Советским актерам посвящается

Есть только тот мир, в котором ты действуешь. Только он для тебя реален. Художник сам, своею игрой преобразует его в реальность. Если ты сумеешь сделать это, ты станешь актером…

Александр Горбовский, «По системе Станиславского»

 
Мне, неведомый зритель мой, братом стань:
В наших жилах общая кровь.
Этот ситцевый занавес – хрупкая грань
Двух знакомых, похожих миров.
Никогда не прервется их разговор
Языком огней или нот.
Ты сегодня зритель, а я – актер,
Завтра будет наоборот.
 

Екатерина Ачилова

* * *

Первым его вопросом было:

– Какой это город?

Потом:

– Какая страна?

И, наконец:

– Какое время?!!

Под ногами блестел песок. Ровный, плотный, утоптанный. Над головой простиралось синее небо. Такого цвета Максим не видел нигде и никогда. Даже на юге, даже в горах, куда ходил в походы. Небо завораживало. Настоящая, ни с чем не сравнимая синь. Он вдохнул – и закашлялся. Воздух был не просто чистым или свежим, насыщенным сотнями ароматов. Он был таким острым, таким плотным, что раздирал легкие. После нескольких глубоких вдохов начала кружиться голова. Таким воздухом не могли похвастаться даже алтайские деревушки, не говоря уже о задымленных городах! Максим, конечно, не бывал в джунглях Амазонки, но подозревал, что подобного изобилия кислорода и там нет.

Максим потрясенно озирался. Вокруг амфитеатром поднимались скамьи, сплошь заполненные народом. Люди толпились даже в проходах. Мужчины, женщины, дети, старики. Пестрели одеяния – синие, зеленые, красные, черные, желтые. Но преобладал, пожалуй, белый цвет. Или так казалось, потому что в белое были облачены зрители, сидевшие ближе всего к мраморному барьеру? Точнее, зрительницы. Пять или шесть девушек, расположившихся особняком. Молодые и миловидные, особенно одна, рыженькая, прижавшая ладони к щекам. Она приоткрыла рот, точно ребенок, захваченный невиданным зрелищем.

Остальные места в первом, втором и третьем рядах занимали только мужчины, также, впрочем, одетые в белое. Но вот полоса белых одежд прерывалась. Невысокая балюстрада отделяла просторную ложу. В ложе помещалась не скамья, а кушетка, и на ней – грузный мужчина, облаченный в пурпур. За его спиной стояли несколько человек. Поблескивали воинские доспехи.

Максим продолжал оглядываться. Видел лица. Сотни, тысячи лиц, расширившиеся глаза, раскрытые рты. Ловил устремленные со всех сторон взгляды.

Неужели толпа собралась ради его скромной персоны? Бесспорно! Зрители указывали на него пальцами и кричали. Точнее, кричали, вопили, орали, визжали…

Приветствовали его? Или освистывали? Максим понять не мог.

Представил себя со стороны. На лице – слой грима. Светлые волосы коротко подстрижены (не нашлось подходящего парика, и в последний момент парикмахер просто наскоро обкорнал Максима). На запястьях – жестяные браслеты, раскрашенные золотой краской. Одет в серую тряпку, именуемую туникой^[1]. Поверх туники – панцирь, то есть, другая тряпка, разрисованная серебряными чешуйками.

Прямо сказать – зрелище посредственное. И никак не объясняет исступления публики.

В это мгновение зрители в едином порыве сорвались с мест. Теперь они голосили, указывая куда-то за спину Максима. Тот оглянулся. Распахнулись массивные ворота, и на арену великолепным прыжком выскочил лев.

Арена?! Лев?! Максим покрылся холодным потом. Что же это? Где он?! В Древнем Риме?! Не может быть! Сон! Бред!

Под ногами скрипел песок, солнце слепило глаза, рокотала толпа. Наяву.

Он в Древнем Риме! Но, как он попал сюда?!

Этого Максим не знал. Конечно, в детстве мечтал изобрести Машину Времени. Жаждал путешествовать по эпохам. А сейчас рвался вернуться домой. Но, увы, Машины Времени не было. Он ведь ее так и не изобрел!

Максим не понимал, как перенесся в прошлое.

Провалился. Да, больше всего это было похоже на падение с высоты. Раздвинулся занавес, зажглись прожектора – точно фиолетовая молния вспорола темноту зрительного зала, и Максим выступил на сцену со словами: «Ave, Caesar, imperator, morituri te salutant! – Здравствуй, Цезарь^[2], император, идущие на смерть приветствуют тебя!» Это были его единственные слова в пьесе, и Максим готовился произнести их так, чтобы навек запечатлеть в памяти зрителей. Разумеется, заканчивая театральный институт, он мечтал не о фразах типа: «Кушать подано», а о монологах Гамлета и Бориса Годунова. Но так уж ему повезло, что окончание института совпало с кончиной Искусства, и с тех пор ему неизменно предлагали роли бандитов в сценариях, которые писали отнюдь не Шекспиры.

Максим работал грузчиком и слесарем, шофером и столяром. Он бы охотно сыграл и грузчика, и слесаря, и шофера, и столяра, и пекаря, и токаря, но героями дня неизменно оставались бандиты.

Поэтому в тридцать два года Максим ухватился за коротенький эпизод в исторической пьесе с восторгом, какой в двадцать два не испытал бы, даже получив главную роль.

Он любую работу выполнял добросовестно, а Театр любил пламенно, потому за время постановки перечитал все, что мог, о Древнем Риме, досконально изучил римские залы в Эрмитаже и… вышел на сцену.

Максим всегда выступал за реализм в искусстве.

Но не до такой же степени!!!

Лев остановился, встряхнулся, повел носом. Медленно потянул задние лапы. Затем изогнулся и потянул передние, в восхитительном зевке обнажил клыки. Ударил себя хвостом по бокам. И начал приближаться.

Максим повернулся в другую сторону. Из противоположных ворот вырвался воин с занесенным мечом, наряженный весьма живописно. На нем не было ничего, кроме набедренной повязки. (Если не считать, конечно, всклокоченных волос и бороды). «Гладиатор? Нет, бестиарий – боец с дикими зверями». Впрочем, точность названий сейчас вряд ли была важна.

Максим стоял как раз посередине между бестиарием и львом. И, похоже, чем-то раздражал обоих. Во всяком случае, бестиарий закричал, а лев зарычал. Максим бросился к барьеру, ограждавшему места для зрителей. Слишком высоко – не допрыгнуть!

Лев был уже совсем рядом и готовился напасть. Цирк взревел. Рыженькая девушка в первом ряду («Непорочная весталка^[3]», – осенило Максима) завизжала и упала в обморок. Подобной чувствительности в римлянках он не предполагал.

Максим развернулся к зверю кормой, опустился на четвереньки и стремительно принялся рыть арену. Кажется, этот трюк он видел в «Цирке». Песок был сухой, поддавался легко. Потом начался слой земли, копать стало труднее, мелкие камешки расцарапывали ладони, забивались под ногти. Максим не чувствовал. Исступленно разрывал землю. На льва обрушился песчаный смерч. Зверь от удивления осел на задние лапы.

Максим выпрямился и швырнул горсть земли в лицо подбегавшего бестиария. Боец споткнулся и рухнул ничком.

Цирк снова взревел. Весталка пришла в себя и, сорвав с головы венок, швырнула Максиму. Венок угодил точно в нос льву. У зверя сдали нервы. Поджав хвост, царь зверей побежал прочь с арены. Цирковые служители, обязанные разъярять зверей ударами копий и натравливать на бойцов, от растерянности расступились, и лев укрылся в клетке.

Поистине, такого короткого и победоносного сражения Рим еще не видывал. О подобных овациях актер Максим не смел и мечтать. Стоял, обливаясь потом. На зубах скрипел песок. По лицу расплывался размытый потом грим.

Как-то он сообразил, что поклониться следует прежде всего мраморной ложе, точнее, грузному человеку в пурпуре и золотом венце. В ответ венценосец зевнул. Кажется, он был единственным, кого не взволновало происшедшее. «Такого и Станиславский не растрогал бы», – заключил Максим себе в утешение. И перенес благосклонное внимание на весталку. Отвечая на улыбки девушки, Максим испытывал смутное беспокойство. Тревожился, не провалится ли из-за его отсутствия премьера в театре.

Крики восторга не смолкали, и начитанный Максим уже видел себя вторым Спартаком, освобожденным за доблесть. Увы! Римляне не читали Джованьоли. Не успел Максим насладиться триумфом, как полуголые рабы схватили его под руки и уволокли с арены. В низком коридоре, освещенном чадящими факелами, рабы заспорили. Одни тянули к ближайшим дверям, другие возражали. На мгновение двери приоткрылись, поднялась волна удушливой вони, выкатился клубок тел. Максиму почудилось, будто цирковые служители гонят впереди себя каких-то зверей. Потом увидел: извивались люди, наряженные в звериные шкуры. Их выпихивали на арену. Представление продолжалось.

Максим прислонился к стене, ужаснувшись происходящему. Долго стоять ему не дали. Рабы, договорившись, втолкнули Максима в другую дверь. Он оказался в низкой, полутемной каморке, заполненной людьми. Дверь захлопнулась. Мужчины, сидевшие у входа, мельком взглянули на него и продолжали прерванный разговор. Остальные и вовсе не обратили на Максима внимания. Он осторожно выпрямился – головой коснулся кирпичного потолка. Огляделся. Собравшиеся были как на подбор – крепкие, стройные, мускулистые. Максим и сам не мог пожаловаться на рост и сложение, но от этих людей исходило ощущение первобытной силы, делавшее их похожими на выходцев из разных племен и народов. «Вот там, у стены, здоровенный негр, родившийся где-нибудь за третьим нильским порогом. Рядом, невысокий, рыжий как огонь – возможно, финикиянин. В углу, подвижный, смуглый, гибкий – скорее всего, египтянин». Одни разговаривали и смеялись, как показалось Максиму, нарочито громко. Другие, напротив, сидели в молчании, угрюмо глядя прямо перед собой. Юноша, опустившийся на охапку соломы подле крохотного оконца, уронил голову на скрещенные руки.

Внезапно послышались звуки труб и флейт, барабанная дробь. Юноша вскинул голову, вскочил. Поднялись на ноги и остальные. Смеха уже не было. Суровые, напряженные лица. Лица бойцов.

Максим хлопнул себя ладонью по лбу. «Гладиаторы!»

Бойцы спешно выстраивались, а Максим с недоумением разглядывал пурпурные плащи и перевязи, посеребренные рукояти мечей, шлемы, украшенные павлиньими и страусовыми перьями. Ему не приходило в голову, что гладиаторы носят императорское облачение.

Двери распахнулись. Гладиаторы сомкнутым строем промаршировали на арену. До Максима донесся отзвук криков и рукоплесканий.

Нет, древний мир с каждой минутой нравился ему все меньше.

Максим заметил стоявший в углу кувшин с водой, схватил, жадно отпил несколько глотков. «Как у них с эпидемиями чумы и холеры?» Затем он попытался смыть грим. Никак не мог вспомнить, в каком веке изобрели мыло. Решил обойтись землей и песком с пола. Частично смыл, частично стер грим краем туники. Тем и пришлось удовольствоваться.

Двери снова открылись, и в комнату, согнувшись, вошел давешний бестиарий. Огляделся, ухмыльнулся и направился прямиком к Максиму. Тот покрепче оперся спиной о стену. Снова хлопнула дверь, и влетел толстенький коротышка в серой тунике и кричаще-белом плаще. В руках коротышка сжимал плеть. Пролаял что-то высоким, срывающимся на визг голосом. Указал рукоятью плети на бестиария и продолжал бушевать. Несомненно, это был ланиста, хозяин школы гладиаторов. Речи его предназначались для Максима и были ясны без перевода.

Мол, ланиста заплатил немыслимые деньги за бойца. Да! Для того, чтобы боец сражался, а не валялся носом вниз на арене. А тут кто-то вздумал устроить представление на свой лад! Не спросив позволения! И крепко за это поплатится!

Он развернул плеть и кивнул бестиарию. Бестиарий сжал кулаки.

Максим оттолкнулся от стены. Скрестил на груди руки. Чуть прищурился. Посмотрел в глаза одному… другому… (Точь-в-точь Николай Черкасов в роли Александра Невского. Сцена: жители новгородские челом бьют, просят Александра на княжение.)

Ланиста медленно опустил занесенную для удара руку. Кулаки бестиария разжались.

Максим слегка наклонил голову. И улыбнулся. (Тот же Черкасов, только уже в роли Ивана Грозного.)

Бестиарий отскочил. Менее проворный ланиста запутался в собственных ногах и с размаху сел на земляной пол.

Максим держал паузу. Ничего другого и не оставалось – латыни он не знал. Зато мог убедиться в правильности наставлений режиссера: «Молчание порой красноречивей слов». Бестиарий отбежал к двери, ланиста отполз туда же на четвереньках.

Дверь отворилась. Ланиста уже готов был юркнуть в коридор, но вместо этого все так же на четвереньках попятился назад, к стене.

Вошли двое мужчин в красных туниках. На плечах несли связки прутьев, перевязанных алыми лентами. «Ликторы^[4], – сообразил Максим. – Предвещают появление важного лица». Следом за ликторами порог перешагнул высокий, осанистый мужчина в белом, отороченном пурпуром, одеянии. Максим еще со школьных лет усвоил, что одеяние называется тога^[5], а тогу с широкой пурпурной полосой носят сенаторы.

Сенатор согнул указательный палец. Ланиста поднялся с колен и подбежал рысцой. Сенатор разогнул палец и указал на Максима. Развернулся и вышел. Ланиста и бестиарий подхватили актера под руки и повлекли к дверям. Максим не сопротивлялся, ибо его явно выпроваживали из цирка, а хуже этого места в Древнем Риме – судя по книгам и фильмам – была только Мамертинская тюрьма.

И снова свежий воздух – острый и плотный. Невероятная синь неба. Максим запрокинул голову. «Древний мир! Мир без автомобилей, заводов, озоновых дыр! Вот почему воздух так немыслимо чист».

Ланиста и бестиарий волокли его вперед. Максим оглянулся и увидел за спиной арочный проем. Потом оглядел всю аркаду, над ней – еще одну, и еще. Постепенно охватил взглядом все величественное сооружение. Так часто видел это здание на картинках и фотографиях, что не мог не узнать.

«Колизей^[6]. Я побывал в Колизее!»

Прочувствовать это по-настоящему Максим не успел. Не было времени осмыслить и пережить.

Цирк окружала толпа чуть ли не большая, чем скопилась внутри. Здесь собрались преимущественно мужчины и, опять же, рослые и крепкие. Разбившись на группы по шесть-восемь человек, они беспечно болтали. Максим сообразил: рабы дожидаются своих хозяев. Сиятельные патриции и гордые весталки прибыли в цирк в паланкинах. Теперь рабы толпились возле пустых носилок, готовясь доставить хозяев домой. Максим с любопытством разглядывал носилки: легкие сидения и ложа под балдахинами.

Удовлетворенно кивнул. В постановке «Юлия Цезаря» героя дважды выносили на сцену в паланкине. Театральный художник оказался знатоком своего дела, да и в мастерских потрудились на славу. Конечно, слоновую кость заменяла пластмасса, а серебро – фольга. И все же – теперь можно сказать наверняка – на сцене носилки смотрелись не хуже настоящих.

Кроме рабов, окончания игр дожидались и простолюдины. Те, кому не посчастливилось попасть в цирк. Судя по жестам, держали пари и ожидали известий о победителях. «Какое разочарование ждет всех, кто ставил на бестиария!»

В раззолоченном паланкине полулежала рыжая весталка. Взмахивала павлиньим пером, забавляя белую пушистую кошку. Кошка перевернулась на спину и лапками ловила кончик пера. Весталка щебетала что-то умилительно-восторженное.

К весталке почтительно и даже нежно склонился сенатор. Девушка вскинула голову, увидела Максима, просияла и выпалила длинную фразу. Голосок у нее был звонкий, пленительный. Максим заслушался. Весталка покраснела и прибавила еще несколько слов, из которых актер не понял ни единого.

Ответил сияющей улыбкой, прекрасно сознавая, что разговор, состоящий из одних улыбок, не может долго занимать ветреную красавицу. Максим догадывался: весталка спрашивает, откуда он взялся на арене и где научился такому своеобразному способу ведения боя.

На уроках пантомимы Максим получал не худшие отметки. Живо изобразил, как увидел красавицу в цирке и выскочил на арену, желая удостоиться взгляда дивных глаз. Трудно ли убедить женщину, что мужчина ради нее готов на подвиг? Весталка зарделась еще пуще. Максим перехватил взгляд облаченного в тогу сенатора и догадался, что нажил врага.

Забытая кошка сердито кусала павлинье перо.

С пунцовых губ весталки срывался вопрос за вопросом. Максим надеялся, что угадывает хотя бы некоторые. Кто он? Из какой страны? Что делает в Риме?

Следовало немедленно сочинить биографию, да так ловко, чтобы не угодить под плети надсмотрщиков. От нынешней минуты зависела его дальнейшая судьба.

Судьба? Неужели он навек останется в Древнем Риме?

Ответа на этот вопрос не существовало. Предаваться отчаянию было некогда.

Возможно, останется. Что тогда? Максиму требовалось время: представить свою жизнь в чужом мире. Подумать о грозящих опасностях. Вообразить нежданные радости. Ужаснуться или возликовать.

Весталка гладила рассерженную кошку и ждала ответа.

В тот же миг Максим узрел будущее – блистательное будущее для актера.

За кого бы он себя ни выдал, это будет новая роль! Роль, сыгранная не для одного, не для двух человек, даже не для целого зала! Кого бы ни изобразил – раба, солдата, вольноотпущенника – предстоит выступить перед всем древним миром!

У Максима захватило дыхание.