– Рита, – довольно сурово прерываю её романтичные изыскания я, но тут дверь распахивается, и в комнату влетает разъяренная Лида, за которой следует не менее разозленный режиссёр канала.

– Лидия Викторовна, мы не договорили! – возмущается режиссёр и, спохватившись, кивает нам с Риткой: – Здрасьте.

– Здравствуйте, добрый день, – отвечаем мы вразнобой.

– Нет, не добрый! – взвизгивает Лида и поворачивается к режиссёру: – Так, нечего за мной бегать.

Режиссёр идёт красными пятнами:

– Лидия Викторовна!

– Я вам всё сказала! И я вам в последний раз повторяю, что я больше не буду снимать передачу ни в этой студии, ни с этими декорациями.

– Ну нет у меня для вас другой студии, ну нет. – Главный режиссер чуть на стенку не лезет.

– Мм, я на следующей планерке генеральному так и скажу, – мстительно обещает Лида.

– Но… – взывает к её совести режиссер.

– Всё, – махнув на него рукой, Лида глядит на меня: – Так, Аасмяэ, готова?

Я медленно поднимаюсь со стола. Лида, пожевав губами, быстро обегает меня и поправляет мне волосы, сколотые в низкий узел на шее. Нечаянно смазав грим, морщится:

– Где гримёрша?

Ритка (она сидит за спиной Лиды) выразительно глядит на меня, после чего красноречиво закатывает глаза, поднимается с кресла и неторопливым, прогулочным шагом направляется в смежную комнату, откуда и возвращается вместе с девушкой, которая меня красила.

– Грим у ведущей подправь, – командует Лида.

Девушка, очертя голову, стремглав несется за чемоданчиком. В комнату заглядывает Таня.

– Двадцать минут до эфира! – кричит Таня и делает страшные глаза.

– Двадцать минут до эфира, – повторяет металлический голос в динамиках. Из распахнутых дверей, которые Таня забывает закрыть, до меня доносятся топот и нестройный гул голосов, постепенно заполняющих студию. Моё сердце ёкает, пульс привычно пускается вскачь, во рту пересыхает, а кончики пальцев становятся совсем ледяными. Говорят, то же чувствует перед премьерой любой актёр, но я никогда не была в шкуре актрисы. Таня, чудом ухитрившись не налететь на главного режиссера, подбегает ко мне с наушником и миниатюрным приёмником в руках. Режиссёр исчезает в дверях, успев кинуть на меня любопытный взгляд, когда Лида по-свойски расстёгивает на мне пиджак, чтобы закрепить приёмник к поясу моих брюк. Тут все вокруг меня принимаются кричать, суетиться и бегать. Я закрываю глаза, чтобы мысленно отгородиться от них, и начинаю медленно считать до десяти, одновременно представляя себе то, что делается сейчас в студии.

За годы работы в «Останкино», я видела это десятки раз, и это всегда начинается одинаково. Примерно за два часа до записи передачи в холле при студии собирается массовка, пятьдесят процентов которой составляют старожилы «Останкино». «Наша мафия», – любовно называет их Игорь. На самом деле, основное отличие старожил от других членов массовки состоит в том, что первые всегда оказываются в зрительном зале на самых выигрышных местах – либо на первых трех рядах, где можно попасть в камеру, либо на галёрке, где в глаза не будет бить ослепительный свет и вся студия как на ладони. (К слову, с верхних рядов не только виден весь съёмочный процесс, но и прекрасно слышно, как под лестницей матерятся охранники.)

Ожидая, когда в зрительный зал откроется дверь и в студию начнут запускать людей, старожилы с удобством устраиваются в холле, в пластиковых креслах. Те, кто со съёмочным процессом пока не знаком или приехал издалека (в массовке пятьдесят процентов приезжих), топчутся у закрытых дверях за канатом заграждения. Среди них снуют модераторы возраста Гены и Тани. Отличить модераторов от массовки довольно легко – первые обычно одеты в синие футболки с логотипом канала и надписями на спине: «LEVA», «NINA», «SVETA».

– Если будете плохо хлопать, то отправим вас на передачу к Малышевой или на «Давай прямо завтра поженимся», – время от времени веселят толпу модераторы. Старожилы не обращают на эти дежурные шутки никакого внимания, но те, кто оказался здесь в первый раз, хихикают и переглядываются. Какой-нибудь парень, или девчонка, или даже семейная пара обязательно отловит модератора, отведет его в сторону и шёпотом поинтересуется, а оставлены ли им места на ближнем к сцене ряду?

– Конечно, оставлены, – уверит их «SVETA», хотя максимум, что она сделает, так это положит на спинку кресла сложенный вдвое пустой лист бумаги.

– Но ведь кресла займут! – справедливо возмутится семейная пара.

– Не займут, если вы прыгнете за ограждение, когда всех будут пускать в зрительный зал.

Нормальный совет, да? Но самое занятное заключается в том, что когда дверь в студию откроется, то солидная семейная пара лихо – да так, что Исимбаеву с шестом за пояс заткнёт – перепрыгнет через канат заграждения и исчезнет в самом начале очереди. Старожилы скопом ринутся на облюбованные ими места. Все остальные втиснутся в зал, когда все хорошие места будут уже заняты.

Но вы никогда и ничего из этого не увидите, потому что наша задача – показать вам глянец и блеф, а не скучный съёмочный процесс в декорациях. Кстати, о декорациях… последние довольно обшарпаны, потому что у девяноста процентов снимаемых в «Останкино» передач нет своей студии, так что задники и подиумы приходится постоянно разбирать и собирать, перетаскивая из одной студии в другую. В этом плане в «Останкино» повезло только «Первому», ну и ещё «НТВ», которые традиционно работают в выделенных для них помещениях. Все остальные вынуждены монтировать декорации заново каждый раз и снимать передачу так, чтобы картинка в кадре спрятала все недочёты.

Массовка в студии увидит больше вас: весь передний план студии, состоящий из подиума, где будут сидеть «говорящие головы» (специально приглашенные эксперты), зрительный зал, съёмочную площадку с перманентно ругающимся режиссером (Лидой), камеры, напоминающие футуристические летательные аппараты, операторов, жующих жевачку, мощный, бьющий в глаза, ослепительный свет, плазмы, развешенные по периметру, и электронное табло с периодически вспыхивающей надписью «аплодисменты».

Когда массовка рассядется, на подиуме появятся обалдевшие от грима и шума эксперты, которых Таня рассадит на строго отведённые для них места, после чего начнется традиционный разогрев массовки: на подиум выбежит главный модератор LEVA, который и объявит:

– Внимание! На телефон, на камеры ток-шоу не снимать, аудиозапись не делать, с любым, кого на этом поймаем, распрощаемся навсегда. Эмоции выражать можно и нужно, но ведущую не перебивать, с места вопросов не задавать, замечания не выкрикивать, говорить, только если вам дадут микрофон. И обязательно хлопать, когда на табло загорится соответствующая надпись. Всё поняли?

– Да-а…

– Пять минут до эфира! – обрывает мои мысли голос в динамиках, и я открываю глаза. Делаю глубокий вдох и выдох. Всё, нет больше волнения, и ничего уже нет, кроме трех, самых первых, самых простых слов подводки.

– Аасмяэ, на площадку, – командует голос Лиды, отныне живущей только в моём наушнике. Быстро, спокойно и собранно прохожу маленький коридор, отделяющий гримёрку от студии.

– Саш, насчёт Сечина… Я все-таки буду держать за тебя кулачки, – шепчет мне в спину Ритка, и я, помедлив, делаю то, что делать нельзя – я оборачиваюсь:

– Рит?

– Что?

– Не сходи с ума, – улыбнувшись ей, взбегаю на подиум.

Быстро оглядываю массовку, сидящих в креслах гостей. Двое из них явно нервничают. «Как их зовут? Ах да, справа Репин, слева – Бастрыкин». Доброжелательно кивнув им, перевожу взгляд на мужчину, сидящего ровно по центру. Обычный, симпатичный. Вальяжный. Очень спокойный, он сидит в кресле абсолютно не скованно, заложив правую ногу на левую и, мерно покачивая ей, смотрит на меня чуть насмешливо, точно знает что-то такое, что мне еще только предстоит разгадать. «Это Сечин», – шепчет в моём наушнике Ритка. Незаметно киваю ей, показывая, что я поняла. Мимоходом отмечаю, что у мужчины легкая седина на висках, очень красивый рот и интересные зеленовато-карие глаза с золотистым отливом. Но это не главное, потому что есть что-то ещё – что-то, что я никак не могу ухватить…

– Три, два, один. Начали! – кричит в моём наушнике Лида, и текст подводки моментально и полностью вылетает из моей головы, потому что до меня доходит то, чего в принципе не может быть: мужчина в кресле до ужаса похож на Данилу».