Подъезды к зданию никак не охранялись, даже часовой у ворот не стоял. Собственно, и ворот никаких не имелось – чисто символический шлагбаум в весёленькую жёлто-зелёную полоску был всегда поднят. Опускали его только во дни государственных праздников – непонятно, зачем.
– Туда, – указал здоровой рукой Цергард.
Миновав шлагбаум, машина притормозила у одного из въездов, явно не парадного. Лязгнули тяжёлые раздвижные заслоны, за ними открылся плоховато освёщённый тоннель, закрученный широкой спиралью. Вдоль стен тянулись окрашенные в серый цвет трубы, связки чёрного кабеля, провода в цветной изоляции. Один провод искрил, и несколько лампочек гадко мигало мёртвым белёсым светом.
Спустившись на десять витков вниз, они оказались на огромной стоянке, такой же грязной и тёмной. Здесь было тесно, техника стояла плотными рядами, и Тапри с трудом, кое-как припарковался у стены. Среди черно-белых (зимний камуфляж) и серо-бурых (летний камуфляж) пятнистых «кваргов», облезлых автозаков и хищных «торонг» роскошный, хоть и потрёпанный «велардер» смотрелся чужеродно, будто император на балу у дворников.
– Вы не одолжите мне своё пальто? – неожиданно спросил цергард у Гвейрана, и прибавил с неприятной усмешкой. – Оно вам теперь вряд ли скоро понадобится… да, и оружие верните.
Гвейран молча выполнил просьбу. Эйнер набросил пальто на плечи, поверх собственной форменной куртки. Типа, холодно ему, озяб в пути. Он понимал – происшествия не скроешь, лишних пересудов не избежать. Разбитая машина стоит в автопарке немым свидетельством их ночных приключений. И всё-таки простреленный «велардер» это одно, а простреленный Верховный цергард – совсем другое. Это чрезвычайное происшествие государственного уровня. Ни к чему его афишировать.
– Какие будут распоряжения, господин Верховный цергард?
Это подоспел трегард Кнерс, свой человек, удачно, что дежурит именно он. За качество ремонта машины и конфиденциальность информации можно не беспокоиться, не впервой.
– Прикажите подать внутренний транспорт, – велел цергард. Разумнее было бы подняться до своего уровня на лифте, и дальше пешком, но очень уж не хотелось лишний раз шевелиться. – И распорядитесь насчёт людей, – он кивнул на спутников. – Агарда в офицерское общежитие на втором уровне, задержанного к остальным… – тут сердце Гвейрана радостно ёкнуло, но проклятущий цергард вдруг изменил решение… – или нет, давайте пока в пятую камеру.
– В пятую? – уточнил дежурный с удивлением, поднял кустистую бровь.
– Именно, – подтвердил цергард утомлённо, – и если комендант попытается возражать, передайте, что вечерком я зайду, его расстреляю… да, и машину пусть посмотрят, там пулемёт заклинило, и вообще… Еще надо подыскать нового водителя, прежний убит. Пусть наградят лентой и сообщат семье.
– Разрешите выполнять? – трегард направился к коммуникатору.
Автопарк пришёл в движение – появились конвойные, механики, прибыл двухместный транспорт для межуровневого пользования, на штабном жаргоне именуемый «зверёк» за кургузый вид и большие фары, похожие на жёлтые глаза.
Цергард отбыл, спутников его увели. Трегард Кнерс задержался возле помятого «велардера», заглянул в салон. Там была кровь. Много, много крови. И не то странно, что она там была, а то, что не только на водительском сидении, но и на двух задних креслах. Молодой агард и задержанный вышли из машины целыми-невридимыми, это трегард хорошо помнил. Как и дрянное гражданское пальто на плечах Верховного. Кнерс задумчиво потрогал бурое пятно, зачем-то понюхал испачканные пальцы. И снова шагнул к коммуникатору. Минуту спустя из подсобки приковылял человек с изуродованным, изрезанным страшными шрамами лицом, на месте его нижней челюсти висел безобразный кусок мяса. Человек нёс ведро и тряпку.
– Всё отмыть! – трегард кивнул на кровавые пятна.
Человек нечленораздельно, но браво замычал в ответ.
Гвейрана аккуратно заковали в наручники и повели к лифту. Кабина оказалась лучше, чем можно было ожидать – чисто, стены отделаны светлым пластиком, пружинящее покрытие на полу. Один из конвоиров передёрнул рычажок на панели, в окошечке высветилась цифра «-7».
Воображение рисовало Гвейрану мрачные картины, подсказанные историей другого, не этого мира: сырые казематы с кольцами для цепей, вделанными в каменную кладку стен, крошечные одиночные камеры-шкафы со скошенным полом – в такой даже на корточки не присядешь, можно только стоять сутками напролёт, смрадные, промёрзшие по углам бараки с нарами в три яруса и обледенелой дырой для слива нечистот… А в этом мире был каменный мешок – яма выдолбленная в тверди, зарешёченная сверху…
То, что предстало его взору на седьмом уровне, общим представлениям о местах заключения не соответствовало абсолютно. То есть, гулкий коридор, ведущий от лифта – мрачный, перегороженный решётками через каждые двадцать шагов, с многочисленными железными дверями, оборудованными маленькими смотровыми окошками – в эти представления вполне укладывался. Но камера! Собственно, это была и не камера вовсе, скорее, номер дорогого отеля! Широкая кровать под полосатым пледом, бархатное кресло и яшмовый столик на одной ножке, богатый кованый торшер, деревянный шкаф со свитками книг, толстый ковёр на полу… Здесь даже душевая кабина имелась, с круглым фарфоровым поддоном и перегородками матового стекла! Собственная крумская квартирка Гвейрана ни в какое сравнение не шла с этим великолепием!
На входе его обыскали, тщательно и бесцеремонно, смерили пренебрежительным взглядом – видно, не к таким гостям тут привыкли – и оставили одного, заперли на стальной засов. Арестованный с наслаждением подставил замёрзшее, затёкшее тело под тёплые длинные струи воды, и сынова подумал, что цергард Эйнер, пожалуй, и в самом деле не так уж плох… или это только игра в доброго полицейского?
Выйдя из душевой, он обнаружил на столе блюдо с печёными овощами под мясным соусом аваль. Съел – давненько не приходилось так-то пировать. И лёг поспать с дальней дороги. Хотя, по-хорошему, не спать надо было, а продумать, наконец, будущую линию поведения.
Эйнер с размаху рухнул на кровать – и тут же об этом пожалел. Толчок резкой болью отозвался в прострелено плече. Он лежал, мёрз, дрожал и понимал, что согреться ему не удастся. Надо встать. В душ. До душевой – двадцать шагов… Вольно ж было покойному отцу занять такие огромные апартаменты! Термос с харатом на столе в домашнем кабинете, может, еще не остыл за сутки… Пятнадцать шагов. Вызвать по коммуникатору адъютанта? Всё равно придётся вставать… Да и сволочь он, адъютант Шру, и как бы не шпион, подосланный цергардом Репром, надо от него избавиться при случае. Сказать дядьке Хриту, чтобы устроил аварию? Или просто прогнать за нерасторопность? Тьфу, да не до Шру ему сейчас! Самому бы в живых остаться!
С этой мыслью он и заснул.
Проспал часов пять, до самого второго рассвета. Проснулся от головной боли – и неудивительно. Всем известно, как вредно спать в межвосходье. Сел, и понял, что нечем дышать – из носа льёт в три ручья. Этого не хватало! Помереть во цвете лет, и не от ран, как доблестный солдат отечества, а от простуды, как хилое «дитя болот»!.. Впрочем, таков он и есть на самом деле, а если чем-то и отличается от собратьев по мутации, то не его в том заслуга, а отцовская. Если бы случился у отца здоровый сын, а не радиационный урод, и он занимался бы его физическим воспитанием так же фанатично и безжалостно, как было с Эйнером, если бы нормальный ребёнок затрачивал столько усилий, сколько пришлось затратить «болотному», он наверняка вырос бы чемпионом мира по всем спортивным показателям и дисциплинам, и ходил бы увешанный значками и лентами с ног до головы. Эйнер же добился только одного – был не хуже других, нормальных. «Годен к строевой» – была раньше такая формулировка, устарела лет пять как. Теперь призывают и «детей болот», независимо от степени «годности», пушечному мясу большого здоровья не требуется…
Цергард встал – разлеживаться дальше было некогда, накопились дела. И одно из них, до сих пор не допрошенное, ждало в спецкамере номер пять. Кое-как сменив заляпанную кровью, порванную форму на свежую, придерживаясь на всякий случай за стеночку, Эйнер побрёл в рабочий кабинет.
Привели Гвейрана, свежего и сытого на вид. Тут только цергард вспомнил, что со вчерашнего дня крошки во рту не держал. Велел принести пирогов из буфета, но есть не стал – тошнило. Поставил перед арестованным.
– Угощайтесь, – помолчал, и добавил, – ну, кватты я вам не предлагаю, давайте сразу к делу. Где ОНО?
– Что – оно? – озадаченно уточнил Гвейран, он и вправду не понял, о чём речь.
Цергард чихнул.
– Откуда я знаю, что? То, чем вы прибыли на нашу планету. Транспортное средство. Уж не знаю, как вы его называете.
Гвейран поперхнулся пирогом. Поднял брови. Спросил невежливо, но очень спокойно (ох, как нелегко давалось ему это напускное равнодушие!):
– Вы вообще в своём уме?
– Более чем! – усмехнулся цергард и нехорошо закашлялся. Выглядел он совсем скверно.
– В больны, – сказал Гвейран, бросил взгляд на новую куртку, – вы сегодня перевязку делали?
– Сделаю, – обещал цергард, – не отвлекайтесь. Отвечайте на вопрос.
– Я ничего не могу вам ответить. Я не понимаю вопроса.
Цергард откинулся на спинку огромного чёрного кресла, прикрыл глаза, обведённые тёмными кругами. Хлюпнул носом. Страшно ему не было – привык. Давно привык.
– Всё вы понимаете! – сказал с лёгким раздражением. – Знаете, вы мне надоели. Вы и вся ваша компания. Не понимаю, к чему отпираться? Я всё равно добьюсь своего. Если вы не цените цивилизованно обращения – что ж, будет другое. Так и передайте вашим… соплеменникам!.. Увести! – он вызвал конвой.
– Назад в пятую? – уточнил охранник.
– Нет, к остальным.
…Ну, нет у него сейчас сил на интеллектуальные игры с внеземным разумом! Мнимый доктор Гвейран может и до завтра подождать, не к спеху. Сейчас лучше решить вопрос с адъютантом.
Шру явился на вызов спустя три минуты. Целых три минуты! Безобразие! Где его вечно носят пьяные черти?! Не адъютант – подвода тихоходная! Не подходит нам такой! Уволен! Привести вчерашнего агарда! Того, что из Крума. Что значит, не знаете где? У нас контрразведка или женская санитарная школа? В офицерском общежитии, на втором уровне!.. Разрешаю, исполняйте. Давно пора!
Агарда Эйнер не дождался. Потому что запищал настольный коммуникатор, и сердитым голосом цергарда Сварны попросил зайти к нему в кабинет как можно скорее.
Теоретически, один Верховный цергард вовсе не обязан подчиняться другому. Но толстый, вальяжный Сварна был единственным преданным другом покойного цергарда Регана, и к сыну его относился как к близкому человеку, пожалуй, даже лучше, чем родной отец. Беспокоился, старался опекать… Вот и теперь, наверняка, услышал доклад о простреленном «велардере», перепугался… Надо сходить, успокоить. Благо, недалеко.
Сварна поджидал Эйнера на пороге кабинета, рыскал туда-сюда мимо двери, как зверь в клетке. Обычно он не любил много двигаться, но волнение было слишком велико, мешало усидеть на месте. Раньше, в молодые годы, ещё не сделавшись одним из военных правителей Арингорада, Сварна был совсем другим человеком – стройным, подтянутым штабным офицером с нервами-канатами и квадратным волевым подбородком. Возможно, он чуть больше остальных ценил комфорт, любил хорошую еду и с некоторой ленцой относился к физическим нагрузкам. Однако, это не помешало ему достичь самых вершин государственной иерархии. Достигнув же их, он позволил своим маленьким слабостям перерасти в большие. Стал толст, неповоротлив, одышлив и сентиментален, подбородок его скрыли тяжёлые складки жира, и теперь только на портрете, шестом в ряду, можно было увидеть его настоящую волевую форму. Но собственные телесные трансформации цергарда Сварну нисколько не печалили – какой есть, такой есть, отчитываться не перед кем.
А печалило его поведение цергарда Эйнера, сына его любимого, безвременно ушедшего товарища. Конечно, по молодости всех тянет на приключения и авантюры, но надо же и меру знать! Слыханное ли дело – ночью, по трассе, без танкового сопровождения! Это же чистое безумие в наше время! Люди нашего положения не вправе так рисковать собой!..
И всё в таком духе. Доложили, значит. Что и следовало ожидать.
Сварна отчитывал равноправного своего соратника, как учитель – нашкодившего школьника. Тот слушал и улыбался. Обидно не было – за громкими словами о священном долге перед страдающим народом, о врагах, которые не дремлют, и прочей чепухе скрывалась искренняя человеческая тревога. Цергард продолжал метаться по комнате, толстые щёки тряслись, на глаза наворачивались слёзы. У него не как-то не случилось своей семьи, и Эйнер был единственным, кого он любил на этом свете. Вот почему он говорил, говорил, и никак не мог остановиться. Пока собеседник не расчихался, громко и отчаянно. И цергард Сварна тут же позабыл и народе, и о коварных врагах его.
– Боже мой! – всплеснул он пухлыми руками, – а почему ты В ТАКОМ ВИДЕ?! – заметил, наконец! – Отвечай сейчас же, что случилось?! Ты нездоров?! – он чуть не плача, кинулся к коммуникатору, потребовал врача.
– Не надо мне врача! – поспешил отказаться Эйнер. – Мне и так хорошо.
– Хорошо? – вскрикнул Сварна. – Ты себя в зеркале видел? Господи, мальчик, да что же с тобой происходит?! Отец мучил тебя столько лет, но теперь, когда его, на наше горе, не стало, зачем ты продолжаешь себя мучить?!
– Привычка – вторая натура! – улыбнулся цергард чуть развязно. Разговор стал ему неприятен.
Явился трегард Грасс – личный врач Сварны, приставленный к нему по причине сердечной астмы. Взглянул на Эйнер и попросил снять куртку. Тот снисходительно подчинился. Под курткой была рубашка со вспоротым рукавом, вся в пятнах, старых побуревших и свежих красных.
– А-ах! – сказал цергард Сварна и сполз на пол по стене – штабные офицеры не любят крови. Врач кинулся к нему с каплями.
– Ну, занимайтесь, – усмехнулся Эйнер и ушёл.
И в коридоре нос к носу столкнулся с форгардом Дрианом из отдела по контролю за общественным порядком. Как назло. Не то чтобы он Дриана не любил, просто тот был очень многословен, имел привычку любую свою мысль повторять дважды. Вот и теперь он два раза подряд доложил, что подростки из трудового молодёжного лагеря «Стрела Возмездия» третий день отказываются выходить на работу по причине незаконно урезанного пайка.
– А почему этим занимаетесь вы, и докладываете об этом мне? – удивился Эйнер, – Неужели отдел образования не в состоянии решать свои воспитательные проблемы самостоятельно? – его, по молодости лет, порой ещё ставили в тупик бюрократические коллизии.
Тогда Дриан очень обстоятельно поведал, что разбор завалов относится к разряду работ стратегической важности, срыв их (по вине, заметьте, продовольственного департамента!) квалифицируется как саботаж и подрыв обороноспособности государства, значит, дело выходит из прямой юрисдикции отдела образования и должно рассматриваться именно его, форгарда Дриана, ведомством. При этом, в спорном случае, последнее слово остаётся за Верховным цергардом Эйнером, лично курирующим это направление.
Верховный Цергард Эйнер нахмурился, стараясь припомнить, когда именно, на каком из заседаний, на него успели повесить «это направление», причём так ловко, что сам он этого даже не заметил. Ничего не вспомнил, зато принял решение.
– Ну, раз подрыв обороноспособности, так отправьте-ка всех на южный фронт. Чтоб другим неповадно было, – сказал он и хотел уйти, но пожилой форгард вдруг изменился в лице.
– Господин Верховный Цергард! – воззвал он с отчаянием в голосе. – Но как же так?! Ведь они совсем ещё дети! И паёк им урезали без всяких оснований, перевели с военного на тыловой… А ведь там, в завалах, неразорвавшиеся бомбы…
Эйнер искренне возмутился.
– Дети? Маленькие? Тогда зачем их вообще запихали в лагерь?
– Дети, конечно дети. Лет четырнадцать-пятнадать не больше…
Цергард удивился ещё больше. Ему живо вспомнилось собственное пятнадцатилетие, как лежат они в болоте на животах, грызут по очереди, на троих, подплесневелый сухарь – за его, именинника, здоровье, а пули свищут над головами, и гнус звенит в ушах, лезет в узкие, как у северян-меннохов, слезящиеся глаза. А потом Прави Иг-ат, один из них троих, вдруг престал возвращать кусок, жрёт и жрёт в одно рыло. Тогда Верен Сор-ат толкнул локтем – отдай, он и завалился вбок, с сухарём в зубах, с дыркой во лбу. Ничего. Разжали рот, забрали огрызок – не пропадать же добру…
В тот год случился большой прорыв Набара на южном направлении, школьников угоняли на фронт колоннами, отец был очень доволен. «Пусть парень пороху понюхает» – сказал он другу Сварне, попытавшемуся остановить «это безумие». У других Верховных тоже были дети – и у Добана, и у Кузара, и у Репра двое, и у Азры… На фронт пошёл один Эйнер. Тогда он, с одной стороны, был даже рад этому – мальчишек, по глупости, всегда влечёт война – с другой, затаил обиду на отца. Ему казалось, тот нарочно ищет возможность избавиться от неудачного и нелюбимого отпрыска-мутанта, его же собственными стараниями «годного к строевой»…
От воспоминаний о сухаре Эйнеру сделалось нехорошо.
– Всех на южный фронт, – отрезал он сухо. – Паёк урезали, скажите, нежности, какие!
И тут случилось нечто, невероятное по своей дикости!
Форгард Дриан, всегда такой сдержанный, такой скучный, такой равнодушно-беспощадный к врагам Отечества, вдруг повалился ему в ноги!
– Умоляю!!! – прохрипел он сквозь слёзы. – У-мо-ляю!!!
– Да что с вами?! Прекратите! – Эйнер в панике пятился, Дриан полз следом, то обнимал его колени, то пытался ловить и целовать руки, будто преданный раб – императору эпохи Тараг. – Что случилось-то?!!
– Мой сын! – лепетал Ледяной Дриан. – Мой мальчик! Он там, в лагере! Не погубите!!!
Вот теперь он всё понял. Стало ясно, откуда у «незаконно» обделённых парней из «Стрелы возмездия» взялось столько наглости, что они осмелились устраивать забастовки в военное время. Лагерь был элитным, тёплое местечко для великовозрастных отпрысков высоких городских чинов. По-хорошему, следовало бы проявить принципиальность: на фронт, всех на фронт! Но зачем наживать новых врагов, если и старых недоброжелателей хватает?
– Ну, хорошо, – уступил Верховный Цергард будто бы нехотя. – Только из уважения к вашим отцовским чувствам. Оставьте детей в лагере. Но, – добавил мстительно, – паёк урезать до иждивенческого. В назидание.
Форгард принялся униженно благодарить – еле отбился.
Безобразная сцена совсем выбила Эйнера из колеи, стало жарко ушам. Хорошо ещё, в коридоре не оказалось посторонних! Стыд, ох, какой стыд! Отец никогда не стал бы так унижаться ради него, он лучше умер бы… Хотя, нет. Чтобы не унижаться, он позволил бы убить своего сына.
Ушам сделалось ещё жарче: цергард понял, что до боли завидует незнакомым обнаглевшим парням из «Стрелы возмездия». Не потому, что те счастливо избежали фронта. Потому что им достались другие отцы.
Но долго расстраиваться по этому поводу Верховный цергард себе не позволил – сколько можно переживать из-за отношений с человеком, которого давно нет в живых? Что было, то прошло, надо думать о насущном. А самым насущным на данный момент являлся Верен Сор-ат, тот парень, с которым вместе грызли сухари на болотах.
У них вообще было много общего, кроме сухарей. Вместе ходили в школу, не специальную – самую простую, если не сказать, плохую. Нет, учили там хорошо, по стандарту. Кормили гнусно. Били нещадно, за провинности и без – для страху. И Эйнеру Рег-ату поблажек не было никаких, о положении его отца просто никто не догадывался (на людях его роль исполнял адъютант Брад, с большим удовольствием отвешивал мнимому сыну затрещины). Поблажки случались Верену, его лупили реже – боялись зашибить. Это в наши дни на трёх нормальных детей рождается один «болотный», а двадцать с лишним лет назад их были единицы. Они становились изгоями, но обращались с ними, по незнанию, осторожно. По крайней мере, с самыми дохлым на вид.
О проекте
О подписке