В теории коммуникации сообщение рассматривается как культурно-семиотический феномен, который позволяет описывать множество уровней порождения и передачи смыслов⁴⁹. Вслед за Т. А. ван Дейком, критическое высказывание понимается нами как особый вид социального действия, которое имеет свой и воздействует на «чужой» прагматический контекст (совокупность когнитивных и социальных факторов). Критик работает в рамках ситуационной модели, представленной в сознании читателя рядом фреймов.

Исследование литературно-критической практики на стыке герменевтико-онтологического и коммуникативного подходов позволит увидеть феномен интерпретации одновременно на стыке двух актов – (само)понимания как процесса онтологизации и передачи (продления) направленного онтологизирующего импульса реципиенту.

Комплексный методологический подход позволяет по-новому осмыслить структуру литературно-критической деятельности.

Теория критики периода 1970 – 1980-х годов имеет опыт представления литературно-критической деятельности как структурированного процесса⁵⁰. Обязательными компонентами описанных структур являются автор/произведение – критик – читатель. Срединное положение критика закономерно выводило исследователей к пониманию критики как диалога (с автором и читателем). Однако теория критики осваивает практически исключительно первый сегмент структуры в направлении от критика к литературному явлению. Фигура реципиента мало учитывается либо вообще игнорируется в исследованиях о методе и средствах литературно-критической деятельности, о диалектике субъективного и объективного.

Исторически слово «критика» обладало множеством значений и их оттенков⁵¹. Сегодня из всего множества изначальных семантических вариантов актуальным является «судить» – емкое толкование, включающее в себя два смысловых компонента: истолковывать и оценивать. Они лежат в основе тех традиционных определений литературной критики, которые зафиксированы в словарях и энциклопедиях⁵², однако охватывают только один сегмент теоретически сложившейся модели критики.

Синтез герменевтико-онтологической и коммуникативно-прагматической парадигм исследования позволяет охватить все компоненты деятельности литературного критика, а также создать и описать обновленную модель литературно-критической деятельности.

Бесспорным является положение о том, что литературная критика – это, прежде всего, вид критического суждения, которое, в свою очередь, является видом суждения как такового. Суждение, в отличие от высказывания, всегда модально и носит оценочный характер. Критическое суждение в качестве формы мышления осмысливается в Новое время. Так, И. Кант выделяет критику в самостоятельную форму исследовательской деятельности, однако называет ее не познанием, а только средством выявления внешних условий, предпосылок и возможностей познания, его границ. К идее плодотворности негативной критики в процессе познания приходит марксизм⁵³. Литературно-критическое суждение оказывается таким видом критического суждения, который предполагает в качестве объекта литературу и отраженную в ней действительность.

Критическая деятельность рассматривается нами как особый вид акта понимания и коммуникации, который в снятом виде присутствует уже на первом этапе (интерпретации и оценки). Специфика деятельности критика в ее разнонаправленности, обусловленной промежуточным положением критика между художественным произведением как образно воплощенным художником «ответом» в процессе интерпретации бытия; самим автором как «вопрошающим»; читателем как носителем своих «вопросов» и «ответов»; самим собой вне роли критика, продуцирующим «вопросы». Критическая деятельность – это и прагматический коммуникативный феномен, проявляющийся в некотором типе ситуаций коммуникативного взаимодействия, в которых коммуникатор, руководствуясь конкретными практическими целями, озабочен доведением до сведения адресата определенной информации⁵⁴.

В данном исследовании мы опираемся на идею диалогичности понимания. По мнению В. М. Розина, важным для гуманитарного познания является различение двух его планов: истолкование (интерпретация) текстов и построение ментальных объяснений и их текстовых воплощений⁵⁵. Считаем, что положение о том, что изначальная ориентированность текста на Другого, его коммуникативный характер определяют содержание и структуру как критического текста, так и самой деятельности. В нашу задачу не входит рассмотрение процесса восприятия критического текста читателем, в то же время фигура читателя представлена как важный структурообразующий фактор, вокруг которого формируется коммуникативная модель.

Рассмотрим структуру критической деятельности, особенности которой обусловлены ее интерсубъективной природой, и опишем ее основные компоненты. Отправной точкой для нас является классическая триада – модель функционирования литературного произведения как вариант общей схемы коммуникативного акта (адресанттекст-адресат): Автор – Художественное произведение – Читатель, каждый компонент которой структурируется. Так, в структуре компонента Читатель как некоего множества реципиентов традиционно выделяют как минимум две основные группы: профессиональные и непрофессиональные читатели. К числу «профессиональных» относят критика, чья рефлексия по поводу прочитанного/ наблюдаемого в конкретном тексте или в литературном процессе оформляется в критическом тексте, также особым образом структурированном и адресованном своему множеству реципиентов. Образование новых компонентов (еще одного текста, еще одного множества реципиентов) уже свидетельствует о том, что, выводя из указанной выше триады Критика, мы получим сложную развернутую модель критической деятельности, основанную на интерсубъективном взаимодействии. Выделим основные ее сегменты, направления воздействия и взаимодействия.

Первый сегмент структуры (ее активное изучение начинается с включением в область познания категории читателя) может быть описан следующим образом: определенная авторская интенция, ориентированная на читателя, реализуется в художественном произведении. Художественный текст одновременно является и частью бытия, открытого для понимания, и авторским вариантом интерпретации бытия. Включая в себя собственно текст и художественную реальность как необходимые компоненты, художественное произведение функционирует во множестве интерпретаций и восприятий, обусловленном множественностью потенциальных реципиентов. Объект нашего изучения – вариант коммуникативной цепочки, в которой реципиентом является литературный критик. Эстетическое восприятие художественного произведения критиком будет существенно отличаться от восприятия группы непрофессиональных реципиентов. Причина – разница не только в профессиональной подготовленности, опытности критика и зачастую наивно-эмоциональном уровне восприятия массового читателя, но и в различии целеполагания, интенции, направленной в критической деятельности не только на художественное произведение и бытие (интерпретационная деятельность), на себя (момент самоинтерпретации), но и на некое «свое» множество реципиентов. В то же время эти восприятия имеют нечто сходное, обусловленное единой природой эстетического переживания и единой ситуацией понимания как способа бытия (М. Хайдеггер). Иными словами, типы восприятия можно условно обозначить как «восприятие-для-себя» (в случае массового читателя) и «восприятие-для-другого-и-для-себя» (в случае критика). Показательным в этом смысле является признание критика А. Марченко: «И “День поэзии-86”, и “День…” следующий я прочитала дважды. Сначала для себя: то с конца, то с середины, перепрыгивая через то, что не приглянулось (не тронуло) по первой же строфе, а то и строчке. Потом, через некоторое время, профессионально-педантично: подряд и медленно»⁵⁶.

В процессе интерпретационной деятельности критик, имея установку на реципиента и «свой вопрос», который обусловила экзистенциальная и коммуникативная ситуация, создает ментальную и/ или ментально-текстовую модель (первичный текст) интерпретации, уже ориентируя его на читателя. Здесь необходимо выделить следующий сегмент и следующее направление взаимодействия в структуре критической деятельности: Критик – Критический текст – Читатель. Этот сегмент в некотором смысле повторяет первый (Автор – Художественный текст): наличие определенной интенции, направленной на реципиента, текст, в котором эта интенция реализуется, читателя как множество. Такая формальная корреляция, между тем, корректируется специфическими особенностями, присущими критической деятельности. Так, например, множество Читатель включает и писателя. Непосредственные обращения к нему в текстах современной литературной критики редки, однако, включенный во множество реципиентов, он оказывается тем наблюдателем, который подразумевается и влияет на протекание диалога («эффект двойного диалога»⁵⁷).

Читатель может быть знаком с интерпретируемым художественным произведением, и это первичное личное восприятие входит в область пред-знания реципиента. В таком случае коммуникативно-прагматическая интенция критика будет направлена на ценностные, общественные и другие ориентиры/стереотипы реципиента, возможно, с целью изменить их или внушить свои (свои критерии оценки как верные, свое представление об общественной проблеме, нашедшей отражение в произведении, как верное), и на то возможное представление/суждение о произведении, которое уже имеется в сознании реципиента. По сути, мы имеем следующий сегмент: художественное произведение в восприятии критика – художественное произведение в восприятии читателя. Очевидно, что восприятие критика эксплицитно (и имплицитно) представлено в тексте критической статьи и аргументируется (с разной степенью использования специального инструментария). Все другие «восприятия» присутствуют имплицитно как возможные «чужие прочтения». Но они могут быть и эксплицированы. Критический материал дает многочисленные примеры экспликации так «чужого мнения»: точки зрения критиков, с которыми спорит/согласен автор статьи; мнения/ощущения массового читателя, (не)истинные, глубокие/поверхностные. Читательское прочтение художественного произведения и прочтение критика – (само)интерпретации – «встречаются» в критической статье, а более явно в сознании реципиента, когда его «ответ» будет соотноситься с «ответом» критика. Можно сказать, что в сознании читателя сходятся (конфликтуют/соотносятся) две интенции: писателя и критика. Определим это явление как конфликт преобразующих установок.

В результате критической деятельности появляется еще одно читательское прочтение. В этом смысле «жизнь» (функционирование) художественного произведения в рамках критической деятельности представляет собой сложный процесс трансформации/приращения/ утраты смысла в ситуации интерсубъективного взаимодействия.

Возможно варьирование рассмотренного сегмента в том случае, когда личная интерпретация критика отличается от представленной им в тексте (явление «заказной» критики). В этом случае место в рассматриваемой структуре займет «вторичный» текст и механизм функционирования структуры не нарушится. Появится лишь новое обстоятельство коммуникации, которое определит интенцию критика. Объектом интерпретации критика может быть не художественное произведение, а то или иное явление, тенденция литературного процесса. В этом случае редуцируется компонент Автор, а само явление может рассматриваться как текст, выполняя ту же функцию в структуре критической деятельности, что и художественное произведение.

Выделим из общей модели компонент Критик и рассмотрим его функционирование на первом этапе критической деятельности.

Критик как субъект критической деятельности имеет свою структуру. В данном случае мы не рассматриваем структуру сознания субъекта познания⁵⁸, нам важен момент структурирования в коммуникативном аспекте, обусловленный ситуацией интерсубъективного взаимодействия. Понятие интерсубъективности принципиально значимо для нас, поскольку выделяемые уровни структуры будут непосредственно соотноситься с направлениями интеракции. Вслед за М. Бахтиным, Г. Хайдеггером, Ю. Хабермасом, мы понимаем интерсубъективность не только как признак коммуникативной деятельности, но и как необходимое начало познания⁵⁹.

В качестве активного компонента структуры критической деятельности критик (субъект) начинает функционировать в момент целеполагания⁶⁰. Однако необходимо подробнее остановиться на той предструктуре, которая во многом определяет и содержание целей, и процесс критического суждения и оценки. Речь идет о коммуникативно-прагматическом контексте как условии понимания. Изучение этого компонента сопряжено с рядом трудностей, так как мы не располагаем достоверными сведениями о психическом состоянии, действительных мотивах критика в момент, предшествующий и совпадающий с интерпретацией и ее фиксацией. Сложность, в ряде случаев невозможность верификации выводов, к которым приходят исследователи, изучающие феномен «предпосылки», порождают критику в адрес прагмалингвистики, рецептивной эстетики. Однако интерес к этой проблеме познания – естественный результат развития эпистемологии. По мнению Е. Н. Ищенко, выйдя к новой неклассической (коммуникативной) парадигме познания, эпистемология (Ч. Пирс, Р. Барт, К. Аппель, Ю. Хабермас и др.) признает невозможность беспредпосылочности человеческого познания (изучает проблему предпосылок и оснований познания, приходит к мысли о том, что гуманитарное познание предпосылочно по природе своей, и «слой» этих предпосылок имеет сложную структуру)⁶¹. Факт наличия неосознаваемого, дорефлексивного («экзистенциального») уровня как горизонта предпонимания признают сегодня в качестве аксиомы представители коммуникативного направления в лингвистике, прагмалингвистике, в рецептивной эстетике, функциональном литературоведении, герменевтике⁶².

Таким образом, еще до момента осознанного пребывания в статусе субъекта критической деятельности, критик может быть рассмотрен в ситуации «коммуникативного контекста». Понятие «коммуникативный контекст», или «прагматический контекст» – теоретическая и когнитивная абстракция. Составим теоретическую модель контекста, предшествующего процессу планирования адресантом своей «коммуникативной партии». Описание коммуникативного контекста необходимо вести в двух плоскостях: первая охватывает совокупность пред-посылок, пред-рассудков, присущих субъекту коммуникативной деятельности (критику); вторая касается особенностей «рецептивной ситуации» определенного историко-культурного периода. В коммуникативном контексте выделяются осознаваемые и неосознаваемые предпосылки будущей интерпретационной и текстопорождающей деятельности. К бессознательным предпосылкам относим языковую компетентность субъекта, национальную принадлежность, биолого-физиологические данные, психологический тип, национально-ментальные стереотипы, фреймы и сценарии, «ситуационные модели» (Т. ван Дейк), находящиеся в эпизодической памяти и репрезентирующие предшествующий опыт коммуникации вообще, критической деятельности, знание о «рецептивной ситуации». Осознанные и чаще всего вербализуемые далее в тексте критических статей предпосылки: социально-культурный, профессиональный статус, текущее эмоциональное состояние, вкусы, политические воззрения, представление о статусе критики/литературы на сегодняшний день, способ интерпретации и текстообразования, мнения о конкретных писателях/ произведениях, ценностный ориентир. Позиция критика как «вопрошающего» может быть как осознанной, так и бессознательно предполагаемой.

Данный прагматический контекст динамичен, может меняться в ходе критической деятельности. Так, уже в момент появления мотива, целей деятельности некоторые из перечисленных предпосылок будут актуализированы, а сам ряд иерархически выстроен, пополнен (в частности, моделью коммуникативного контекста реципиента).

Теория критики, касаясь вопроса мотива критической деятельности, чаще всего представляет нам так называемые идеальные, долженствующие мотивы. Нередко подобные мотивировки встречаются и в текстах самих критических работ. Однако не исключен фактор ангажированности литературной критики, о котором пишут сами авторы⁶³. Момент ангажированности, а следовательно, присутствия «скрытого мотива» существенно важен для нас в осмыслении структуры критической деятельности в ее коммуникативно-прагматическом аспекте. Будем различать два вида интенций в рассматриваемой модели. Первая – вербализованная, вторая – скрытая, присутствующая имплицитно, прагматическая. Они вычленяются из текста критической работы, но разными методами. Обе определяются мотивами и целеполаганием. Этап целеполагания, структурно и содержательно важный для всего механизма критической деятельности и деятельности вообще, по мнению В. А. Карташева, «является императивом для всех других компонентов»⁶⁴.