Папа, я помню, я верю, я знаю.

Глава 1
Дыши и помни

Превращаться в тень я научилась давно, еще в детстве. И вот теперь эта способность вновь пригодилась. Все просто. Если ваша жизнь находится в руках другого человека, то лучше оставаться незаметной, передвигаться бесшумно и лишний раз не привлекать к себе внимания. А мое истерзанное горем существо (и нет другого определения) вот уже неделю принадлежит сводному брату. Именно столько прошло времени с тех пор, как Егор произнес простые и одновременно убийственные слова:

– Опекунство нельзя оформить без согласия подростка, Дженни. Так ты согласна, чтобы твоим опекуном стал я?

– Да.

На принятие решения потребовалось меньше минуты.

Это только кажется, что у человека всегда есть выбор.

Впрочем, он был и у меня… Или я добровольно отправлюсь в ад, созданный Егором, где проведу два года до совершеннолетия, или предам память папы и позволю разрушить все, чего он достиг. А разрушением непременно бы с жадным удовольствием занялись мои дядя и тетя. Но для этого им нужно было заполучить меня с весомой частью наследства в придачу. Я хорошая добыча. Ценный приз. Выигрывает тот, кому я досталась.

Комнату я покидаю редко, и маршрутов обычно три. Ближе к обеду я отправляюсь на кухню, чтобы выпить сладкий чай. Устроившись на своем обычном месте за столом, я закрываю глаза и представляю, как привычно касаюсь локтя Павла и слышу голос папы. «Дженни, подумай, где бы ты хотела отдохнуть? Я бы с удовольствием показал тебе весь мир сразу, но это невозможно…» – например, говорит он. И я обещаю подумать, не сомневаясь, что впереди – вечность…

Иногда я спускаюсь на первый этаж, делаю медленный круг по гостиной, выхожу из дома и устремляюсь к бассейну. Сажусь на деревянный лежак, смотрю на воду и вспоминаю все то, что происходило здесь еще несколько месяцев назад. Павел учил меня плавать. Он обещал, что однажды я стану дельфином. Его руки ложились на мою талию, серо-голубые глаза смотрели нежно, улыбка вызывала прекрасное беспокойство…

И третий, самый болезненный маршрут: по лестнице вниз, свернуть направо и еще немного пройти. Комната Павла. Обычно я устраиваюсь на его кровати или за письменным столом, беру мобильный телефон и в тысячный раз читаю нашу давнюю переписку. Это хоть как-то согревает душу. Не знаю, зачем приношу блокнот и карандаши… С тех пор, как разбился самолет, на котором летели папа и Павел, не получается рисовать. Пальцы начинают дрожать, слезы душат, а на сердце быстро-быстро лопаются кривые красные стежки, кое-как стягивающие края глубокой раны.

Я не могу ездить на кладбище. Не представляю, где оно находится. В памяти всплывают лишь малозначительные детали: светофоры, деревья, автобусные остановки… А этого слишком мало. Конечно, можно задать вопрос бабушке, но она сейчас ни с кем не разговаривает, и я не смею нарушить плотную тишину ее комнат. Даже шепот там прозвучит, как крик. «Дженни, я хочу побыть одна…» – позавчера сказала бабушка, продолжая неподвижно смотреть в окно. И это была единственная фраза, которую она произнесла после похорон.

Дорогу знает Кирилл – наш водитель, но он наверняка сообщит Егору о том, что я собралась на кладбище в одиночестве. Скорее всего, мне это запрещено. Хотя если я исчезну с лица земли, никто плакать не станет. Уверена, Кирилл бы сам отвез меня, но… Иногда в гостиной или столовой я натыкаюсь то на бутылку виски, то на бокал. Подозреваю, именно из-за алкоголя мой сводный брат сам за руль не садится, и Кирилл поэтому занят с утра и до вечера.

Про Елену Валерьевну я все время забываю, будто она не живет в этом доме. Мы не видимся. Мать Егора по утрам куда-то уезжает, потом возвращается… И не всегда это происходит в тот же день. О ее появлении мне сообщают смешанные ароматы дорогих духов, изредка проплывающие по комнатам, черный палантин, небрежно оставленный на спинке кресла в гостиной, короткие возгласы: «Егор, я хочу с тобой поговорить!» или «Эмма, принеси кофе в мою комнату!» И еще бывает, я вижу машину Елены Валерьевны, когда направляюсь в бассейн. Но чаще это место пустует.

Не уверена, что хочу поехать на кладбище. Все кажется, будто вот сейчас, через секунду, откроется дверь и зайдут папа и Павел. Живые и невредимые. А случившееся – кошмарный сон, который обязательно забудется. И так страшно потерять эту полупрозрачную иллюзию, пустую надежду…

– Дженни, вы опять не поели, – со вздохом произнесла Эмма, глядя на нетронутую картофельную запеканку. – Скоро ваш организм окончательно отвыкнет от еды, и придется обращаться к врачам. Разве вы этого хотите? Категорически нельзя ставить над организмом такие эксперименты. Особенно в шестнадцать лет.

– Час назад я выпила кофе в столовой и съела довольно много печенья, – соврала я, пытаясь вспомнить, когда Эмма принесла поднос… Было неловко от того, что она ухаживает за мной и беспокоится. Это вовсе не входит в обязанности помощницы по хозяйству, но Эмма – хороший человек. Я поняла это недавно, сразу после случившейся трагедии. Больше никто и не общался со мной в те самые тяжелые дни…

– Дженни, я вас очень прошу, подумайте о своем здоровье. – Задержав на мне укоризненный и одновременно сочувственный взгляд, Эмма бесшумно направилась к двери. Показалось, будто из ее груди вырвался тяжелый вздох: полные плечи чуть приподнялись и судорожно опустились.

– Обязательно подумаю, – тихо пообещала я и тоже вздохнула.

Раньше строгие платья Эммы всегда украшали белые, вязанные крючком, воротнички и манжеты, но теперь их не было. Траур не терпит белый цвет. А траур пропитал наш дом от фундамента до крыши.

Глаза защипало от слез, но я тряхнула головой, прогоняя их. Плакать хотелось очень. Каждый день и каждую минуту. Вот только я не желала расставаться даже с каплей боли, переполнявшей душу. И я боялась забыть… Важное и пустяковое: голоса, фразы, улыбки, смех, принт на футболке, поворот головы, витринные окна отеля, высокий бокал с газировкой… «Для шампанского ты еще маленькая, Дженни. Если бы ты только знала, как ты красива и притягательна. И теперь я точно могу гордиться своей силой воли…» Память о последних счастливых месяцах – это все, что у меня осталось.

– Павел, как я по тебе скучаю… Вернись, пожалуйста… Пусть это невозможно, но ты вернись…

Открыв альбом, привычно задержавшись на одной из страниц, я погладила пальцем нарисованную красную розу, когда-то подаренную мне Павлом. Затем поднялась из-за стола и вышла из комнаты. Вечера в ноябре не радуют теплом, и, наверное, следовало захватить ветровку, однако мой путь не будет длинным: до бассейна всего несколько метров. Сжав перила лестницы, я посмотрела вниз и никого не обнаружила.

«Это хорошо, останусь незамеченной. Надо бы в ремне проделать дополнительную дырку, а то джинсы уже сваливаются».

Около ворот Кирилл мыл машину, и я закусила губу, подозревая, что Егор уже дома. Рановато, но он уезжает в офис и возвращается, когда посчитает нужным. После смерти папы мой сводный брат возглавил империю Уваровых, и теперь в его руках все ветви семейного бизнеса. Егор Викторович. Так теперь его называет Эмма.

Уже неделю меня преследовала слабость, и я старалась не передвигаться быстро и не делать резких движений. Сначала пальцы начинали покалывать иголочки, потом немного немели ноги, и в итоге случалось короткое головокружение. Слабость была приятной, будто постепенно тело обволакивает невидимый ватный кокон, который мешает ходить, приглушает звуки и убаюкивает. Я знала, что мне нужно больше есть, но с трудом получалось впихнуть в себя хотя бы два кусочка сыра. Подступала тошнота, и зубы сжимались крепко.

Свернув на задний двор, я прошла под окнами комнат бабушки, оставила позади баню и… замерла, чувствуя, как в груди просыпается колючий страх. Двери столярной мастерской Егора были распахнуты, на дорожку лился свет, и в воздухе витали древесные запахи.

Он был там.

Мой опекун.

И, пожалуй, самое лучшее что я могла сделать, это развернуться и устремиться обратно. Но неведомая сила подтолкнула меня вперед.

Когда последний раз я видела Егора?.. Позавчера из окна? Или четыре дня назад? Я старательно следила за тем, чтобы наши миры не соприкасались, и это удавалось, но…

«Егор и Павел – близнецы. Были близнецами, потому что Павла больше нет… Должна ли я в таком случае говорить слово «были»?.. Нет, я не стану его произносить даже мысленно. Не стану. Почему нельзя вернуться в прошлое? Почему нельзя ничего исправить?..»

Я приблизилась к мастерской и прижала ладонь к шершавой двери. Душа требовала самообмана, и я решила ей уступить. Один маленький шаг. Второй. Третий. Нет, невозможно перепутать Егора и Павла, я лишь желала увидеть знакомые черты лица и на секунду представить, что самолет вовсе не разбивался. Одна секунда счастья – это так много…

На полу валялась стружка, с табурета свешивались пиджак и черная рубашка. А затем в глаза бросились ящики, доски, инструменты, странные штуки, похожие на бейсбольные биты, несколько станков, назначение которых было загадкой, два светлых новеньких стула с узкими спинками, а на краю тумбы стояла недавно открытая бутылка виски… Я уже узнавала этикетку и могла поспорить, что к утру бутылка опустеет.

Егор стоял ко мне спиной и, точно механический робот, не знающий усталости и отдыха, работал рубанком. Стародавним, не электрическим. Спина и руки блестели от пота, мышцы напряглись, и по резким движениям было ясно, что мой сводный брат зол. Тонкая стружка падала на стол, а затем скатывалась на пол, древесная пыль липла к дорогим темно-серым брюкам, раздавался монотонный скользкий и шаркающий звук, и мое сердце билось все громче и громче.

Сейчас, когда я не видела выражения лица, не ловила холод в серо-голубых глазах Егора, не впитывала его неприязнь и даже ненависть, я…

«Отец летел в командировку – да, но Павел отправился с ним только из-за тебя, Дженни. Надеюсь, ты навсегда запомнишь, кто виноват в его смерти. Я не забуду точно», – слова Егора, сказанные неделю назад, острой болью отозвались в груди. Вздрогнув, я наступила на ветку, и та коротко хрустнула.

Я не сомневалась, что сейчас он обернется…

И поздно было бежать за тридевять земель.

Егор замер, затем медленно повернул голову в мою сторону, выпрямился, небрежно положил рубанок рядом с доской и направился ко мне. Лучшего момента для молитвы и не придумать.

Челка съехала на лоб, и Егор провел рукой по волосам, убирая их назад. Это было одно из привычных движений Павла, и я жадно впитала его, позабыв об осторожности. Темно-русые волосы, тяжелые брови, глаза формы миндаля, чуть заостренный нос, квадратный подбородок… Это то лицо, на которое я мечтала смотреть вечность! И это тот человек, который непременно превратит мою жизнь в кошмар… Братья-близнецы. Один – самый добрый и лучший, а второй никогда не мог простить мне того, что однажды я перешагнула порог дома Уваровых и получила столь долгожданную любовь отца^[1]. Папа меня любил. Очень.

Подхватив рубашку, Егор вытер пот с шеи и груди, отшвырнул ее и остановился напротив меня. Сейчас он выглядел старше своих двадцати лет, что было неудивительно. Горе, усталость, небритость и алкоголь добавляли еще года четыре. Горе. Странно, что оно у нас одно. Казалось, параллельные вселенные не должны пересекаться ни в одной точке.

Долгий изучающий взгляд Егора прошелся по мне с головы до ног и взметнулся вверх так хлестко и стремительно, что я качнулась. Наши глаза встретились, и я, защищаясь, вытянулась в струну и сжала кулаки. Конечно, я проиграю, но хотя бы две минуты пусть будут мои.

– Ты отвратительно выглядишь, – сухо произнес Егор, и я автоматически посмотрела на бутылку виски.

«Кто бы говорил… Я, по крайней мере, не пью».

– Мне все равно.

– Хочешь выпить? – спросил Егор, проследив за моим взглядом. На его губах появилась знакомая едкая усмешка, но через секунду от нее не осталось и следа. – Не советую, – голос прозвучал тихо и хрипло, а глаза Егора потемнели. – Алкоголь плохо влияет на детский мозг. Полагаю, вам в школе об этом рассказывали. – Ирония вспыхнула и погасла, а Егор продолжил цепко изучать меня, и увиденное ему точно не понравилось. – Иди в дом, – немного помолчав, добавил он. И, потеряв ко мне интерес, вернулся к столу и доске.

Но интуитивно я почувствовала перемену в его настроении, рубанок теперь двигался гораздо быстрее, а стружка, закручиваясь в длинную спираль, отлетала, подпрыгивая.

Метнувшись к бассейну, плотно закрыв дверь, я включила только дальний свет над водой, подошла к зеркалу и посмотрела на себя. Не имело значения, растрепаны волосы или нет, есть на носу какой-нибудь прыщик или царапина, стало больше конопушек или они навсегда исчезли… Да ничего не имело значения! Но я не хотела выглядеть жалкой. Егор не должен был видеть меня раздавленной и беспомощной.

Глаза вновь защипало от слез, отражение задрожало, но потом стало четким. Я походила на обугленную щепку, которая по каким-то неведомым причинам не догорела. Голубые глаза погасли, вокруг них образовались темные круги, щеки впали, отчего лицо казалось вытянутым, уголки губ опустились, а сами губы поблекли и даже посинели. Тощая шея, выпирающие ключицы, руки-палки и ноги-палки…

Обернувшись, я посмотрела на спокойную воду, и из прошлого донеслись слова Павла: «Дженни, если тебе понадобится хоть какая-нибудь помощь, ты всегда можешь обратиться ко мне. Ты… замечательная».

– Вернитесь, – прошептала я, обнимая себя за плечи, борясь с дрожью. – Пожалуйста, вернитесь… Папа… Павел… Это нечестно и несправедливо. Почему же я не полетела с вами?..

Сдерживать слезы уже не получалось, они требовали немедленной свободы. И я зарыдала, сначала бесшумно и судорожно, а потом громко и протяжно, погружаясь на дно тягучего горя. Есть желания, которые никогда не сбудутся, сколько не загадывай их под бой курантов, сколько не мечтай. Теперь я всегда буду одна. И пусть боль не уходит, я хочу жить вместе с ней… И больше нам никто не нужен.

Вытерев слезы трясущимися руками, несколько раз всхлипнув, я прижалась спиной к зеркалу, посмотрела на потолок, а затем разбежалась и прыгнула в бассейн. Вода охотно приняла меня и мгновенно сомкнулась над головой, но я почти сразу сделала несколько отчаянных гребков и направилась к противоположному бортику. Кофта, джинсы и кроссовки стали тяжелыми, ноги не слушались, и настойчиво мешала слабость, но я плыла, потому что однажды, благодаря Павлу, все же стала дельфином.

* * *

Несуществующий дым умеет душить не хуже настоящего, и несуществующее пламя способно обжигать до костей. Я и не думала, что ужасы снов когда-нибудь смогут так глубоко проникнуть в душу. Почти каждую ночь они с жадностью получали порцию моего безумного страха. Я слышала скрежет, видела пожары, в меня летели обломки, или, наоборот, стояла звенящая тишина, и с неба медленно опускался серый бархатный пепел…

– М-м-м, – простонала я, дернулась, открыла глаза и увидела рядом с кроватью Егора. Он сидел в кресле, положив ногу на ногу, и задумчиво смотрел на меня, будто решал какую-то непростую задачку. И, пожалуй, это можно было посчитать продолжением ужасного сна. Натянув одеяло до подбородка, я понадеялась, что мираж непременно растает…

– Доброе утро, – без тени эмоций произнес Егор и побарабанил пальцами по подлокотнику. – Решил заглянуть к тебе в гости. Не возражаешь?

Внешне он сильно изменился. И, как ни странно, в лучшую сторону. Но это не могло обрадовать, наоборот, я насторожилась и приготовилась к худшему. Если враг выглядит так, будто собрался на парад, то расслабляться точно не стоит.

Отпустив одеяло, борясь с нервным напряжением, я села и немного отодвинулась назад, ближе к подушке. Пижамная кофта съехала с тощего плеча, и я подтянула воротник к шее. «Надо закрывать дверь… Когда я перестала ее закрывать? Не помню…»

Егор был свеж, побрит, опрятен, а черную рубашку сменила свободная синяя футболка. Я хорошо помнила эту ледяную уверенность на его лице, расслабленную позу и ауру хозяина джунглей. Таким Егор был раньше. До трагедии. И, похоже, к алкоголю со вчерашнего вечера он больше не притрагивался.

– Доброе утро, – осторожно ответила я, сильно сомневаясь, что оно будет именно таким. На день рождения папа подарил мне цепочку с подвеской: маленькая ветка дерева с крохотными листьями, а к ней на колечке прикреплена птичка. И сейчас я коснулась ее, стараясь справиться с волнением. В этот дом я переехала полгода назад, прошлой весной, и Егор ни разу не появлялся в моей комнате.

– Эмма говорит, что ты ничего не ешь. Это и так видно. Хочу предупредить, Дженни… Если ты не начнешь нормально питаться, я лично буду кормить тебя с ложки каждый день. И поверь, вкусно не будет. Ясно? – Егор вопросительно приподнял бровь.

– Да.

– Дальше. Комнату Павла я закрыл на ключ и открою ее только тогда, когда ты наберешь хотя бы семь килограммов. Сообщи, когда это произойдет. И не стоит обманывать, я знаю, как приблизительно должен выглядеть нормальный, здоровый человек. Взвесишься сегодня. Весы есть в тренажерном зале, надеюсь, ты помнишь, где он находится.

– Но… – начала я и осеклась, чувствуя, как в груди начинает пульсировать паника. Егор не имел права лишать меня самого ценного и дорогого… Самого важного! И откуда он узнал, что я хожу в комнату Павла? Вряд ли ему пришло в голову задать подобный вопрос Эмме. Или это очевидно? Куда ж еще мне ходить, если кабинет папы занял Егор. – Пожалуйста, открой комнату Павла. Я обещаю хорошо есть. Честно.

Наверное, в голосе прозвучало слишком много отчаяния, но мне было все равно.

– Нет. Переходим к следующему пункту нашей воспитательной программы. Ты кричишь во сне. Что тебе снится?

Егор замер, и я почувствовала всю тяжесть его взгляда. Невозможно соврать, когда на тебя смотрят так, точно пытаются проткнуть тело особыми рентгеновскими лучами, способными показать даже личные тайны. Но я решила сделать попытку. Наверное, Егор услышал крики сейчас, пока ждал моего пробуждения. А один раз – это не постоянно… Не заходил же он в мою комнату раньше? Ночью.

– Я не кричу, – произнесла я и замотала головой, из последних сил отрицая правду. Нервы сдавали, я вовсе не была готова к такому требовательному натиску и именно в эти минуты по-настоящему начала понимать, что значит быть зависимой от воли другого человека. Если бы я могла, я бы увеличила разделяющее нас расстояние в два, три, четыре раза… В сто пятьдесят раз!

Губы Егора недовольно сжались и чуть скривились. Качнув ногой, сменив позу, он тяжело вздохнул, будто хотел подчеркнуть, что я испытываю его терпение.

– Что тебе снится? – проигнорировав ответ, повторил он.

Врать дальше не имело смысла, но как же тяжело было доверить свои страхи Егору…

Папа, Павел – вот те, к кому бы я пришла в трудную минуту, кого попросила бы о помощи и поддержки. Но их больше нет.