему-то было все равно…

– А я хочу! – пискнул из-под стола Ленька, обнимавший щенка, и затих.

Больше они никогда не заводили животных. А теперь Наташе казалось, что из их дома что-то ушло тогда вместе с этим щенком…

* * *

Ей почудилось, будто звук шагов, доносившихся из темноты за спиной, стал наплывать, приближаться, подменяя привычную реальность какой-то киношной, выдуманной. Это там, в экранном Зазеркалье, на людей то и дело нападают на подземных стоянках, и женщинам приходится убегать, подворачивая ноги, на ходу сбрасывая туфли. Они разлетаются попавшими в шторм лодочками, беспомощно заваливаются на бок, демонстрируя степень беззащитности их владелицы. Крупный план. Срывающееся дыхание актрисы.

Женщина ускорила шаг, невнятный стук каблуков доносился издалека, точно душа ее уже отделилась от тела, и с недоумением прислушивалась к происходящему внизу. И не с ней – это ощущение не оставляло. Вспотевшая рука не сразу попала в сумочку: «Ключи… Ключи… Да где они?!»

Кто-то идет следом, в этом нет сомнения. И он тоже заторопился, почуял, что добыча ускользает. Показалось, что он уже в паре метров, она резко повернула голову: никого! Опять слуховой обман гулкого подземелья? В ушах шумит так, что посторонних звуков уже не разобрать… На ходу обернулась, пятясь назад, но даже тени, скользящей следом, не увидела. Фантом какой-то… Или успел присесть за чью-нибудь машину? Джипов здесь хватает.

– Эй, кто здесь? – резко выкрикнула она, понимая, что рискует выставить себя идиоткой. Может, человек просто нагнулся, чтобы достать что-то из салона своей же машины…

Но никто не откликнулся. Не выпрямился. И никак не находились ключи, а это уже заставляло паниковать, ведь спастись можно было только в своем «BMW». В народе – просто «трешка»… Рука нащупала и стиснула большой кошелек: «Швырнуть ему? Кость – бешеной собаке… Этого хочет? Не меня же… Теперь эти уроды только на детей охотятся. Бросить?»

Но что-то в ней слишком сопротивлялось. Когда-то Наташа билась за каждую копейку, даром они ей никогда не давались. Не годами, десятилетиями вырывалась из нищеты. Как ноги пухли, когда возвращалась с очередной свадьбы – без голоса, без сил! Все, что теперь имеет, своим горбом заработала, с какой же стати отдавать хоть частичку тому, кто сам не способен ни на что иное, как нападать на женщин?

Вперед. Кошелек так и остался в сумке, теперь ключи от машины жгут ладонь, как сорванная чека гранаты: «Уцелею? Успею?» Ног уже нет, вместо них – стекающий с тела ужас. Но эти тягучие струи еще как-то движутся, хотя мозгу больше не подчиняются. Он, собственно, и команд никаких не дает. Отключился. Растекся страхом.

Внезапно спину обдало тишиной. Наташа и теперь не обернулась, не дала ему посмеяться над ее доверчивостью. Едва не упав на капот своей машины, надавила на кнопку брелока. И только тогда додумалась, что это лучше было сделать заранее, за несколько шагов. Но вышло как вышло.

Не поднимая глаз, Наташа распахнула дверцу, упала на сиденье и мгновенно заблокировала все замки. Конечно, он еще мог разбить лобовое стекло битой, как тоже делали в фильмах, и все же она почувствовала себя в относительной безопасности. Как всегда, ощущала машину своим убежищем даже в большей мере, чем дом ее мечты, ради которого, в общем-то, и билась все эти годы, как рыба об лед. Сейчас же он казался слишком большим, по углам слонялись привидения. Пока его строили, экономя каждую копейку, их было четверо. Остались двое… Как двоим найти друг друга в таком пространстве?

Только заведя мотор, она решилась бросить взгляд поверх руля. Глаза жгло от страха, как от бессонницы, мешало взглянуть. Веки показались ей пергаментными, готовыми порваться от слишком резкого движения. Осторожно, осторожно…

Поблизости никого не было.

Удалось продохнуть. Увлажнившись облегчением, глаза быстро обшарили подземелье.

– Что и требовалось доказать, – на всякий случай она все же произнесла это шепотом. – У меня развивается совершенно идиотская мания преследования… А я ведь никогда не была трусихой!

В своих Хамовниках она ни в детстве, ни в юности не боялась возвращаться домой даже в полночь. Ловила дыхание темноты, подставляя лицо, подмигивала звездам, которые будоражили в ней что-то смутное, шальное. И ничто вне стен родной квартиры, в которой поселился ужас, не могло вызвать в ней страха… Не потому, что времена были другими, и тогда всякое случалось, но Наташе казалось, что здесь ее бережет сама земля, и Новодевичий монастырь осеняет крестом. В собственном доме не удалось уберечься… Но в этом ни земля, ни монастырь повинны не были.

Сейчас московская улица встретила неудержимым солнцем, которое заставило одновременно зажмуриться и улыбнуться: «Я жива! Хорошо-то как…» Наташа тут же открыла глаза: еще аварии не хватало! Только что она едва не погибла от собственного воображения…

Теперь ясно, точно опять увиделся кадр из фильма, только на этот раз романтического, представилось, как ее улыбка влажно поблескивает на солнце. Мужчине, к которому она направлялась, этот блеск должен показаться магическим. По крайней мере, так задумано, хотя и не имеет особого значения. Главное, чтобы он заключил контракт с ее агентством по устройству праздников. Ей нужен этот иллюзионист, говорят, он неплох и обаятелен, почти, как Копперфильд. Хотя в это слабо верится… Такого, как тот черноглазый американец, вряд ли удастся найти в Москве.

От солнечной вспышки все вокруг на какое-то мгновение волшебно замедлило ход, опять отсылая к кинематографу, способному творить с людьми чудеса. И пугать до остановки сердца, и делать их самих радостнее и разноцветнее, чем они есть на самом деле. Многозначительнее без занудства… Светловолосая девушка медленно повернула голову – волосы разметало по ветру легкими струями. Ей вслед дрогнула зарождающаяся улыбка юноши в белой майке. В его лице все напряглось неуверенностью: можно ли?

Сутулая продавщица цветов приподняла над своим разноцветьем белый бутон розы, и Наташе захотелось крикнуть:

– Он как раз для той девушки! Подождите, я куплю для нее.

И даже не родилось естественного: «С какой стати?!» Она любила набрасывать на лица людей выражение счастья.

Не замечающий своей улыбки, юноша потянулся к цветку, словно собирался приобрести запах. Как внушить ему, чтобы он отдал его светловолосой девушке? Такой нежной, такой изящной и юной, как этот бутон? Ведь она уйдет сейчас, исчезнет в толпе, как все самое светлое, что выпадает человеку случайно, и затеряется в общей серости, если он мгновенно не решится протянуть руку…

Сзади раздался нетерпеливый гудок. Вздрогнув, Наташа нажала на газ: «Уснула я, что ли? Где эта девушка? Кто хотел купить цветок? Опять померещилось все… Разве мужчины еще дарят цветы незнакомым женщинам?»

Те праздники, что устраивало ее агентство, всегда были отягощены цветами, как советская демонстрация транспарантами. Но то были заготовленные букеты, продуманные, выверенные, в том числе и в денежном отношении. В них не было импровизации, милой неловкости сиюминутного желания. А этот белый цветок нес в себе пенную легкость, хрупкость мечты… Не сбывшейся. Девочкой Наташа мечтала лишь об одном: чтобы у нее выросли крылья, такие вот – светлые, воздушные, – и она могла бы улететь далеко-далеко от своего дома, от матери, от позора, от своей жизни… Девочка-эльф, направляющаяся в далекую зеленую страну, где всегда синее небо… В Москве триста пасмурных дней в году.

– Да что со мной? – удивилась она вслух, очнувшись от наваждения. – Бредить наяву начала?

Ей не очень верилось, что это предстоящее свидание с почти незнакомым человеком так взбудоражило в ней все, и начались приливы-отливы: от черного ужаса до солнечной сентиментальности. Мужчина, который сейчас ждал встречи с ней, не так уж волновал Наташу. Только и помнила о нем, что поразили его античные золотистые кудри, захотелось запустить в них пальцы. Да не просто шутя, а так, чтоб уцепить, притянуть его голову, почувствовать губы. Но место было самым неподходящим – банк.

Но Сергея уже зацепил ее болезненно-удивленный взгляд, он не понял его. А у нее в мыслях мелькнуло: «Волосы, как у Леньки…» Только это и выделило его из общего ряда. И притянуло против ее воли.

– Мы где-то встречались? – начал он.

Ее даже это не покоробило. Ну, не придумал ничего посвежее, не всем же дано жонглировать словами.

– Все может быть, – она улыбнулась.

А он, как водится, предложил выпить кофе, а после него – как-нибудь встретиться. Она согласилась, а Сергей тут же назвал отель, где остановился. Оказалось, приехал из Питера всего на пару дней. Потеряв его кудри из вида, Наташа растерялась: «Зачем он мне нужен?»

В зеркале потом встретила виноватую улыбку:

– Но кто-то же должен появляться время от времени…

* * *

Этого времени – после развода – набралось уже полгода. Она сама его организовала, когда почувствовала, что ей невмоготу больше тянуть на своих плечах двоих художников, постоянно находящихся в творческом поиске. Продолжать нянчиться с дочерью Наташа была еще согласна. Полновесным содержанием искупала вину за то, что сама считала Анютку недолюбленной с тех пор, как родился сын. Ее златовласый мальчик… Это его кудри погладить бы, одарить невинной материнской лаской. Разве другими его заменишь?

Не в то ли время, когда родился Ленька, и муж перестал быть мужчиной ее жизни? Как они рискуют, эти отцы, жаждущие иметь сыновей! Володя проиграл в турнире с собственным сыном. Самым необъяснимым стало то, что победитель все отдал побежденному, своей судьбой его поддержал… Если бы Наташа могла хотя бы мысленно допустить такую возможность, то уж ни за что не стала бы удалять мужа из своей жизни. Но однажды ей стало невмоготу видеть его изо дня в день, уже с утра – потерянного, выбитого из колеи всей жизнью, не выходящего из творческого кризиса…

И сам Володя, и все вокруг понимали, что он пошел не своей дорогой, переоценил способности и потому не мог найти себе работу в Москве, где средненький театральный режиссер никому не был нужен. Талантов пруд пруди! А ничего другого он не умел и ничему не хотел учиться. Помогать в делах Наташе казалось ему зазорным, ведь она занималась «развлекаловкой», а ее муж презирал это и дочь заразил таким отношением. Он хотел быть причастным к настоящему искусству, а вот оно не желало родниться с ним, как аристократическая дама с плебеем. Которым Володя, конечно же, был, провинциал несчастный… Впрочем, как и москвичка Наташа, и все их друзья рабоче-крестьянского происхождения. Хотя кто-то из них все же допускался ко двору…

Но то, что делал Владимир Малаховский даже сразу после ГИТИСа, когда юношеская наглость компенсировала недостаток одаренности, было слишком консервативно, подражательно и казалось всем до неловкости неумелым для человека с таким дипломом. А потом и задора поубавилось… Володя пытался убедить ее, что ему просто не дают проявить себя в должной мере, что будь у него свой театр, он творил бы чудеса, и в его фантазиях все действительно казалось волшебным. Когда супруг вдохновлялся и говорил о своем великом будущем, их дети слушали отца, раскрыв рты, и верили ему безоговорочно.

А Наташе было не до воздушных замков, она для них же, для своей семьи, строила настоящий дом, из кирпича и бетона, а для него нужны были реальные деньги. Не те, которые воображаемый театр принесет когда-нибудь… Если вообще принесет. Как она могла оторвать хоть кусок от своей мечты, которая уже возводилась строителями, чтобы воплотить мечту мужа? Сам же он ничего не мог предпринять даже ради того, чтобы помочь себе самому. О вкладе в строительство дома она уже и не заговаривала…

Однажды подавленный Наташин стыд за мужа, который все меньше воспринимался даже мужчиной, не то что творцом, прорвался наружу. Едкое замечание со стороны отравленной стрелой пронзило плодный пузырь, в котором вынашивалось отторжение. На одной из премьер Володиного однокашника кто-то сказал за ее спиной:

– Вовку Малаховского видел? Я думал, он давно уже спился или свалил из профессии… Нет, еще цепляется, неудачник! Лучше б мясом торговал.

Наташе показалось, что меж лопаток плеснули кипятком – она так и выгнулась от боли. Жар мгновенно метнулся к лицу, едва не выжег глаза. Зажмурившись, она попыталась удержать слезы, которые отличались своей природой от обычных, но тоже были давно знакомы ей. Наташа надеялась, что ей никогда больше не доведется плакать от стыда, и много лет держалась, но Володя все же вынудил ее. Всего лишь тем, что был причастен к ней…

И она решила это исправить. Если бы Наташа просто сказала ему: «Уходи!» – он нашел бы тысячу причин остаться, тысячу слов, чтобы уговорить ее. Потому что, по сути, повода расставаться не было. И дети в два голоса вторили бы ему, отторгая правду матери, а это стало бы самым мучительным… Нужно было отяготить мужа виной, чтобы не посмел даже просить ее о снисхождении. Наташа рассудила, что сорокапятилетнего мужчину легче всего поймать на том, что бес щекочет ему ребро.

И она избрала объект для задуманной интриги: двадцатилетняя дочь его старого, чуть ли не школьного (Наташа точно не помнила) приятеля, который сам, непонятно почему, относился к Володе с придыханием и девочку воспитал в том же духе. Непризнанный гений! Живая легенда… Ариша и раньше часто мелькала в их доме, хотя никто из их с Володей детей с ней не дружил, Аня вообще разглядывала воздушную блондиночку с недоумением естествоиспытателя, теперь же Наташа сама стала зазывать ее по поводу и без повода. А вечером настойчиво просила Володю отвезти девочку домой…

Как бы само собой разумелось, что там по дороге происходило, но чутье разочаровывало Наташу: ничего! Хотя Ариночка так и обвивала ее мужа взглядами и дыханьем, и неуместными своими восторгами. Почему он так и не позволил себе отдаться обожанию глупой юности? Ведь кроме всего прочего, это придало бы ему уверенности в себе, расправило бы слежавшиеся крылья. Наташа недоумевала: «Любит он меня, что ли?» И раздражалась от того, как Володя сопит, сосредоточившись на чем-то, как мелко и часто жует, будто суслик, как лоснится на крутом подбородке его смуглая кожа…

А ей уже так нестерпимо хотелось отделаться от него, что она поторопила события. В тот день, когда простуженный Володя наверняка был дома один и в постели, она купила «симку» и с нового номера послала той девочке сообщение: «Ариночка, хочу тебя видеть. Больше не могу бороться с собой! Приезжай ко мне в два часа. Буду один. Проходи прямо в спальню. Володя». Наташа позаботилась о том, чтобы дверь осталась открытой, а муж не сошел с постели – подсунула ему новый роман Акунина, которого он прочитывал залпом.