Глава 1
Катя
Чепи-Фея

Без обыкновенных людей не бывает великих.

Закон стаи

Москва, июнь 2014 года

«Главное, чтоб не было больно. Чтоб сразу – раз, и нет меня», – подумала Катя, и от этих мыслей ее вдруг сильно затошнило, так, что она побоялась, что вырвет прямо здесь, на бордюре пологой крыши.

Екатерина Соколова смотрела вниз с высоты четырнадцатиэтажного дома и не чувствовала страха. Стояло ранее утро, и внизу никого не было, даже дворник дядя Вова еще не вышел шаркать своей метлой по асфальту и будить этой монотонной мелодией жителей большого дома.

Екатерина пришла сюда еще вчера, ей попросту некуда было больше идти, но вечером она так и не смогла дождаться, пока уйдет дворовая шпана, поэтому присела в угол плоской крыши и от усталости уснула – сказались истерики последних дней. Благо на дворе лето. Правда, ночью все же не жарко, потому Катя укуталась в свою любимую ветровку, некогда ярко-желтую, сейчас же она бессовестно выгорела, но от этого не перестала сохранять тепло тела словно термос. Ее подарила мама, и поэтому это была не просто ветровка, а талисман, воспоминание, это была часть ее прошлой жизни, которая, уже непонятно, была на самом деле или приснилась ей.

Сон под открытым небом оказался лучшим из тех, что у нее был за последние пять лет. Катя наконец-то выспалась – здесь, на крыше простого дома в спальном районе города Москвы.

Проснувшись с первыми лучами солнца, она вновь встала на то же место, что и вчера. Идея была проста: она не хотела никого пугать, а дворник дядя Вова – он сильный, он Афган прошел и не такое видел. Когда найдет ее, то сразу вызовет полицию, и те оцепят место падения. Все, никаких травм для маленьких и взрослых. Сейчас надо лишь сделать шаг, и весь тот ужас, что свалился на Катю, перестанет существовать. Нет, он останется здесь, на земле, такие кошмары не исчезают бесследно, но ей уже будет все равно.

Господи, какой же короткой оказалась ее жизнь! Кто бы мог подумать… а ведь так хорошо все начиналось. Не детство, а вечный праздник. Папа, мама, городской парк и мороженое летом. Зимой елки и подарки от Деда Мороза. Кто самая красивая снежинка? Конечно, Катенька Соколова. Кто будет читать главный стишок? Естественно, наша красавица! А грамоту за отличную учебу и путевку в «Океан» кому? Катеньке Соколовой, кому же еще! Первым потрясением, звоночком грядущих неудач был уход папы. Нет, ушел он просто – перенеся сумку со своими вещами буквально в соседний дом. Потрясением же для двенадцатилетней тогда Кати было то, что взрослый мужчина, который еще недавно забавно целовал ее в носик и называл принцессой, вдруг стал прятаться от нее. При встрече на улице старался перебежать дорогу. Мама же, когда объясняла, почему нет денег, рассказывала Кате, что папа уволился с хорошей работы, где платили официально, и устроился на меньшую, но с зарплатой в конверте, чтоб не платить положенные алименты, а ограничиться смехотворной выплатой в тысячу рублей как безработный. Мир розовых пони и единорогов тут же потускнел, но тогда Катерина отказывалась в это верить и все-таки подкараулила отца. Ей даже сейчас не хотелось вспоминать, как он был жалок, что-то мямлил, отвратительно унижал маму, говоря, что это она виновата в том, что он ушел, и считал мамины деньги, объясняя Кате, что она и сама вполне может ее содержать.

Больше она с отцом не разговаривала. Никогда. Да и он не горел желанием. Он по-прежнему жил в соседнем доме, в новой семье, с годовалым на тот момент сыном – видимо, связь с этой женщиной была давняя, – а при случайной встрече с Катей всегда отводил глаза. Не пришел отец даже на похороны мамы, хотя, справедливости ради, он мог и не знать о ее горе. Катя не стала специально его оповещать, не было ни желания, ни сил.

Но удар от нерадивого родителя Катя тогда смогла пережить, ведь рядом была мама, она сказала: мы справимся – и они справились. В старших классах, в общем-то, ничего не поменялось: самая красивая, самая умная, самая талантливая. Как там в кино? Спортсменка, комсомолка и просто красавица.

Когда Катя получала аттестат с отличием и золотой медалью в статусе королевы выпускного бала, казалось, что впереди ее ждут только счастье и успех, с такими-то данными. Но не все в этой жизни зависит от Бога, многое от дьявола. Пойдя в поход после выпускного, они, видимо, его разбудили, где-то там, в тайге, на реке Гилюй, рассказывая свои желания черноголовой сойке. Именно тогда, после рокового похода началось ее падение вниз, на самое дно – вот оно и привело ее на эту крышу.

Если бы знала мама…

Мысли о маме вновь вызвали приступ истерики, Екатерина не удержалась и закричала в голос на весь спальный микрорайон:

– А-А-А-А-А-А-А-А!!!

Ее крик почему-то потонул в тишине спящего города и даже не пронесся эхом над домами, а пропал, прямо как она сейчас, когда сделает шаг в вечность.

– Прости, мама, что не пришла к тебе попрощаться, – сказала вслух Катя, и ей очень захотелось, чтоб мама ее услышала. – Прости меня, что мы не встретимся там. Ты ведь в раю, точно в раю, а я сразу в ад! – вновь закричала она, словно пытаясь достучаться до небес и ожидая от них ответа.

Но те равнодушно молчали, показывая тем самым, что им плевать на нее, маленькую песчинку, одну из миллиона таких же заблудших душ. Катя много видела подобных ей за последние пять лет. Одни были уже мертвы, хоть и передвигались еще по земле: они ели, пили, спали, но душа уже давно была пуста. Другие же, как и Катя, надеялись на Бога. Повторяя про себя: помоги, услышь меня, это я, мне плохо. Большинство так и не были услышаны. Бог забыл про них, вычеркнул из списков навсегда, как и Екатерину Соколову. За грехи, все за грехи.

Перестав ждать ответа с небес, Катя уже занесла ногу для решающего шага, как вдруг зазвонил телефон. Такой земной и обыкновенный, и потому нелепый во всей ее истории, когда она напоследок попыталась поговорить с небом и с самой собой.

От неожиданности, а может, потому, что Катя и правда хотела оттянуть этот страшный момент и просто искала предлог, она достала телефон из заднего кармана джинсов и, даже не посмотрев, кто звонит, сразу ответила:

– Алло, – хрипло произнесла она.

Только сейчас, сказав свое еле слышное «алло», Екатерина поняла, что на самом деле звонить ей в четыре тридцать утра может только один человек – Дмитрий, и от предчувствия радости сердце заколотилось. Он одумался, ему стыдно, и звонит он попросить прощения и сказать, как любит ее.

– Ой, блин, плости, Соколова, – услышала она женский голос и от разочарования беззвучно заплакала. Это был не он. – Я забыла, что ты в Москве живешь, у тебя, навелное, ночь еще. Точно, вот посчитала, ага, четыле утла у тебя. А ты чего не спишь-то?

Катя неловко слезла с высокого бордюра пологой крыши и, выдохнув, спросила:

– Кто это?

– Здлавствуйте пожалуйста, – протянул женский голос, очень знакомо не выговаривая букву «р». Воспоминания, связанные с этим голосом, были какие-то до боли родные, но они никак не хотели всплывать в памяти, лишь мелькали где-то на ее задворках. – Ты мне сейчас скажи, ты сплосонья это или зазналась там в своей Москве?

Катя ничего не отвечала, мозг отказывался предлагать что-то стоящее, словно он решил, что уже лежит там, на асфальте, и ему не придется никогда больше думать.

– Эй, Соколова, ты куда плопала? Валианты хоть будут или мне пледставиться? – продолжал говорить женский голос, который Катя никак не могла вспомнить, но понимала, что это кто-то оттуда, из другой жизни; оттуда, где была еще жива мама; оттуда, где вся жизнь еще была впереди.

– Вы из Хабаровска? – спросила неуверенно Катя.

– Ха, – засмеялся женский голос, – если ты так будешь узнавать, тогда мы и к моей ночи не добелемся до нужного лезультата. Колоче, Соколова, я понимаю, четыле утра, я сама виновата, что так лано. Я Ила Дивова. Вспомнила? Ну же, одиннадцатый Б, «мы называем себя стая, шутя учебники листая, мы называем себя сила, ведь учит нас святая Ангелина»? – пропела она коряво.

– Привет, – сказала так же равнодушно Катя и пожалела, что вообще взяла трубку. Она давно уже забыла школу и все, что с ней связано. Она похоронила эти воспоминания там же, на могиле мамы спустя год после вручения аттестата, слишком много на нее тогда всего свалилось. Именно тогда она твердо пообещала себе, что как только у нее получится уехать, то сразу же все забудет, и при первой возможности отправилась в Москву.

Ирка Дивова. Как же она ее сразу не вспомнила? Ведь это было так драматично, что девочке, не выговаривающей букву «р», родители дали имя Ира. Конечно же, они не могли об этом знать заранее и, надо сказать, очень долго водили ее по логопедам, но звонкая буква так и не далась пухленькой активистке до окончания школы и, судя по ее речи, позже тоже ничего не получилось.

«Надо же, – подумала Катя, – мне, видимо, удалось сдержать слово, данное на могиле матери, и я действительно почти все забыла: Вальку, Хабаровск, школу, стаю, страшный поход после экзаменов, «Сонькин пуп» и черноголовую сойку. Именно тогда все изменилось, именно тогда черная полоса сменила белую. Забыла я и смешную одноклассницу Ирку Дивову».

Это произошло, конечно, не сразу. Для того, чтоб притупить воспоминания, понадобилось несколько лет, но новые жизненные обстоятельства вытеснили старые неприятные, и мысль, что все произошедшее было вовсе не с ней, а в каком-то страшном фильме, который она смотрела очень давно, прочно засела в голове.

– Ну то, что ты мне не лада, – сказала Ирка, – это я спишу на твое ланнее утло и мой неуместный звонок, но лаз ты взяла тлубку, то слушай. У нас же пятнадцать лет с окончания школы, вот я лешила вечел выпускников сделать. К юбилею школы на это даже деньги выделили. Плилетай.

Бывшая одноклассница так смешно коверкала слова, что Катя просто не могла на нее злиться. Молча бросить трубку тоже почему-то показалось некрасивым поступком, и Катя начала неумело оправдываться.

– Нет, я не смогу, – ответила она глухо. Ей действительно было все это неинтересно, у Екатерины Соколовой рухнула жизнь, какая может быть встреча выпускников, когда все, конец.

– Как знаешь, – расстроилась Ира. – Если надумаешь, это мой телефон, я, между плочим, в олгкомитете, и вообще, ты знаешь, кто там будет?

Видимо, собеседница еще не поняла, что Кате абсолютно безразличен состав встречи, и пыталась все еще ее заинтересовать.

– Знаешь, кто будет? – повторила она, держа интригу и пытаясь вывести Катю на разговор. – Сам Анатолий Стоянов, ты даже, насколько я помню, целовалась с ним.

– Я не приеду, – повторила равнодушно Катя, никак не среагировав на фамилию крутого одноклассника, уже давно ставшего легендой всего Хабаровска, хоть он и уехал оттуда, как и Катя, пятнадцать лет назад, но его любили, им гордились. Екатерина видела его по телевизору – сначала он вел несколько топовых программ, а после и вовсе стал директором канала, но почему-то такой успешный человек никак не ассоциировался у нее с тем мальчиком, которого они прозвали Чуа – Змея. Это был для нее какой-то другой человек, и потому никакой ностальгии его образ не вызывал.

– Зля ты так, у тебя же мама здесь похолонена, вот ее бы навестила – навелное, сто лет не была на могиле, – сказала Ира печальным голосом. Видимо, она решила использовать все аргументы разом. – Надумаешь – звони, я знаю, что ты квалтилу в Хабаловске плодала, так что можешь спокойно пожить у меня, я одна в холомах обитаю, мама с папой уже давно в Тай пелеблались, ближе к молю. Меня зовут, да вот не хочу я, скучно мне там. Моле, солнце и одиночество. Здесь у меня нет-нет да женихи какие появляются. Опять же подлуги, лабота, а там я себя пенсионелом чувствую. Только это, если все же поедешь, захвати свою часть калты. Ну, ту, поняла, о чем я? Мы плидумали клевый квест! Калта как входной билет. Давай, жду, на вечелний самолет ты еще успеешь.

Катя на миг попыталась представить, как сейчас может выглядеть Ира Дивова, и не смогла. Слушая смешную речь, она почему-то по-прежнему представляла ее невысокой сбитой девушкой, глупой и очень инициативной, с ровным каре блекло-русых волос и круглым лицом. Даже тот факт, что у нее уже тогда были состоятельные родители, не менял ничего. Ирка была Улджи, по сути, и носила это прозвище, ничуть не смущаясь. Они тогда все брали себе имена индейцев, ведь они были стаей, а к Ирке оно приклеилось само, потому что означало «луна». Круглолицая луна.

– Ну же, Чепи, давай, будет клуто, – вновь послышались уговоры, и Ирка, будто бы прочитав ее мысли, назвала Катино прозвище, означавшее «фея».

А она уже не фея, давно не фея, Катю уже пять лет как называют отбитой.

– Прощай, – сказала Катя немного раздраженно и нажала на телефоне отбой. Забытое имя прозвучало как катализатор. Екатерина вдруг вспомнила все то, что, казалось, осталось в Хабаровске навсегда – и хорошее, и плохое. Она точно проснулась от своего московского кошмара, и мысли забегали в ее голове.

«Очень странно, что прошлое постучалось именно сейчас, в эту секунду, – подумала она. – А может быть, наоборот, закономерно, может, это знак. Именно оттуда и пошли все мои неудачи. Видимо, не спас переезд в столицу и маниакальное желание все забыть. Даже не так: не помогло желание сделать вид, что все было не со мной, и это был лишь сон или плохой сериал по телевизору, который надо срочно выбросить из головы. Не получилось уговорить себя, что я не виновата в том, что Валька пропал. Оттуда все беды, там они начались, видимо, там и должны закончиться».

Екатерина подошла к рюкзаку, который лежал тут же со всеми документами и старыми фотографиями – все, что у нее осталось, – и достала из бокового кармана смятые купюры. Вчера ей их сунул Дмитрий – некрасиво, немного брезгливо бросил в карман рюкзака, а у Кати просто не было ни физических, ни моральных сил, чтоб вернуть их ему.

Видимо, действительно, в этой жизни все имеет смысл. Денег было немного, но хватало как раз на билет в Хабаровск, в один конец.

«Может быть, это судьба, – подумала Катя, – и мне нужно вернуться туда, где все началось, а высокие дома, в конце концов, есть везде».

Катя вытерла слезы, подхватила свой рюкзак и стала спускаться с крыши, так и не заметив, что кто-то очень пристально за ней наблюдает.