– Может и гены, – уже совсем неохотно соглашаюсь я и отодвигаю пирожное в сторону (вкус, если честно, так себе). – Слушай, я тут подумал, – беру в руки свой чай, – а ты не хочешь со мной в спортзал сходить? Пар заодно выпустишь. И кстати, в это время, – кошусь на часы, – в «Рублевском» народу мало.

– И как я туда, прости, попаду? – поднимает брови Литвин. – У меня абонемента нет.

– А мы купим тебе занятие. Хотя могу тебя в качестве своей девушки туда провести. Хочешь, возьму тебя за руку…

– Да иди ты, – Андрей слабо улыбается и, кажется, готов согласиться пойти со мной в спортзал, но тут, как на грех, пара за соседним столом поднимается. Отец заботливо надевает на девочку шубку, шапку, одевается сам и отвязывает от стула шарик. Вручает его девочке, та бережно берет шарик за блестящую красную нитку, другую ладошку подает отцу, и тот медленно ведет ее к выходу, подлаживаясь под ее маленькие шаги.

Андрей начинает неотвратимо мрачнеть.

– Так как насчет фитнес-центра? – быстро спрашиваю я, пока Литвин снова не скатился в свои мысли.

– Знаешь, если честно, то настроения нет, – наконец произносит он, не отрывая взгляда от мужчины и девочки, которые идут к двери.

– Ну и куда тогда поедем, ко мне домой? – откидываюсь на спинку стула. – Или, как два дурака, в кино пойдем?

Вместо того, чтобы улыбнуться, Литвин рассеянно пожимает плечами и переводит взгляд за окно.

– Знаешь, я в поликлинику лучше поеду, – угрюмо произносит он. – Посижу там, бумаги и справки разберу, а то руки ни до чего не доходят. Тебя только до дома подкину, и сразу же на работу поеду.

Судя по мрачному виду Литвина, отговаривать его бесполезно. Но поскольку кое в чем он, безусловно, прав (работа действительно лечит), то я подзываю официанта. Рассчитавшись, выходим из заведения. Я поднимаю воротник куртки, Литвин прикуривает и какими-то нервными, быстрыми рывками принимается чистить машину. Я смотрю на прохожих, перевожу взгляд на Андрея и думаю о том, что если я хоть кому-нибудь в жизни завидовал по-настоящему, то завидовал только ему. А он не понимает своего счастья: у него есть родители, Вероника, дочь, которая нежно его любит, и женщина, которая любит его до безумия.

– Поехали, – поворачивается ко мне Литвин. На обратной дороге беседа опять не клеится. Я пытаюсь завязать какой-то бесперспективный разговор, Литвин вяло отделывается междометиями, но, судя по тому, как ходят его желваки, меня ожидает взрыв.

И он случился.

– Спасибо, что подвез. Звони и приезжай ночевать, если что, – говорю я, когда машина Андрея тормозит у моего подъезда, и Литвин резко поворачивается ко мне.

– Я люблю ее, ты понимаешь?! – глядя в мои глаза, почти кричит он. Переводит взгляд на лобовое стекло и тихо, словно сам себе удивляясь, повторяет: – Я люблю ее…

– Ну так женись, – помедлив, отзываюсь я.

– Нет, – Литвин качает головой, – нет. Я не могу. Ты нас вообще вместе видел? Это же комедия: красавица и чудовище. – Литвин пытается рассмеяться, но его губы жалобно морщатся.

– Дурак ты, – врезал я ему от души.

– Почему? – ошарашенно моргает Андрей.

– Потому что. Всё, давай, – выхожу из машины, шагаю к подъеду. Уже взялся за ручку подъездной двери, когда мне в спину врезается тоскливый голос Андрея:

– Почему?

– Вот сам себе и ответь, – довольно злобно бросаю я из-за плеча и с грохотом захлопываю за собой тяжелую дверь подъезда.

Спустя пятнадцать минут я снова выхожу на улицу, но уже с сумкой через плечо. В сумке майка, спортивные брюки, кроссовки, в голове – полный сумбур, навеянный разговором с Андреем, утренним сном, сценой в кафе плюс тем фактом, что сам я залип на эстонке. И последнее злит меня, пожалуй, больше всего. Никак не могу отделаться от мысли, что я постоянно хочу ее видеть. Непреодолимая тяга позвонить ей, приехать, взять ее за руку, заглянуть ей в глаза и убедиться в том, что эта женщина испытывает что-то ко мне. Безумно и безнадежно… Переломить бы себя и набрать ей, но – что я ей скажу? «Привет, Саш, я хочу тебя видеть»? – «Зачем?» – непременно спросит она. Вот это-то «зачем?» меня и останавливает, потому что мой ответ должен означать, что я готов покаяться во всех грехах, забрать свою фразу о несерьезных и недлительных отношениях и предложить ей отношения с перспективой на будущее, но сначала, как нормальный, порядочный человек, выложить ей правду о себе. Всю. «Она поймет, она мальчика из детдома воспитывает…» Отлично, только ведь я – не мальчик, и меня совершенно не прельщает мысль, что я увижу в женских глазах жалость. Или, что еще хуже, брезгливую жалость.

И тут меня охватывают такая злоба, такая отчаянная ярость, что я начинаю всерьез думать о том, а кто эта Саша вообще такая, чтобы рассчитывать на какие-то перспективы со мной? Журналистка? Ха, это не та профессия, которая вызывает у меня уважение. Она в телецентре работает? Да гори он ясным племенем, этот ее телецентр. Self-made woman? Скорей уж, избалованная дочь богатых родителей, сделавшая однажды красивый жест (уехала из Эстонии) и волей случая построившая карьеру в России. Что она вообще видела в этой жизни, кроме кучи поклонников? У нее в соцсетях даже приличных хейтеров нет (я знаю, я туда заходил). Ее когда-нибудь презирали? Может, её пытались использовать, как меня? Что ей вообще надо? Чтобы я в свои тридцать шесть растекся розовыми соплями и забросал ее цветами, звонками и смс-ками? Чтобы я предложил ей то, чего у нас априори не будет? Белобрысая девчонка, дуреха… Стерва с комплексами собственницы! Ладно, посмотрим, сколько времени она ещё будет бороться с желанием, которое я из нее вытащил. День, месяц, год? Да неделю от силы! Ничего, я подожду… Хотя стоп, а почему я вообще должен ждать? Я ей что, верность свою обещал, любовь и сердца до гроба?

«У тебя с другой не получится. Ты знаешь, почему», – приходит мне в голову, но я уже успел настолько сам себя накрутить, что мне и здравый смысл до лампочки. «Наплевать, – с ожесточением думаю я, – наплевать. И у меня все получится, потому что я должен найти хоть какой-нибудь якорь, хоть какое-то отвлечение, иначе я точно с ума сойду».

С этими мыслями я и вхожу в вестибюль фитнес-центра.

«Эта», – примерно через десять минут думаю я, залипнув на тренажере, а заодно, и разглядывая блондинку лет тридцати, с красивым, немного хищным лицом и спортивной фигурой, которая появилась в зале минут двадцать назад. У девушки длинные русые волосы, светлые голубые глаза и очень длинные стройные ноги, что откровенно радует. И, в общем, она действительно хороша собой и весьма сексуальна, если бы только не вызывающий маникюр кроваво-красного цвета (вообще-то мне больше нравится френч или что-то такое, что носит Саша). «Не важно, что она носит, ее здесь все равно нет», – одергиваю я себя и возвращаюсь к девушке. «В принципе, – думаю, – снять ее можно, она и сама вроде не против». (Последние десять минут девушка не сводит с меня глаз, периодически облизывает губы и постоянно одергивает майку, и без того плотно облегающую ее грудь.) А во-вторых, как я уже говорил, во мне силен дух азарта, а тут на блондинку успел положить глаз крупный, крупнее меня, мужчина примерно моих лет, который при ее появлении быстро стянул с пальца обручальное кольцо и спрятал его в карман. При этом этот чудо-семьянин жадно смотрит на девушку, скользит взглядом по ее телу, груди, слегка краснеет и шумно дышит, и по всему видно, что он её очень хочет.

«Ну и отлично, поехали», – говорю себе я. И вот, пока этот деятель подбирает слова и готовится слезть с тренажера, встаю, вытираю полотенцем мокрое от пота лицо, бросаю полотенце на лавочку и направляюсь к девушке. Кладу кисть руки на поручень ее беговой дорожки и начинаю:

– Привет.

– При… привет, – удивленно тянет блондинка, после чего спохватывается и надевает на лицо выражение «Я-не-такая-я-жду-трамвая». – А что, мы разве знакомы?

– Нет, но можем познакомиться. Меня Арсен зовут.

– Лера. – Блондинка растягивает в улыбке пухлые губы, но, тем не менее, продолжает бодро бежать по дорожке.

– Ты давно здесь?

– Ты… имеешь в виду… занимаюсь? – спрашивает Лера, пытаясь бежать и одновременно держать дыхание.

– Угу.

– Ну, вообще-то… я тут… мас… массажисткой работаю, – запыхавшись, Лера нажимает пальцем на кнопку, после чего беговая дорожка замедляет скорость.

– Да? Слушай, как интересно… А почему я тебя тут раньше не видел?

– А я здесь только неделю работаю, – Лера ещё раз тычет в кнопку и окончательно останавливает тренажер. Тяжело дышит, чуть наклоняется, демонстрируя в вырезе майки очень красивую грудь, и делает пару взмахов руками, пытаясь восстановить дыхание.

– Правда? Представляешь, а я как раз хотел купить абонемент на массаж, но не знаю, какой лучше выбрать. Можешь совет дать? – продолжаю врать я и, словно меня только что осенило, предлагаю: – А может, обсудим это в спорт-баре? Я как раз туда собирался, у них, говорят, потрясающий безалкогольный мохито есть.

– Мохито? Безалкогольный? – Лера, прищурившись, изображает недюжинную работу ума, словно решает, достоин ли я того, чтобы водить ее по спорт-барам, и наконец милостиво соглашается: – Ну ладно, пошли.

– Держись, – протягиваю Лере руку. Пока Лера, уцепившись за мою кисть, слезает с тренажера, перевожу взгляд на «семьянина». «Вот, – мысленно назидательно говорю ему я, – вот, видишь, как все просто? А ты давай, дуй к жене и детям, они наверняка тебя дома ждут, пока ты тут Ваньку валяешь».

Мужик начинает деревенеть, в его глазах появляется вспышка, но Лера уже вовсю улыбается мне, и у мужика потухают глаза и опускаются плечи. В итоге мы с Лерой идем в спорт-бар, а мужик – на беговую дорожку, видимо, вспомнив крылатое выражение «не по Сеньке шапка».

Еще через тридцать минут Лера и я стоим в тесной темноте массажного кабинета. Пахнет кожей стола и каким-то сладким, щекочущим ноздри, маслом. Я тискаю грудь Леры. Лера часто и тяжело дышит, явно возбуждена и, демонстрируя мне свои восторги, пытается вонзить маникюр мне в спину. Но чего-чего, а отметки от ее ногтей мне не нужны, так что я перехватываю ее руки. Лера, видимо, решив, что это та модель поведения, которая меня заводит, вырывается, извивается, еще больше заводится сама и объявляет мне хриплым шепотом:

– Я хочу тебя, – после чего все-таки ухитряется засадить ногти мне в руку. Уже довольно грубо перехватываю её запястья, тяну их вверх и одной рукой практически вбиваю их в стену, пока другой задираю её майку. Лера стонет, я пытаюсь сосредоточиться на том, что я вижу, на том, что тело Леры в очень хорошей форме (хотя, на мой взгляд, она все же из той породы женщин, которым больше идет быть одетыми), и впиваюсь в основание ее правой груди. Лера вскрикивает, начинает стонать, но все делает очень тихо. И в общем и целом, все идет хорошо, если бы не одно «но». Я ее не хочу. Вернее, хочу, но не ее. Потому что я вспоминаю прикосновение совсем других, не таких навязчивых рук. И слышу я совсем другой стон – протяжный и жаждущий, а не этот, глухой и полузадушенный. И вижу я перед собой совсем другое лицо, на котором живые чувства, а не это голодное и жадное выражение.

«Не твой, не для тебя, не о тебе… В конце концов, я свободный мужчина!» – пытаюсь прогнать образ Сашки, а заодно, и как следует себя распалить, и уже по-настоящему впиваюсь в Лерину грудь. Но все равно что-то сбоит, сбивается и идет не по плану.

«На хрен мне все это надо?»

– Давай, сейчас… – шепчет девушка.

– Прости, – отпускаю Леру и делаю шаг назад.

– В смысле? – обалдевает Лера и, стоя с задранной майкой, наблюдает за тем, как я присаживаюсь на массажный стол, тру переносицу и пытаюсь найти слова, чтобы хоть как-нибудь объяснить своё поведение. Но слов не находится, вообще никаких. Не объяснять же девушке, что я не её хочу?

– Что не так? – уже жестко наседает Лера.

– В темноте не люблю, – наконец, выдаю я первое, что приходит мне в голову.

– Че… чего? – Лера потрясенно выкатывает на меня глаза.

– Я говорю, я в темноте не люблю, – раздельно и медленно повторяю я, пытаясь сделать две вещи: не покрутить себе самому пальцем у виска и не расхохотаться над дебильностью собственного объяснения.

– Я не могу свет включить, – на полном серьезе шипит Лера, – если нас тут застукают, меня с работы выгонят.

«А что, уже был прецедент?» – так и просится на язык.

– Это… это ужасно, – не в силах перестать паясничать, я горестно трясу головой.

– Так, ты вообще кто? Ты что, проверяющий от хозяев? Решили проверить, как я тут работаю? – огрызается Лера, рывком одергивает майку и даже с нахальством приподнимает бровь, но по ее глазам видно, что она очень боится. – Или ты этот, как его, менеджер по качеству фитнес-центров?

«Я просто придурок», – думаю я.

– Да так, никто. Отдыхающий. Прости, может, в другой раз? – Выдав это, я спрыгиваю со стола и убираюсь из кабинета. За моей спиной оглушительно бухает дверь, но мне почему-то кажется, что Лера не станет отчаиваться.

«А вообще-то, то, что ты сделал, грязно, пошло и отвратительно, – говорю себе я, направляясь из массажного кабинета, но не в спортзал, а в раздевалку, где, не снимая майки, надеваю свитер, куртку и забираю сумку, после чего бегом по лестнице спускаюсь вниз, в вестибюль. – А отвратительно это, – уже на улице продолжаю я, – потому что ты, родной, впервые за много лет нарушил сразу два своих правила. Во-первых, никогда не начинать отношения с одной женщиной, если не закончил их с другой. А во-вторых, ты все-таки позволил себе серьезно увлечься женщиной, что уже дважды тебе отказала и может в третий раз сказать тебе: „Нет“. Диагноз? Ты в полной заднице, Арсен. Прогноз? В целом, неутешительный».

***

« – Вы верите в любовь с первого взгляда?

– Да. Вернее сказать, я верю в немедленную и неодолимую тягу. Но не думаю, что это может быть надолго, потому что все основано, прежде всего, на физических началах. Включается воображение тела, что, на мой взгляд, не абсурд, а составляющая любви и…»

«Господи, ну и бред! Вернее, не бред, а какое-то исконно-женское словоблудие».

– Арсен, между прочим, это твой мобильный на моем столе скачет. Ты вообще собираешься трубку брать? – отвлекает меня от томика Франсуазы Саган сорокалетняя, рыжая, очень полная женщина с ультракороткой, ёжиком, стрижкой, которую зовут Анна Михайловна и которая славится у нас в «Бакулевском» сразу тремя вещами: во-первых, она врач-анестезиолог, каких ещё поискать, так что вся наша хирургическая братия предпочитает смотреть ей в рот и бегает за ней рысью на цыпочках, лишь бы за анестезию на операции отвечала она, во-вторых, своим острым, я бы даже сказал, мстительным языком, и, в-третьих, тем, что никак не может мне простить того, что я как-то под Новый год в шутку назвал ее «своим в доску парнем».

– Мм, сейчас, – захлопываю книжку Саган, забытую на диване кем-то из моих девочек-ординаторов, и собираюсь встать.

– Да ладно уж, не напрягайся. – Михайловна, прихватив мой «Нокиа», выплясывающий вибрацией на ее столе, размахивается и делает вид, что собирается пульнуть мне его в голову. В последний момент делает шаг ко мне и осторожно бросает телефон на диван.

– Спасибо, – искренне благодарю я.

– Не обольщайся, в следующий раз сам за своим мобильным пойдешь, – отрезает Михайловна, напоминая, что у нас с ней по-прежнему состояние холодной войны, после чего разворачивается к врачам, собравшимся в ординаторской. – Так вот, – продолжает она под их льстивый смех и улыбки, – есть такой старый анекдот, когда два анестезиолога везут по коридору каталку с пациентом, а на встречу им попадается хирург… – Михайловна делает красноречивую паузу и даже ухитряется кивнуть на меня спиной. – И хирург у них спрашивает: «Пациент жив?» А они отвечают: «Нет еще!»

– Привет, Андрюха, – под хохот врачей говорю я в телефон.

– Привет, я не вовремя? – произносит Литвин на удивление озабоченным тоном.

– Да нет, а что? – откидываюсь на спинку дивана.

– А есть и другой анекдот, – между тем многозначительно продолжает Анна Михайловна.

– Я только что анализы на твоего Данилу получил.

– В смысле, на моего? – напрягаюсь я.

– К словам не цепляйся, – одергивает меня Литвин. – Короче, козел твой Савушкин, ясно? Потому что предварительный диагноз, который мы с тобой поставили, подтвердился. У мальчишки действительно тетрада Фалло.

– Уверен? – Я даже выпрямился.

– А что я по-твоему в медицине десять лет делаю? На кофейной гуще гадаю?

Литвин явно раздражен, но, если честно, то сейчас он вполне в своем праве, поскольку специализируется на тетраде Фалло, а тетрада Фалло представляет собой наиболее часто встречаемый у детей сложный врожденный порок сердца, сочетающий в себе четыре аномалии: большой дефект в межжелудочковой перегородке, мышечное сужение выводного отдела правого желудочка сердца, значительное смещение устья аорты от левого желудочка к правому (это при том, что аорта находится над обоими желудочками) и значительное утолщение миокарда (мышц) правого желудочка сердца.

Или же, если объяснить проблему общедоступным человеческим языком, то тетрада Фалло – это заболевание, при котором организм ребенка испытывает острый дефицит кислорода, поскольку врожденные анатомические дефекты недоразвития сердечной перегородки приводят к смешиванию артериальной и венозной крови. Вот откуда и симптом «барабанных палочек», и одышка, и «часовые стекла», и различные по тяжести и продолжительности приступы, и потеря сознания, и судороги, а на последней фазе заболевания – неминуемые кома и смерть.

– Ты дополнительные исследования назначал? – Под смех врачей я встаю с дивана и выхожу из ординаторской. Михайловна замолкает и, прищурившись, смотрит мне вслед. Я закрываю дверь.

– А сам-то как думаешь? – огрызается в трубке Литвин. – Так… – он чем-то шелестит в телефоне, – общий анализ крови у нас есть, ЭКГ, УЗИ и эхокардиография есть – кстати, я тебе результаты только что на почту отправил, – так что сегодня попробую взять у парня ангиокардиографию¹, и если все более-менее нормально и других отклонений нет, то сразу же отправляю его в «Бакулевский» на операцию. Это не тот диагноз, с которым надо разгуливать, – грубовато заключает Андрей и, помолчав, добавляет чуть тише: – Знаешь, откровенно говоря, я вообще понять не могу, как этот парень до сих пор жив. То ли натура у него какая-то необыкновенная, то ли жажда жизни… просто нечеловеческая. – Произнеся последнюю фразу, Литвин пробует усмехнуться, но вместо этого сглатывает. Теперь мы оба молчим.

– Операцию кто будет проводить, ты? – первым прерываю молчание я.

– Нет, Господь Бог… Сам-то как думаешь? – снова огрызается Андрей.

А я никак не думаю – я просто знаю, что он сделает это, и сделает лучше других, потому что Литвин специализируется на тетраде Фалло у детей так же, как я когда-то давно выбрал для себя эту специализацию, но у взрослых. Но что я могу, это к делу сейчас не относится, а то, что умеет Литвин, иллюстрирует один наглядный пример.