Некоторые мысли из периода роддомовской жизни:
– Кто? Кто спал со всеми этими женщинами? Почему они беременные? Кто вообще на них позарился? Они же страшные! Я что, такая же? Ну, по крайней мере, у меня симпатичный красный халатик.
– Оказывается, это возможно. Когда, казалось бы, не двигается ничего, и одновременно болит всё, всё-таки возможно двигаться. Потому что знаешь: тебя ждёт самый главный человек в твоей жизни.
– Я точно всё про себя знаю? Откуда я умею кормить грудью? Откуда я умею его держать? И разве его не было раньше? Он ведь был всё время.
– Кстати, у меня точно в животе был один ребёнок? Почему ребёнка достали, а живот остался?
А вообще эти дни уже как будто были давным-давно…
Мальчик наш растёт. Один месяц и два дня ему. Мы присматриваемся друг к другу, адаптируемся, привыкаем. Мы спорим, обсуждаем, выясняем, умиляемся. И мы любим. Это настолько в крови, в сердце, что диву даёшься, как и где столько времени это хранилось? А ещё до сих пор не понимаю, как он там, у меня в животе, умещался (особенно, учитывая, что с каждым днём он всё больше и больше, и ты именно такого, растущего, каждый день и пытаешься обратно примерить в живот, так что скоро буду шестнадцатилетнего парня пристраивать туда и удивляться).
Нам почти уже один месяц и три недели. И мы говорим «мы», что является, видимо, одним из сильнейших показателей одолевшего материнства и кретинизма одновременно.
Мирка начал почти адресно улыбаться. В основном, конечно, это происходит либо после кормёжки, либо в моменты бодрствования, когда ему ничего из двух важнецких жизненных дел делать не надо: ни есть, ни какать. А ещё начал гулить. Один из любимых слогов – «Га». Правильно, фамилию надо учить с пелёнок.
Уже сделали восемь массажей, головку старательно учится держать. Он вообще у меня парень приличный и трудолюбивый: не скандалит, не симулирует. Один только раз недовольный был, когда на голодный желудок его заставили переносить массаж. А так: и спим отлично, и едим добротно. Когда рассказываю, что ребёнок у меня ночью может по шесть-семь часов без перерыва спать, все говорят: «Переплюнь, это такая редкость!» И я старательно плююсь. Обплевала уже всю квартиру.
Завели с Мирой любимые диски. Например, на ночь всегда ставим мелодии Микаэла Таривердиева с диска «Посвящение Венеции». Главное – теперь самой научиться без них засыпать.
Тем временем я вписалась в добеременные джинсы, даже сбросив уже почти один килограмм с того веса. Надо было, пожалуй, джинсы десятого класса-то не выкидывать, кто знает, вдруг верну себе былую стройность. Не ровён час, ещё и в купальник конкурса «Мисс Галактика» влезу.
Я – мать! О-бал-деть! И ведь мир не рухнул, надо же…
Ну, вполне традиционно уже начинать со слов «Нам столько-то месяцев…», каждый раз подтверждая свою невменяемость и ошалевшую любовь. В общем, нам целых два месяца и одна неделя. Ого-го! Здоровенный мужчина у меня уже вымахал. Аж 62 см! И 5 кг счастья.
И я точно знаю: нет никакой послеродовой депрессии. Как и то, что беременность – это не болезнь! И беременность, и материнство – два шикарных состояния, во время которых, хоть и с некоторыми нюансами, ты остро ощущаешь себя настоящей женщиной. Пусть и расплывшейся, и неуклюжей, и работающей в двадцати четырёх часовом молочном ларьке, но женщиной. И, в первую очередь, любимой и любящей.
Мирыч – самый мировой парень в мире! (О, какой лозунг!) Мы всё с ним успеваем: и поспать, и поесть, и поработать, и почитать, и музыку послушать, и поиграть. Ну, т.е. он успевает всё, а я – частично. В основном, у меня страдают понятия «поспать» и «поесть».
Вчера сфотографировали его на загран паспорт и визу. Зрелище было ещё то! За пару минут, что ехали от дома до фотоателье, мальчонка наш «в коробчонке» успел заснуть. Да так, что нам его было не добудиться. Легко сказать: «Будите его!» А как его будить? Сначала потрясываешь, покачиваешь, тычешь в щёки. Потом уже нещадно пытаешься пальцами раскрыть его глазёнки, перебрасываешь с рук на руки, играя в «съедобное-несъедобное». После, уже разве что на пол не кидаешь. А он… спит! В результате муж сумел издать какой-то волшебный громкий звук, выпустив его в Миркины ухо и щёку, и, о, чудо! наш сын приоткрыл один глаз. Но добежать до стула перед объективом я всё же не успела (и уж точно мы не успели бы сфотографироваться), ибо глаз тут же был закрыт обратно. Плотно. Далее, в течение пары минут, я пыталась повторить Костин авторский звук. В общем и целом картина была более чем достойная. Хорошо, других посетителей не было. Но зато за нами в течение всего времени наблюдал в полном составе штат ателье, явно развлекаясь. Да и я сама, честно говоря, смеялась, ибо невозможно было иначе. В какой-то момент я отчаялась и спросила: «А с закрытыми глазами нельзя на паспорт?» (потому что по мне так всё равно, каким образом фотографировать двухмесячного ребёнка, он всё равно на завтра уже абсолютно другой, нежели на фотографии). В итоге кое-как герой наш был разбужен, после чего, водружённый ко мне на колени, наклонив голову на бок, он медленно сползал в направлении пола. В какой-то момент фотограф всё же умудрился сделать памятный снимок. И я ушла с Мирычем ждать в машину. Костик пришёл через пять минут и отдал мне конверт со словами: «Это не наш ребёнок». С фотографии на меня смотрел чужой мальчик с рыжеватыми волосами, откормленным лицом и щеками, наезжающими на плечи. У меня сложилось впечатление, что этот мальчик только и делает, что ест.
Что у нас нового? Мирыч пытается запихать в рот кулак. То ли рот ему кажется маленьким и надо его срочно расширить, то ли кулак вкуснее, чем материнское молоко. Недавно поперхнулся собственными пальцами. И правильно, кто ж добровольно пихает два пальца в рот? Но на самом деле, конечно же, он так изучает свои руки. Скоро перейдёт к ногам. И ведь они, и правда, вкусненькие, я-то знаю, каждый день целую эти маленькие пальчики. Господи, ты воистину – волшебник! Придумать такое…
Вчера купили Мирычу мобиль на кроватку. Я его сама выбирала (так обстоятельно я, пожалуй, мебель в собственный дом не выбирала), заказывала, получала. И теперь во всей красе поняла фразу «Я тебя породил, я тебя и убью!», ибо не у многих найдутся силы терпеть эту шкатулочную музыку, особенно с и так разламывающейся головой. Но, покуда мальчик мой улыбается, пусть и Винни-Пух с друзьями живут, так и быть. А Миречек улыбается. Прямо даже болтает с ней, с этой троицей: медведем, ослом и тигром (хотя папа мой трактовал осла как собаку, а тигра как обезьянку, уж не знаю, подозревал ли он о книжке, связывающей их, хотя теперь и новую смело можно писать). Так вот, значит, крутятся эти трое над ним неустанно, а он чего-то воркует, иногда прям, чувствую, угрожает-ругается, мол, слышьте, ребцы, ежели вы сейчас не прекратите без меня тут кататься, я вам всем наваляю, только вот дотянусь! Но не дотянется он до них. Потому что я их раньше уничтожу.
Как мы называем маську.
Я: Мирыч (чаще всего), Мирка, Мирочка, Миречек (вслед за нашими чешскими друзьями), Пуся (тут отдельное спасибо подруге, которая так называет мужа, и теперь я в смятении, но уже поздно). Когда в общении с кем-то упоминаю о нём в третьем лице, могу назвать «кентёнком» и «перчонком». Ну, и понятное дело, куча ласковых разностей типа «воробушек», «масёнок-поросёнок», «плюшечка-ватрушечка» и т. д.
Костя: Мирослав (и не придраться ведь, да?), реже – Мирка.
Яна (моя сестра): Мирыч, Мирочка.
Женюлик (моя племянница): Мирка, Пуся (вслед за мной и за моей подругой. Как бы муж той всё же не узнал).
Мама моя: Мира, Мирка, Мирочка, Сладичка.
Папа мой: Мирка, Мира, Миречек, Золотушка, Матушка (последние два – папины фирменные, я их обожаю, поскольку он и нас с сестрой в детстве так звал, а потом и внучку).
Людмила Константиновна (свекровь). Тут сделаю отступление, дабы рассказать о том, что Костина мама дольше всех, пожалуй, смирялась с выбранным нами именем, переживала, как будет внука называть. После долгих раздумий сообщила нашей маме: «Придумала! Буду называть его Славиком!» На что мама тут же ей посоветовала, что лучше не надо, если она хочет, чтобы мы оставались в адеквате, поскольку мы сразу сказали «Только не Славик!» (да простят меня все Славы). После этого Людмила Константиновна, как мне кажется, окончательно отчаялась. В день выписки, когда все встретили нас дома, она через какое-то время спрашивает меня: «Ну, как там наш (пауза) Мирославик?» Потом Мирославик превратился потихоньку в Мирославчика. Вот так и называет.
Виктор Сергеевич (свёкор). Тут всё предельно просто и сложно одновременно. Потому что я ни разу не слышала, чтобы Виктор Сергеевич маську как-то называл (при этом он его и видит, и общается с ним, и, конечно, души не чает, как и все). Только «внук». Ну, зато по делу.
Сегодня второй день как сами купаем в большой ванне. Вчера вечер прошёл под лозунгом «Спасите утопающего!» Легко догадаться, кто исполнял главную роль в данном ситкоме. В общем, папаня наш малость притопил Мирыча, после чего рисковал тоже быть утопленным. Мною. Но посмеялись (да, собственно, как всегда, что уж там… мы, по ходу, всегда смеёмся, психи какие-то). Сегодня было всё гораздо оптимистичнее, ибо появился ещё один участник действа – спасательный круг на шее Мирыча. Последний реально был удивлён неожиданному «украшению», возмущался, почему без бриллиантов и прочих драгоценностей? Но тут же принялся «узнавать» нового друга, т.е. всячески плавать. А мы опять смеялись. Вот просто сидели у ванны и смеялись. На десятой минуте Костик спросил: «Может, вынимать уже его пора?», потому как выражение лица нашего сына к тому моменту носило весьма обречённый характер, и он явно прикидывал, сколько ему тут плавать: неделю или всего лишь до завтрашнего вечера?
Мы ведём с ним уже вполне вразумительный диалог. Видели бы вы, как он слушает! Нужно сказать ему что-то (и лучше на «его» языке), а потом замолчать. И тогда он отвечает. Прошу записать всё это очередным пунктом в список радостей чокнутых матерей.
О проекте
О подписке