– Верно. – Он улыбнулся. – Пойдемте, кажется, нам что-то подыскали.

Ресторанчик ей понравился. Интерьер – стилизация под начало прошлого века: старые буфеты темного дерева, тяжелые бордовые портьеры, фотографии Чарли Чаплина и других кумиров того времени, даже книжные полки… Сима попыталась рассмотреть, настоящие там стоят тома или муляжи, но на глаз распознать не удалось.

Шустрая официантка, похожая на Лайзу Миннелли из фильма «Артур», принесла им меню и, откликнувшись на просьбу Потапова, посоветовала им не брать куропаток, а вот семушку попробовать обязательно – прекрасный засол.

– Мне салат с телятиной и стакан светлого пива, – не боясь показаться неутонченной, попросила Сима.

В конце концов, не она затащила сюда Льва, не ей и очаровывать, переступая через саму себя. Если он решит, что она простовата для него, так ведь они действительно могут распрощаться после ужина, как собирались.

Но Потапов выслушал ее заказ без тени улыбки. Потом кивнул:

– Мне тоже пива, только большую кружку. И стейк из говядины. Порция не слишком маленькая? А-а, ну нормально.

«Это он меня так поддерживает или тоже не любит выпендриваться?» Сима удержалась, чтобы не улыбнуться ему, ведь Лев мог счесть это благодарностью, а ей этого не хотелось. Каждый сам по себе, никто никому ничем не обязан – вот единственно возможный уровень их отношений. Шаг в сторону от намеченной линии – и сразу обрушится целый ворох проблем. А у нее их с труппой хватает… С Ангелиной вон что-то непонятное творится…

– Хороший голос, – прислушавшись, сказал Лев. – Всегда завидовал людям, умеющим петь. Вы умеете?

– Уметь-то умею. Но не думаю, что мой вокал кому-то ласкает слух.

Он охотно рассмеялся:

– А вы не кокетливы, да? Ни в коем случае не хотите показаться лучше, чем есть…

– А какой в этом смысл? Другой от этого не станешь. И рано или поздно это проявится.

– Бывает, это проявляется так поздно, что уже ничего не исправить…

– Если вы имеете в виду брак, то существует процедура развода.

– Только не в том случае, если брак венчанный.

Сима непритворно ужаснулась:

– Так вы венчались со своей женой? И после этого вы предлагали мне задержаться в вашем номере? А ведь Бог наблюдает за вами особенно пристально…

– Уже нет! Я похоронил ее зимой. – Он улыбнулся с такой радостью, что у Симы мурашки по коже побежали.

Она пробормотала:

– Вы просто олицетворение скорби…

– А я и не говорил, что скорблю.

– Вы ее убили, что ли?!

– Ну что вы, – заметил Потапов без возмущения. – Она перебегала дорогу в неположенном месте и поскользнулась. Бог проложил перед ней ледяную дорожку.

Ей стало не по себе не только от этих слов, но главным образом от того, каким тоном Лев рассказывал о смерти жены. Он явно упивался нежданной свободой и не думал скрывать этого.

«Как я своих плебейских вкусов, – признала Сима. – Ну, люблю я пиво, что тут поделаешь?!»

– Не богохульствуйте, – все же призвала она.

– И не думаю! Я благодарен Господу просто бесконечно. К сожалению, люди зачастую создают такие отношения, из которых живыми не выпутаться. По крайней мере, один должен умереть.

– Но ваша Геля не убила своего отца…

– Потому что она еще ребенок. Он переложил вину на нее, а она и поверила. Привыкла верить папе…

– Геля была на самом деле?

Он помолчал, пристально вглядываясь в резной край бумажной салфетки. Потом поднял глаза, и Симе стало нехорошо от этого взгляда.

– Была. Только ее-то отец как раз умер. Упал поздно вечером с балкона восьмого этажа. Никто даже не заметил, как это случилось… Он был пьян.

– А… Это она его…

– Нет, – быстро ответил Лев. – Его никто не убивал. К сожалению. А надо было… Только гораздо раньше…

– Откуда вы знаете, что он упал сам?

В улыбке – ничего зловещего:

– Я все знаю. Я ведь автор.

– Но ведь это не вы придумали ее! Реальную, я имею в виду. О настоящей Геле вам откуда все известно? Это она была вашей женой?

Вот тут он изменился в лице:

– Да вы что?! Как вы могли подумать? Геля… Нет.

– Но вы ее хорошо знали?

– Наш заказ несут, – бесстрастно заметил он. – А вы цепкий режиссер… Хотите докопаться до самой сути? Фрейдом не увлекаетесь?

– Нет. Хотя во многом он был прав. Детство действительно никогда не оставляет нас в покое… Не знаю, хорошо это или плохо. Так реальная Геля…

Лев перебил ее:

– Лучше расскажите мне про ваших дочерей.

«Нокаут, – продохнув, признала Сима. – А он не даст загнать себя в угол… Так ударит в ответ, что живой бы остаться!»

– Спасибо, – машинально сказала она официантке, поставившей перед ней тарелку с салатом, и подняла стакан холодного пива. – Ну, за знакомство? Это просто потрясающе, что вы смогли к нам выбраться. Ребята счастливы!

– А вы счастливы?

От его испытующего и одновременно умоляющего взгляда исподлобья у нее сжалось сердце: «Какой он… Господи, ну почему ты создал меня такой маленькой и простенькой?! Такому мужику под стать… – У Симы мгновенно возник образ, который поразил ее: – Ангелина?»

– Безумно, – отозвалась она с иронией, чтобы он даже не заподозрил, что творится в ее мыслях.

Опустив глаза, Лев отпил из стеклянной кружки и неосторожно грохнул ею о стол. Сима посмотрела в его тарелку:

– Стейк с кровью? Разве вы это заказывали?

– Нет. Но, видимо, по мне заметно, что крови я не боюсь.

На секунду Сима перестала жевать:

– В каком смысле?

– Во всех. Раньше я работал хирургом.

– В самом деле? Вы были хорошим хирургом?

– Неплохим. Но мне показалось мало власти над человеческими телами, мне захотелось власти и над их душами!

– Вы осуждаете себя? Жалеете, что занялись литературой?

Он повторил:

– Занялись литературой… Занялись любовью… Словосочетание, обесценивающее сам процесс.

– Да и сам процесс уже не тот. Я говорю о любви, – поспешно уточнила Сима, испугавшись, что может обидеть профессионала.

Поморщившись, Лев процедил:

– Глупости. Любовь все та же, что и во времена Петрарки и Шекспира. Она ведь и тогда выпадала на долю одного из тысячи. И сейчас так же… Почему? Никто этого вам не объяснит. Почему мне так хочется пригладить твои торчащие волосы, всю тебя огладить ладонями, усмирить твою ненависть к себе самой?

У нее перехватило дыхание:

– Что вы сказали?

Не отводя взгляда, он продолжал говорить, совсем тихо, но Сима не пропустила ни одного слова:

– Почему еще на пороге вашего зрительного зала, когда я и не разглядел никого толком, у меня уже возникло ощущение, что здесь ждет меня что-то необыкновенное? Единственное. И сразу увидел тебя, вскочившую мне навстречу. Листы с придуманными мною словами уронила… Ключицы тоненькие торчат из-под майки. Волосы – перьями, как у девчонки. А глаза так и светятся… И в них – ожидание: окажусь ли я таким, как ты придумала? Я не такой, да?

– Такой, – ответила она, с трудом шевельнув губами.

* * *

Эта боль пробуждения, она совсем забыла ее. А сейчас не смогла сразу открыть глаза – нужно было привыкнуть к тому, как рвется и ноет в груди. Нужно было просто встать, избегая смотреть на него спящего, о чем сдуру мечталось накануне, когда Сима еще не понимала, что это будет не в радость, сердце остановится, если взглянуть. Нужно встать. Нужно.

Она сползла вбок, села на ковер возле кровати: «Ни дать ни взять – собака возле постели хозяина. Охраняю его сон. Так и сидела бы всю жизнь, а он пусть бы спал, только б не уходил никуда. Ни к кому другому». Осмелившись повернуть голову, взглянула на его лицо, и от нежности защемило сердце: неужели эти губы целовали ее с такой жадностью? Почему? Разве в ней есть то, за что могло ухватиться его сердце? Сима тут же запретила себе даже думать об этом. Сердце здесь вообще ни при чем. Она просто подвернулась ему, не пришлось искать другую, хотя бы и более подходящую. А наговорить писатель способен и не такого, последней дурой надо быть, чтобы поверить…

Стараясь не шуметь, она поднялась и на цыпочках прошла в ванную. Нужно было принять контрастный душ, чтобы поскорее прийти в себя, обрести обычное здравомыслие. Горячей водой растопить воцарившийся в душе холод уже вернувшегося ощущения одиночества. Ледяной – разогнать кровь, чтобы хватило сил выйти из этого номера и начать новый день. Обычный день, в котором ее свободе ничто не угрожает.

И она уже была почти готова к бою, когда шторка, отделявшая Симу от остального мира, отдернулась, и Лев, не спрашивая разрешения, шагнул к ней, отнял душ, прижался всем телом – именно так: он к ней, не ее прижал. И то, что это вышло у него так по-ребячески, будто он искал у нее защиты от собственного холода, мгновенно обессилило Симу, лишило даже желания сопротивляться и отстаивать невозможность каких бы то ни было отношений, кроме профессиональных.

– Почему ты такой?! – вырвалось у нее.

– Не уходи от меня, – попросил он.

– Ты сам уйдешь. Уедешь… Когда? Сегодня? Завтра?

– Не сегодня и не завтра. До премьеры я пробуду здесь точно, а потом… Как Бог даст.

– Ты опять надеешься на Его помощь?

Ей казалось невозможным говорить о Боге, говорить о чем бы то ни было в те минуты, когда они опять сливаются в одно, делясь радостью и болью. И Лев, наверное, почувствовал то же самое, не ответил ей.

«Неужели это происходит на самом деле? – медленно проплыло в ее мыслях. – Со мной происходит… Он такой красивый… Он такой…»

Она так обмякла в его руках, что Лев едва удержал. Прижал – вот теперь прижал ее сам! – немного покачал, как маленькую, поцеловал мокрые, слипшиеся сосульками волосы.

– Теперь уже не торчат…

– Думаешь, ты усмирил меня?

Ей не хотелось вырываться. Стоять бы так и стоять, чувствуя, как упавший душ омывает теплом ноги. Совсем не страшный мировой океан, и два человека, обнаружившие друг друга в пустоте. «Случайно столкнувшихся, чтобы разойтись каждый своею дорогой», – напомнила она себе. Нужно было повторять это постоянно, чтобы не дай бог не забыть, как мимолетно счастье.

– Думаю, тебе хорошо сейчас, – отозвался Лев.

С этим Сима спорить не стала. Возразить – значит обидеть так, что это уже не забудется. Не простится. Ей не хотелось, чтобы он увез в душе обиду. Пусть ему станет чуточку легче нести свое одиночество. А ей тащить свое…

– Мне хорошо. Ты самый добрый лев в мире.

– Отец два месяца не разговаривал с мамой за то, что она дала мне еще в роддоме такое имя, – усмехнулся он.

– В кого из них ты уродился таким красивым?

Не кокетничая, Лев признал:

– В маму. Отец, по-моему, всю жизнь мучился комплексом из-за этого. Ему никак не удавалось поверить, что она действительно любит его. Он просто с ума сходил.

Нарушить его молчание – брови сдвинуты, губы напряженно растянуты – Сима не решилась, ожидая, что он продолжит, и Лев добавил:

– Поэтому я и женился на красавице. Чтобы она не страдала.

– Но она страдала…

– Мы оба страдали. Давай не будем говорить об этом, а? Ни о моей жене, ни о страданиях. Их ведь больше не будет.

«О! Они только начинаются». – Сима улыбнулась его наивности. Или притворству? Может ли драматург не играть в жизни, если постоянно проделывает это в воображении?

– Давай не будем, – согласилась она. – Завтракать поедем ко мне?

– Мне не хочется есть по утрам. Может, просто выпьем где-нибудь кофе?

– Ты думаешь, эта вода унесла нас на берега Сены?

– А у вас нет кафе? – удивился Лев. – Серьезно?

Она рассмеялась:

– Есть, конечно! Я хотела проверить, попадешься ли ты?

– Я предложил бы поехать ко мне, но ведь до премьеры ты не вырвешься из своих Березняков.

– Я и после не вырвусь. – Сима одновременно закрутила оба крана и храбро посмотрела ему в глаза.

Впрочем, сказала она себе, если со стороны Льва все – сплошное притворство, нечего и опасаться обидеть его.

Взгляд отвел он, нервно облизнул мокрые губы.

– То есть ты… уже все решила для себя, да? Скоротечный роман с заезжим драматургом тебя вполне устраивает. Большего тебе не нужно.

– Мой ты дорогой! Можно подумать, что тебе нужно!

Ей хотелось, чтобы это прозвучало насмешливо, чуть хрипловато (так предполагалось характером ее роли), но явственно услышала, сколько в ее голосе унизительно-выпрашивающего: «Скажи: мне нужно!» Было даже странно, как это Лев не расслышал того же. Или опять сделал вид? Он ведь относился к интонациям с особенным трепетом, – очень много ремарок в его пьесе …

Потянувшись за полотенцем поверх ее плеча, Лев прервал движение и обнял ее.

– Не надо так, – попросил он. – Наверное, ты – талантливый режиссер, так о тебе, по крайней мере, пишут… Но не нужно и жизнь разбивать на отдельные сцены и акты. Не нужно постоянно говорить не то, что думаешь, а то, что соответствует придуманному тобой образу. Давай хотя бы наедине побудем самими собой, а? Когда придем к тебе в театр, опять превратимся в привереду-режиссера и модного драматурга…

– Не модного! – вырвавшись, перебила она, молча приняв все предыдущее. – Талантливого. Очень тонкого. Как ты можешь относиться к своему делу с иронией?

– Не к делу, а к себе в деле. Разве можно относиться иначе? Так еще и «звездную» болезнь подцепишь…

Завернувшись в полотенце и вышагнув из ванны, Сима строго заметила:

– Кстати, я вовсе не привереда.

– Серьезно?

– Почему ты все время так спрашиваешь? Серьезно? – передразнила она его интонацию. – Тебе не верится, что в жизни бывает что-то всерьез?

Пытаясь дотянуться до другого полотенца, Лев пробормотал смущенно:

– Я на самом деле часто повторяю это слово?

– Очень часто. Как ты можешь не есть с утра? У меня так, наоборот, уже сводит желудок от голода.

– С утра мне хочется работать. Пить кофе и писать. Это такое блаженство, жаль, что ты этого не представляешь.

Из ванной он так и вышел – обнаженный, босой, с полотенцем в руке, мокрые волосы неожиданно скрутились завитками. Греческий бог, возвращающийся из термов… Впервые рассмотрев его со спины, Сима решила, что человеку с таким телом нужно вообще запретить носить одежду. Он обязан дарить людям радость не только своим пером… Что она делает рядом с ним? Что он делает рядом с ней?

– Баловень судьбы, – тихо проговорила она, любуясь. – Наверняка единственный ребенок в семье.

Лев резко обернулся, и Сима вздрогнула, увидев его лицо – в него словно кипятком плеснули. Красный искаженный кусок мяса…

– Никогда не говори обо мне так, – быстро произнес он сквозь зубы. – Ты ничего не знаешь.

– Прости!

Она выкрикнула это быстрее, чем почувствовала себя виноватой. В чем? Ей действительно ничего не было известно о Льве, но разве это предосудительно? Пожалуй, он знает о ней больше: о ее дочерях, о бывшем муже, о том, почему она так ненавидит Америку…

Отвернувшись, спрятав свое неузнаваемое лицо, Лев пару минут смотрел на неубранную постель, но Сима не сомневалась, что мысли его сейчас не о ней. Вчерашнее упоминание Фрейда… Может, стоило развить эту тему? Теперь уже поздно, как-то неосторожно она задела обнаженный нерв. Сколько же ему лет, что он до сих пор так чувствует боль?

Об этом она решилась спросить. Лев оглянулся на нее с удивлением:

– А что? Тридцать семь. Пора умирать, если хочу остаться в истории литературы.

– А мне сорок два. Тоже подходящий срок.

Он улыбнулся:

– Предлагаешь вместе?

– Жить, – заключила Сима, потом сообразила, что это прозвучало двусмысленно. – Не жить вместе, а просто жить. Обоим.

В его улыбке опять проступило что-то просительное:

– А почему бы и не вместе?

– Ха-ха! – отозвалась она с издевкой.

– А ты – вредная…

– Ты еще не представляешь, насколько! Если мы сейчас же не отправимся завтракать, я начну есть тебя поедом. Одевайся немедленно! Хватит меня соблазнять.

По-собачьи склонив голову, он с интересом заметил:

– Как только ты выяснила, что я – младше, сразу начала командовать.

– Вообще-то не стоило еще раз делать на этом акцент… Пять лет разницы и так не сотрешь.

– Они тебя раздражают?

– Слегка. Может, со временем раздражение будет расти, я не знаю. Мой муж был старше меня.

Лев насмешливо подхватил:

– И мальчиков ты после него не покупала.

– Они сами приходили, – поддела Сима.

– Приходили? – Он надвинулся на нее – неподдельный гнев. – И много?

Она уперлась кулаками и лбом ему в грудь:

– А в чем дело? Ты ревнуешь?

– Ревную. Это ненормально?

Ей хотелось обернуть все шуткой, а у нее вдруг вырвалось:

– Этого не может быть! Ты такой…

– Глупая, – вздохнул он. – Ты ведь еще даже не знаешь, какой я…

* * *

Во время репетиции Сима поймала себя на том, что с каждой минутой все меньше воспринимает Льва как мужчину, с которым только что была – ближе некуда, и все чаще думает о нем как о создателе пьесы и волнуется, каким видится ему уже ее детище. Еще недоношенное, но уже сформировавшееся. Детали изменить еще можно, а в целом для Симы уже все сложилось – не исправить.

Она с тревогой поглядывала на его профиль – сели через проход, чтобы не отвлекаться друг на друга. Ей показалось, будто Потапов едва сдерживает улыбку, и это его незначительное усилие отозвалось в ней дрожью: «Ах, ему все это кажется смешным?! Провинциальная труппа, бездарная режиссура… Ну ладно!»

Что скрывалось за этой последней угрозой, Сима и сама еще не успела понять. В качестве наказания отлучить от постели? Это ей и в голову не пришло. Но что-то как-то…

Прозвучавшая со сцены реплика заставила ее очнуться – этой фразой пьеса заканчивалась. Они показали автору не весь спектакль целиком, отдельные сцены, но последнюю Сима включила, чтобы попытаться предугадать реакцию зрителей, для которых финал может стать неожиданностью: «Как, и уже ничего не изменить?!» Она снова скосила глаза на Льва, и никакой усмешки не заметила: он смотрел на сцену в каком-то оцепенении, будто и сам ждал продолжения, просветления, чего угодно, лишь бы эта история не обрывалась воплем, который даже не прозвучал.

«Ты сам это написал, – ей захотелось прижаться к его щеке лицом, послушать его дыхание. – Неужели ты забыл, чем все закончилось?»

– Спасибо, – выдавил он, затем кашлянул и повторил громче: – Спасибо вам. Я даже не ожидал, что это будет… так.

Сима с облегчением подхватила:

– Все молодцы! Лев, ваши замечания, пожалуйста.

Он мельком взглянул на нее:

– Замечания? Это не то чтобы замечания… Некоторые пожелания. Но мне хотелось бы высказать их каждому в отдельности. Это можно?

– Да, конечно, – отозвалась она разочарованно: ей хотелось послушать, что он будет говорить.

А следом признала, что Лев – лучший педагог, чем она, ведь и вправду нужно работать с каждым индивидуально, учить так, чтобы это не било по самолюбию ребенка, не заставляло его вертеться на сковородке стыда, который он неизбежно будет испытывать, если другие станут слушать. «Откуда в нем это? – подумала Сима с нежностью. – Еще один врожденный талант? Детей ведь у него нет…»

Ее вдруг так и прошило: а с чего она взяла, что их нет? Разве он что-нибудь говорил об этом? Он столько лет был женат, у них вполне могли родиться дети… Где они? С кем остались сейчас? Кто ждет его в Москве?

Это беспокойство, нахлынув, вытеснило тревогу о постановке, которой Сима жила уже полгода. И это поразило: «О чем я думаю? Он же сейчас будет критиковать мою работу!»

– Может, вы мне для начала скажете пару слов? – не удержалась она.

От волнения она прикусила нижнюю губу. Остальное – потом. На это еще будет время. По крайней мере, ей хотелось бы надеяться…

– Конечно. – Лев улыбнулся, заставив ее сердце дрогнуть.

Симе еще не удалось привыкнуть к этим его улыбкам. Каждый раз хотелось крикнуть: «Остановись, мгновенье!»

– Отдохните пока, – сказала она ребятам. – Только не уходите далеко. Автор хочет поговорить с каждым в отдельности.

– Ну, может, не с каждым, – тихо заметил он, пересев к ней поближе.

– Там видно будет. Все равно они мне еще понадобятся.

Ангелина требовательно спросила:

– Господин Потапов, а вы не могли бы поговорить со мной первой? Мне нужно уходить.

– Конечно, – опять согласился он. – Сейчас только скажу несколько слов вашему режиссеру.