Моя семья

В один из особенно тоскливых дней на работе, где уже толком нечего было делать, так как отдел наш расформировывали и явно вообще собирались сократить, я отправила Карин свое резюме. Она ответила, что у них есть ставка начальника проектов. Это была работа, о которой я мечтала. Ну как мечтала? Мечтала-то я писать книжки, но разве это работа? Должность руководителя проектов мне казалась и действительно была гораздо менее противной, чем тестирование программ. Мне доводилось поработать немного на такой должности, но каждый раз мне не везло: то фирма закрывалась, то отдел сокращали и я была последней, кто пришел, то еще какая-то напасть. И научиться этому делу мне никогда толком так и не удалось. Опыт у меня в этом был совсем небольшой, а ставок таких в Израиле, видимо, было мало. Сколько я ни пыталась найти такую работу, все было безрезультатно, и приходилось возвращаться к ненавистному тестингу.

Все это напоминало дилемму Фаины Раневской в фильме «Подкидыш»: «Девочка, что ты хочешь? На дачу или чтобы тебе оторвали голову?» Что лучше: жить в прекрасной деревне под Парижем, делать работу, которая нравится и за которую отлично платят, ездить каждый день в Париж и иметь вполне реальную перспективу купить дом или слоняться по разным фирмам из года в год, занимаясь ненавистной работой в жарком Восточном Израиле и иметь в перспективе возможность получить на старости лет половину родительской квартиры в Ганей-Авив, а до этого так и скитаться, переезжая каждые два-три года? Эм-м-м-м… дайте подумать…

Как ни странно, принимая такие очевидные для меня решения, как, например, родить ребенка в тридцать пять, если уж повезло случайно забеременеть, или вот уехать во Францию с мужем-французом на готовое рабочее место, я казалась многим моим знакомым отчаянно смелым человеком. Они бы на такое никогда не пошли. Но в сложившейся ситуации у меня не было сомнений. В тридцать два я не захотела уезжать, потому что только наладила свою социальную жизнь и у меня еще было много надежд, связанных с Израилем. Но теперь, в сорок три, я понимала, что это – все. Я не заработаю больше денег и не сделаю другую карьеру, а все, что у меня есть – это долги. И никаких радужных перспектив больше нет и быть не может. На тестинг давно не любят брать людей за сорок, и это логично. В нашей работе опыт – ничто. Через два года все, что ты знаешь, превращается в труху и никому не нужно. Вместе с этим превращаются в труху и твои стареющие мозги. Если не предпринять что-то прямо сейчас, то не сегодня, так через год-два я действительно на радость маме буду сидеть за кассой в супермаркете Ганей-Авива. И я выбрала руководить проектами в Париже. Вот какая я странная, отчаянная и смелая. Через несколько дней после моего разговора с Карин меня вызвал начальник. В его кабинете сидела и кадровичка. У обоих были скорбные лица. Так как увольняли меня уже не в первый раз, я сразу поняла, в чем дело. И не ошиблась.

Серым зимним днем я ехала по скоростной трассе Геа, вернее, стояла в пробке и звонила маме, сообщить новость, и при этом наблюдала уродливейший вид на город Бней-Брак, открывающийся с трассы Геа.

– Ну я же тебе говорю, тебе не по карману эта жизнь в Рамат-Гане! Надо снимать квартиру там, где ты можешь, – это мама намекает на свой Ганей-Авив.

– Во-первых, нигде не дешево.

– Да, у нас тоже квартиры дорожают, конечно, – гордо сказала мама.

Маразм заключался в том, что даже квартиры в этой страшнейшей дыре, окруженной настоящими трущобами, населенными арабскими продавцами героина, действительно стоили так же, как квартиры во вполне приличных предместьях Лондона или Парижа.

– Мама, я говорила с Карин, может, удастся получить работу в ее фирме.

– И? Ты что, поедешь во Францию?

– Ну да, я предпочитаю жить под Парижем, а не в Ганей-Авив.

– Да это же полный бред! Вы рассоритесь с этой Карин, тебя опять выгонят с работы, а потом ты вернешься к нам с папой на голову со своими кошками и собаками и наша с папой жизнь кончится!

Я почувствовала себя так, будто в меня воткнули холодный нож и прокрутили его пару раз. Стало просто физически больно, в горле возник противный ком и застрял там.

– Спасибо, мама, что веришь в меня, но я уже двадцать пять лет не живу с тобой и как-то справлялась до сих пор, я тебе обещаю, что лучше сдохну на улице, но не приеду жить к тебе на голову, – тихо сказала я, еле сдерживая слезы от обиды.

После увольнения я снова начала бегать по собеседованиям, чтобы найти работу на те месяцы, которые понадобятся для переезда или на случай, если переезд не выгорит. Карин тем временем беседовала со своими. Мы созванивались и обсуждали план действий, если все получится. План был такой: мы переезжаем летом, когда у Роми закончится школа, жить можем в квартире, которую сейчас снимает Карин, она как раз собирается купить дом и летом в него переехать. Довольно скоро фирма Карин назначила мне собеседование по скайпу. Я не могла даже представить, что смогу пройти собеседование на французском языке. Потом позвонили снова, на этот раз я говорила с моим будущим начальником, никаких сложных или конкретных вопросов мне не задавали, все было больше похоже на дружескую беседу. И очень скоро Карин сообщила, что я принята.

Неожиданно сработали мои прошлогодние усилия по поиску клиентов – знакомые предложили мне отличный временный проект по тестингу. Офис находился рядом с алмазной биржей, это центральная тель-авивская бизнес-зона со множеством офисов и ресторанов в пятнадцати минутах езды от моего дома. Работать нужно было в некоем издательстве вместе с парнем, который когда-то был моим коллегой в «Комверсе». Люди были очень приятные: всякие экономические обозреватели и журналисты. Проверять нужно было их веб-сайт, что легче легкого, а денег я попросила очень много. Все сходилось, как идеальный пазл. Единственное, что меня удручало, – это как воспримут новость о моем отъезде родные. Сообщать об этом им было очень тяжело.

* * *

На пасхальном седере у моих родителей мы сидели за столом, как обычно. Надо сказать, что застолья у моих родителей всегда проходят по одному и тому же сценарию. Красивый стол, на котором классические советские и ашкеназийские блюда обязательны: салат оливье, свекольный салат с майонезом и орехами и, конечно же, холодец. Ну и раз у нас Песах, то непременно должна быть фаршированная рыба. Еда всегда очень вкусная. Компания у нас небольшая и с каждым годом становится меньше и старше.

С нами всегда празднуют моя сестра Женя, двое ее сыновей-близнецов, теперь уже взрослых парней; моя тетя Элла с мужем Борей и друзья моих родителей, Соня и Алик Браверманы, которые всегда приносят фаршированную рыбу – это их фирменное блюдо. Я считаю их членами семьи, потому что они были в моей жизни всегда. Это интересная пара, родители той самой, больной рассеянным склерозом, девушки. Несмотря на то, что я знаю их с самого детства, я ни разу не видела их дочь, она всегда жила в другом городе. Пара эта интересна и своей историей, и отношениями. От них веяло какой-то темной страстью, которая с годами превратилась в ненависть, такую же сильную, как любовь.

Я помню Соню и Алика, как и своих родителей, примерно с их сорока лет. Алик был красивым мужиком, таким типичным шестидесятником в модных очках с толстой оправой, заядлым курильщиком и спортсменом одновременно. Ходил в походы, катался на лыжах, играл в пинг-понг и пил с друзьями водку. Соня была женщиной с яркой, но, скорее, непривлекательной внешностью. Она всегда одевалась в интересные, эффектные наряды, которые она, как многие советские модницы, шила своими руками. Певунья, интеллектуалка, любительница кино и литературы. Алик и Соня познакомились, когда Соня уже была замужем, безумно влюбились друг в друга, и Соня ушла от «вполне хорошего человека» к Алику. Не знаю, были ли они счастливы и как долго, но, сколько я их помню, они постоянно ссорились. Помню, в одном из походов, в которые мы с родителями часто ходили, я отошла к озеру. Вдруг из-за кустов, не замечая меня, выскочили Соня и Алик с криками и воплями:

– Идиот! Браверман, ты же просто идиот! Ты посмотри на себя, ты же снова пьян! – кричала Соня.

– Жаба, не квакай, – отвечал ей подвыпивший Браверман.

Меня это поразило. Мои родители никогда не ссорились, максимум мама могла накричать на папу за то, что он купил недостаточно спелые помидоры. Но представить, что папа может назвать маму жабой, было невозможно. К тому же меня удивило, что Браверман не сильно отличался воображением от моих одноклассников. У Сони и правда были глаза навыкат, и я тогда, в детстве, подумала, что она должна жутко обидеться. Тогда я не могла себе представить, как на самом деле взрослые мужчины могут обижать женщин, и «жаба» меня очень впечатлила. В общем, бесконечные скандалы Браверманов были всем известны, над этим подшучивали, никто особенно не впечатлялся, и они шли своеобразным фоном к застольям, походам и вечеринкам. Но, видимо, впечатляли их дочь, которая с шестнадцати лет жила в Риге одна, а потом в 1989-м сразу же уехала в Лос-Анджелес, и любые ее контакты с родителями заканчивались дикой ссорой. Не думаю, что этому стоит удивляться.

У Сони и моей мамы есть любимая смешная история, которую я слышала тысячу раз. Когда-то в шестидесятые годы в Киеве случилось довольно сильное и аномальное для Украины землетрясение. Соня была дома с младенцем. Когда землетрясение началось, она вспомнила, что становиться нужно под дверной косяк. И вот Соня стоит под косяком и дрожит. Наконец землетрясение закончилось, и она обнаруживает, что мертвой хваткой обнимает новые рыжие кожаные сапоги, за которыми накануне отстояла в очереди. А в совершенно другом конце комнаты спит в кроватке младенец, о котором она и не вспомнила. Что именно смешит маму и Соню в этой истории, я не знаю. То, что Соня всегда гораздо больше интересовалась своими сапогами, чем дочерью, или то, как тяжело было купить в Советском Союзе сапоги. Но, видимо, ее дочке всю жизнь было не очень смешно.

С нами всегда за столом Элла и Боря. Элла – младшая сестра моей матери, которая, как и положено младшей сестре, является полной противоположностью старшей. Если моя мама сильная, доминантная, независимая в своих суждениях и не прочь навязать свои независимые суждения другим, то Элла считается слабой, ранимой, заботливой матерью, женщиной, для которой всегда на первом месте семья и дети.