Потом были последние экзамены и выпускной на Москве реке, в котором принимали участие моя тогдашняя подружка, давно выросший третьеклассник Миша Ботвин и целое море пива. В августе, по результатам сданных мной экзаменов, меня зачисли в МГИМО. Подружка потерялась «по дороге», а я до сих пор подозреваю, что руку к моему зачислению в ВУЗ приложил лично Дядьсаша. Но, как бы то ни было, в тот день, когда я заявил всему миру, что я – студент, я проснулся абсолютно счастливым. Забыл обо всех обидах. Обрёл цель. Передо мной лежала новая жизнь: нарядная, яркая, удивительная. Она ждала меня. Она обещала меня любить, а я обещал быть ей верен. Лживое обещание, данное с двух сторон. Как искупление – обретение мной дара.

Я обрел его 11 сентября 1999 года. В тот вечер в наш дом пришел Дядьcаша Фадеев. Я сам и открыл ему дверь.

– Что случилось? – Я удивлённо разглядывал его белое лицо.

– Андрей, позови маму.

Я вызвал ему мать и уже собрался уйти в гостиную, чтобы не путаться у них под ногами, но Дядьсаша остановил меня:

– Андрей, подожди. Дело в том, что… в общем, твой отец пропал без вести.

Голос Дядьсаши звучал тихо и убедительно. Дядьсаша ещё что—то говорил, но я больше его не слышал. Передо мной крупным планом возникло лицо моего отца. А потом картинка начала меняться. Она изменялась так стремительно, точно кто—то, сидя в моей голове, молниеносно выдергивал одни детали и бойко заменял их другими. В одно мгновение я вспомнил, как выглядел мой отец за час до своего отъезда. Каким было его лицо, когда он прощался со мной. Как мерцали его глаза, когда он садился в «Волгу». Я прочувствовал даже сокращение ударов своего сердца до того, как попрощался с отцом, и после того, когда он уехал. Я с невероятной скоростью оценивал все зрительные образы. Моя память тут же фиксировала все впечатления и делала чёткие, однозначные выводы. Неуверенность и сомнение на лице отца. Мучительная борьба с инстинктом. Понимание предопределенности. Усталость, и, наконец, принятие решения. Последнее усилие воли – и готовность самому сделать осмысленный шаг в страшную, фатальную вечность. Так идут в руки палача. Так мой отец шагнул навстречу своему убийце.

– Отец не вернётся – его убили, – перебил я Дядьсашу. Сказал так, как объявляют приговор – окончательный, без помилования.

– Андрюшенька, это не так, – шагнула ко мне моя мать. Фадеев успел перехватить её.

– Подожди, Света, постой… Андрей, – тихо окликнул Фадеев меня. Я упрямо повторил:

– Вы не понимаете: мой отец не вернётся. Он хотел умереть. И я знаю: его убили.

Услышав это, «совет двух» испуганно переглянулся. Лица у обоих перекошенные. У мамы жилка дергалась на виске. У Фадеева на лбу бисеринки пота. Мать немедленно предложила вызвать мне «скорую».

– Да, Света. Набирай. У Андрея шок, – согласился Дядьсаша.

Никто тогда не догадывался, что со мной. О том, что было со мной, я узнал много позже. Но уже на первом курсе МГИМО, готовясь к сессиям, я мог за четыре секунды прочитать страницу самого сложного текста. Легко запоминал в день до сотни страниц. Увидев человека раз, мог вспомнить и рассказать, при каких обстоятельствах встречал его. Я мог вытащить из памяти жест этого человека. Мог полностью погрузиться в его мир и «считать» с него все эмоции. В 2009 году мой приговор был окончательно оглашен тестами Интерпола: «Унаследованная эйдетическая память – способность запоминать образы и максимально точно воспроизводить их. Эмпатия – высокая интеллектуальная способность анализировать и предсказывать реакцию другого человека».

Но тогда, 11 сентября 1999 года, до правды было ещё далеко. Моя мать окликнула меня: «Андрюша… корвалол… успокоительное». Но я ушёл от «совета двух» в кабинет отца и закрыл за собой двери. Я не хотел видеть их с Дядьсашей жалких лиц. Не желал слушать их объяснений. Мне ещё надо было сочинить какую—нибудь сказку для моей шестилетней сестры, которая в тот день ушла к подружке на день рождения. Последнее, что я помню о том дне – это то, как оглушительно может молчать тишина, когда я увидел шахматную доску отца. На ней осталось два главных героя: я, шахматная чёрная ладья – тура, равноценная пяти пешкам, и моя вечная противница – белая королева отца. С того самого дня моя жизнь кажется мне игрой в шахматы, где есть только белые и чёрные фигуры, только белые и чёрные клетки. И я понимаю, что я потеряю ещё много и все мои грешные поступки вернутся ко мне с болью, но эта партия не закончится до тех пор, пока не выиграю я – или белая королева…

В тот самый день, 11 сентября 1999 года, я поклялся найти того, кто довел отца до самоубийства. Я кропотливо искал убийцу долгих шестнадцать лет. Год назад я сдержал свое обещание. Поняв, что моего отца убил Симбад, я потерял в жизни последний якорь. К тому времени у меня и так мало, что оставалось. Была только вера в единственного человека – в тебя, Симбад… Сука, как я тебя ненавижу! Именно ты предал моего отца, чтобы получить мою маму. Когда я нашел капсулу с твоим личным признанием, то лишился веры в честных мужчин, в верных, искренних женщин. С тех пор я больше никогда не привязывался ни к людям, ни к вещам. Вещи, деньги – так, всего лишь предметы. Хуже с людьми. Все люди лгут. Людям я больше не верю. У меня есть работа, которую я, благодаря своему дару, делаю лучше других. И я ненавижу, когда меня от неё отвлекают. Я не люблю, когда мне звонят и на простой, дежурный вопрос «как дела?» по полчаса отвечают. Я ненавижу зануд с обостренным чувством трагедийной развязки. Я бешусь, когда мои уши пытаются занять ерундой. Тебе нужен совет? На. Иди, выполняй его. Меня раздражают те, для кого всё сильное и необычное является синонимами двум словам – «неприличное» и «аморальное». Я не люблю детей. Никогда их не хотел. А сейчас не хочу тем более… Но воистину нечеловеческую ненависть во мне вызывают красноречивые женские взгляды, которые говорят: «Этому парню только одного не достает – чтобы рядом была такая, как я». Сука, да кто ты вообще? Что ты обо мне знаешь? Ты даже не представляешь, кем я когда—то мог быть и чем я скоро стану…

05:50. Паркуюсь у крыльца «Самбо—70» и преувеличенно вежливо раскланиваюсь с добродушным дедушкой—охранником. Поднимаюсь наверх, в спортивный класс школы и распахиваю дверь раздевалки.

– Здравствуйте, граждане отдыхающие, – смеюсь я.

В ответ раздается весёлый хор голосов двадцати чуваков примерно моего возраста:

– Здарова, Андрюха!

– Привет, Андрей.

– Как сам?

– Нормально. Ещё дышу, – отвечаю я сразу всем и начинаю переодеваться. Пятью минутами позже мы все, облаченные в «доги» – форму для обучения и тренировок айкидо, вваливаемся в додзё. Додзё – это зал для занятий айкидо, требующий специального поведения. После пятнадцатиминутной разминки мы разобьемся на пары – «ката» – и погрузимся в интенсивный курс, ориентированный на углубленное изучение разнообразных техник. В нашей программе – занятия для «чёрных поясов» ёсинкан – айкидок, тренирующихся годами, а также курс для молодых бойцов, намеревающихся получить свой первый «чёрный пояс».

– Ki—no—tsuke! – командует тренер (то есть «приготовиться!»).

Сажусь в базовую учебную стойку seidza (на коленях, с прямой спиной, руки сложены на бедрах) и остаюсь в таком положении в течении пяти минут. Это время для mokuso – тишины и полной концентрации. Для непосвященных стойка seidza неестественная и неудобная. Но за двадцать с лишним лет я к ней привык. Наконец, занятия начинаются…

07:56. Поскрёб ключом, зажатым в левой руке, в замочной скважине. Попинал ногой дверь и ввалился в родную хату. Нет, на тренировке мне не накостыляли – не успели. Я — yudansya (обладатель «чёрного пояса») и sidoin (мастер пятого дана), что для айкидо офигительно много. Забавно, но мой почетный титул мастера боевых искусств идентичен моему кандидатскому минимуму. Плохо то, что неделю назад я, как человек, в общем, не злой и по природе общительный, взял на свою голову себе в «ката» нового парнёра. Лёша – Алексей Сыроежкин – когда—то занимался кикбоксингом (представьте себе двадцатисемилетнюю груду мышц, упакованную в квадрат ростом метр девяносто, с простодушным лицом русского былинного богатыря, предлагающего навесить всем желающим православных люлей). В нашей школе ёсинкан Лёша дошёл пока только до «коричневого пояса». Лёшу это обижает, и в то же время вызывает в нем тайную гордость: дело в том, в ёсинкан обладатели «коричневых поясов» считаются самыми опасными партнёрами. Овладев кое—какой техникой, они ещё не научились дозировать усилия и поэтому просто бьют. Леша бить любил. С учетом его кикбоксинга, немногие выстояли с ним в «ката» и в драках, которые иногда происходят за периметром школы.

– Дрон, как думаешь, почему «чёрных» в Москве всё больше и больше? – ленивым тенорком осведомился Лёша в перерыве между отработкой бросковых техник и техник нанесения ударов по нервным центрам и уязвимым точкам.

«Дрон… чёрные… Кошмар. Просто ужас какой-то.» Я непроизвольно морщусь: ненавижу весь этот вызывающий у меня рвотный рефлекс лексикон рабочих окраин, порождённый любовью к блатным песням и излишне доступной водкой. Гонор быдла и лексика деклассированных групп, для которых «культура» – это всего лишь название одного из федеральных каналов на нашем ТВ. Улучив момент, когда отвернулся инструктор, сообщаю любопытному Лёше, что коварные гости с гор уже давно освоили новую технику размножения.

– Это какую? – Лёша Сыроежкин в белом доги очень похож на большой королевский гриб—шампиньон.

– А твои нелегалы почкованием размножаются, – отвечаю я, совершенно некстати вспомнив школьный курс ботаники.

– Это еще что такое? – Светлые бровки Лёши недоуменно ползут вверх.

– А ты спроси у «простейших».

Сыроежкин улыбается и, счастливый, кивает мне.

– Понял, найду, Дроныч. А где простейшие этим занимаются? – Лёша спрашивает ну очень заинтересованно.

«Ага, понятно: „чёрные“ для Лёши – это исключительно простейшие. Дай такому волю, и он отделит от христиан иудеев и мусульман, после чего создаст свой миниатюрный „Освенцим“ с трогательной надписью над входом: „Мильхемет и газават. Welcome, твари нерусские“…»

– Лёш, а ты в своём любимом «Бирюлево» под всеми ящиками посмотри, – зло советую я. – Знаешь, как грибы размножаются?

– А причем тут грибы?

«Нет, Сыроежкин – это всё—таки очень тупое животное.» В конце концов, Лёша догадывается, на что я ему намекал. Шутка, конечно, так себе, но чуваки, что отрабатывают технику рядом, тихо ржут, прислушиваясь, как я на свой лад воспитываю этого недоросля.

– Ладно, Лёш, извини, – говорю я, чтобы снизить градус. В качестве компенсации показываю Леше некоторые техники при работе с боккэном. Сейчас занятия с этим видом древнего японского оружия исключены из ряда школ, но у нас они пока практикуются, чему я очень рад: мало кто знает, сколько забавных и по—настоящему действенных вещей можно сделать при помощи этой палки. Именно поэтому в современной Японии к боккэну до сих пор относятся с должным уважением. Когда я мотался в Токио в прошлом году для сдачи экзаменов на сертификат «Yoshinkan Aikido Ryu», меня обязали сдать мой боккэн в багаж, как сдают оружие. А сейчас я, как старший, добрый товарищ, демонстрирую Лёше, как эффективно нанести боккэном тычковый удар. И как в момент удара сделать шаг в сторону и вперёд, а потом развернуться боком и пропустить боккэн мимо себя. Как перехватить его и как, действуя боккэном наподобие рычага, выкрутить запястье противника. И как противодействовать этому болезненному захвату, если метят в тебя. Потом опускаю вниз руки.

– А теперь ты бей, – предлагаю я. Сырожкин прищуривается и тут же пытается зашарашить боккэном мне прямо по правому плечу, где у меня была рана. Ухожу от удара.

– Лёш, пошутили и хватит, – по—хорошему предупреждаю я.

– Ага, – Лёша прицеливается и снова метит мне в правое. Пришлось выбить боккэн у Сыроежкина, уложить его на мат и несильно стукнуть этого идиота каширой боккэна прямо по дурной голове, чтобы начал соображать хоть немного. По додзё немедленно прокатилось раскатистое «бум—м—м», точно кто стукнул палкой по пустому жестяному чайнику. Меня это заинтересовало, и я дал Лёше по башке ещё разок. Прислушиваюсь: ну точно, благовест…

– Лёш, у тебя из головы звук, как из бубна.

Чуваки ржут уже в голос. Сыроежкин выбешивается прямо на глазах, бросает боккэн и, игнорируя мой поклон, уходит в раздевалку.

– А ну—ка вернись, – уже без улыбки приказываю я. Сыроежкин вскидывает на меня злые глаза. – Поклон и волшебные слова, – напоминаю.

– Domo arigato godzaj masita. Благодарю за то, что произошло, учитель, – нехотя произносит Лёша стандартную фразу для айкидок при обращении к сэнсею и кланяется мне. И потом, чуть тише, исподтишка: – Я тебя, Исаев, достану.

Лёша уходит, бросив на меня последний косой взгляд. Отзанимавшись и поболтав с чуваками, переодеваюсь, выхожу на улицу и тут же замечаю рядом со своей «бэхой» Лёшу, о котором успел благополучно забыть и который стоял и попинывал колесо моей машины.

– Ну чё, юданся, здесь поговорим? – Леша недобро играет бровями.

– А ты уверен, что тебе это нужно? – фыркаю я.

– Я—то уверен.

(Еще бы Лёша не уверен: кикбоксинг в уличной драке считается круче ёсинкана).

– Лёш, ну его все нафиг, а? Охолони… Gomon nasai. Считай, что я виноват, – говорю я. Но, если откровенно, то во мне уже играет дурная кровь того самого мальчишки, который всегда знал не столько, как драться, сколько как выигрывать у противника.

– Ну нет, так просто ты не отделаешься… Лови удар, гнида. – И Лёша в яростном прыжке стремительно выкидывает вперед ногу и правую руку. В итоге, наш короткий бой длится ровно две секунды, после чего я лично вызывал подвывающему Лёше «скорую» и втайне поздравлял себя с тем, что вся эта идиотская драка произошла в тихом дворе, а не в школе, где я – если бы инструктор засёк меня – навсегда бы лишил дана…

Я всегда знал, что агрессия – это дрянь. Агрессия – это когда я не в себе. Впрочем, я уже давно не в себе, как нашёл капсулу Симбада. Чтобы скинуть усталость и злость, залезаю в ванную. Через полчаса вылезаю из душа. Как был, мокрый, голый и злой, потопал на кухню, потирая правое плечо, куда метил Лёша. Открываю настежь окно и закуриваю. А из могил ко мне поднимаются тени прошлого…

Апрель 2007 года. Мне двадцать четыре, и с сентября 2006 года я – полноправный оперативник в агентстве Фадеева «Альфа». Пятница. Шумный «Спотсбар» на Новом Арбате. Алкоголя во мне в тот вечер было ровно столько, чтобы чувствовать себя похотливо и непринуждённо. Приперся я сюда в поисках, кого бы подснять. Оглядываюсь, делая выбор между хорошенькой шатенкой и симпатичной брюнеткой. И тут кто—то трогает меня за плечо:

– Дайте пройти, пожалуйста.

Оглядываюсь и вижу невысокую девушку с бледно—голубыми глазами на пол—лица и тёмно—русым хвостиком.

– Пожалуйста, дайте пройти к выходу, – настойчиво повторяет она.

– Дам. Если ты пять минут посидишь со мной. А ты посидишь?

Девушка молча оглядывает меня и, что—то прикинув, кивает. Заказал ей «мохито», себе взял сто пятьдесят односолодового виски (ага, в те времена было там и такое). Познакомились. Хотя, скорее, это я разболтал её…

Ее звали Таня Архипова. Двадцать девять лет. Уроженка Санкт—Петербурга. Со смущенной улыбкой Таня призналась мне, что вот уже два года, как она жена пресс—атташе посольства США, некоего Джейми Кэрри. Но мне не до её мужа. Потому что я уже совсем бухой и Таня ужасно мне нравится. И я сунул Тане свою визитку. Красиво и загадочно изложил, какой я молодец и как здорово я работаю в «Альфе». Таня внимательно выслушала меня, задала умные вопросы. Я отвечаю, но чаще глубокомысленно молчу, делаю умное лицо и отпиваю из стакана. На второй порции виски Таня нежно улыбнулась мне, потом наклонилась и шепчет:

– Ты очень хороший мальчик, Андрей.

– Ага, я такой. – Отвечаю и поцелуем впиваюсь Тане в шею.

– Поедем в «Метрополь». Прямо сейчас, – задыхается Таня.

– Куда? – я сначала даже замешкался. «Ничего себе запросы у неё…» Впрочем, довольно быстро я сообразил, что в кармане у меня карта «American Express», а на ней штуки две грина, отложенные от зарплаты. —А давай, – задорно соглашаюсь я.

– Да нет, ты не так понял, – смеётся Таня, – я на Тверской не утюжу. Просто у меня есть номер в «Метрополе», и он уже проплачен. – Таня, как истинная женщина, разгадала меня.

– Кем проплачен, honey? Ты же домохозяйка, а не проститутка, – прищуриваюсь я.

– Кое—кем проплачен. А кем – секрет фирмы. – Таня улыбается мне грустно и таинственно.

– Да—a? Ну, поехали, загадочная ты моя…

Через час мы уже в отеле. Самовлюблённый идиот – я знал, что она мне даст. И она трахалась со мной запойно. Безбашенный, ничем не защищённый секс. Бешеное, несказанное удовольствие. А на утро признание – причина нашей ночи, озвученная Таней вслух:

– Андрей, я хочу ребенка.

– Валяй, – обалдело разрешаю я, наблюдая за тем, как Таня принимается одеваться и звонить своему Джейми Кэрри. Утешив мужа, Таня подумала и говорит:

– Андрей, если будет мальчик, назову в честь тебя – Эндрю. Есть такой святой в Шотландии. Предки моего Джейми из Эдинбурга.

«Ничего себе. Так это муж Тани, что ли, номер оплатил?»

– Тань, – начинаю я прозревать истину, – а что там не так с твоим мужем?

Таня прячет глаза и, помедлив, неохотно признается:

– Андрей, Джейми зачать не может. У него… – И дальше следует что-то витиеватое и многоступенчатое из раздела практической урологии, из чего я делаю вывод, что у Танинового Джейми с этим делом полный швах.

«Ну спасибо тебе, дорогая, за эту ночь и последующее признание.»

– Тань, а как назовешь, если девочка? – Это я решил так простебаться над ней. В ту же самую секунду Таня мне и выдает:

– Если девочка, то назову Энди. И тоже, в честь тебя.

«Так, всё, приехали… Знаешь, что, my sweet honey Таня, а ты спросила меня, о ком думал я, пока тут с тобой кувыркался?». Через полчаса мы расстались. Я даже номер её мобильного не взял. Но через девять месяцев Таня сама нашла меня, остроумно воспользовавшись моей визиткой.

– Андрей? Это Таня Кэрри звонит. Привет. Помнишь меня? Поздравляю: у нас – девочка. Нереальные ресницы. Серые глазки. Как у тебя… Как и обещала, назвала девочку Энди.

– А что наш муж? – спросил я.

– А муж признал девочку… Спасибо тебе, Андрюша, что теперь у нас дочка есть. Это – наше с Джейми самое дорогое.

«Здорово. Главное, что Танин муж одобрил нас…» И я повесил трубку. Через два года еще один звонок. Сразу понял, кто звонит, как только услышал истерику в телефоне:

– Тань, что тебе надо, а?

– Андрей, беда стряслась. Муж сейчас в Вашингтоне. А я родителей приехала навестить, они в Москву переехали. Здесь, в «Медведково» живут. Девочку еще утром в ясли отвела. Полчаса назад пришла забирать её, а мне говорят – вашу дочку уже какой—то мужчина забрал… представился моим мужем… Боже мой, что мне делать, Андрей?

– В «ментовку» бежать, дура! И давай, быстро мне говори, где живут все те, к кому ты ещё ездила.

– В каком смысле «ездила»? – у Тани амок.

– А от кого ты ещё беременеть пыталась. Не один же я такой распрекрасный у тебя был. Ну, давай все адреса, живо!

Испуганная Таня выдала мне три адреса. Я выбрал один (ага, тот, что в «Медведково»).

– Перезвоню!

– Андрей, только будь осторожнее, и…

Не дослушав, я бросил трубку, схватил куртку и понёсся в «Медведково».