Рынок свежих идей

Здесь тесно и шумно, словно в балагане. Такой агорафоб, как я, должен остерегаться толпы, но любопытство вновь хватает меня за нос и тянет в самую гущу. Пока чьи-то локти сердито пихают друг друга, я, прикинувшись невидимкой, легко достигаю цели.

Три прилавка, два грузовика, очкарик в синем халате и бородач в поношенном сюртуке – всё, как и всегда.

Бородач сегодня выглядит довольным. Гордо поблескивая глазами – я стою от него буквально в паре метров и вижу его расширенные зрачки – держит на руках склизкую субстанцию и с наслаждением наглаживает ее по… чему-то. То ли по холке, то ли по заднице: анатомических подробностей не разобрать даже вблизи.

– Что это? – не поворачиваясь, спрашиваю вполголоса у соседа.

Мы знакомы. Он здесь каждое утро, как и я, и тоже притворяется невидимкой.

Я помню его имя и узнаю в профиль – в толпе этого достаточно, чтоб стать друзьями.

– Новый продукт. Открытие века, – хихикает он в ответ.

Бородач слышит смех, и с негодованием смотрит сквозь нас, пытаясь определить его источник. Он досадливо морщится, укоризненно качает головой и тут же вскидывает над собой руки, поднимая субстанцию вверх. Лицо бородача медленно озаряется самодовольной улыбкой штангиста-триумфатора.

Толпа рефлекторно аплодирует.

Субстанция нервно вздрагивает и роняет комок слизи на сюртук своего хозяина.

Рынок свежих идей. Так называется это место. А я – абсолютно безыдейная личность, наделенная фасеточным зрением; так сказал бы любой, имей я наглость заявить вслух о своей позиции.

К счастью, я социофоб, и это определяет многое, в том числе радиус личного доверия.

Сейчас в этом радиусе лишь сосед с его неизменным профилем.

– Так что, быть может, это твой шанс выиграть пари? – смеюсь я снова, а приятель нарочито жалобно морщит лоб, и многозначительно молчит свое любимое: «Я вас умоля-я-ю…».

Идея, выставленная на публичное обозрение, начинает таять: субстанция теряет форму, обмякнув в руках демонстратора.  Он резко встряхивает её, но она никак не реагирует – лишь капли зеленоватой жижи тягуче падают наземь.

– По-моему, она сдохла, – шепчет сосед.

Это замечают и остальные.

Зрители вполголоса переговариваются между собой, в то время как бородач теребит субстанцию, напрасно пытаясь её оживить.

Наконец, зевака, из тех, что побойчей, выкрикивает из толпы:

– Ерунда полнейшая! Что вы нам пытаетесь всучить? Разве не видите сами, что она не дышит?

– С ней всё в порядке, – возражает хозяин идеи. – Просто здесь условия не те. Кислорода много. В лабораторных она вела себя идеально.

– В вашей синтетической реальности она, может, и работала, но здесь, в социуме, приказала долго жить! – не унимается насмешливый голос.

Мне становится до жути любопытно. Обернувшись, я сканирую взглядом толпу, и обнаруживаю в нескольких метрах от себя мужчину в чёрном капюшоне, который полностью скрывает лицо.

Жаль, не прозрачный, так его могли бы видеть хотя бы свои… А тут неясно, то ли тролль, то ли новенький.

Бородач вдруг находит удачный контраргумент. Он делает шаг навстречу зевакам и властно объявляет:

– С ней всё в порядке. Идея работает. Она жива и чувствует себя прекрасно. Если вы этого не понимаете, проблема в вас – вы просто не способны воспринять её.

– Что?! – не верит своим ушам сосед и толкает меня в бок кулаком.

Я подмигиваю: «Смотри, что будет дальше».

– Слепцы! – восклицает хозяин субстанции и с негодованием замахивается ей – так, словно хочет швырнуть в нас бесформенную массу.

Я инстинктивно отшатываюсь, чтобы меня не забрызгало слизью.

Но бородач не разжимает пальцев. Качнувшись кулём, идея возвращается к хозяину и легонько бьёт его по пузу, оставляя на сюртуке влажное пятно.

Этот жест, как ни странно, вызывает у зрителей доверие.

– Да нормальная идея, – негромко произносит кто-то, – я видел подобное на западном рынке. Она на самом деле работает только в пассивном состоянии.

– Всё правильно, – тут же соглашаются остальные, – так и должно быть.

– Вы тут с ума посходили все? – мужчина в капюшоне озирается по сторонам; его голос, вмиг утративший уверенность, звучит всё тише и тише. – Вы что, не видите, что идея мертва?

– Это вы, любезнейший, мертвы – интеллектуально и духовно! – припечатывает эффектным словом свою победу под аплодисменты зевак бородач.

***

Тем не менее, инцидент не исчерпывает цели сегодняшнего визита. Вытянув шею, я изучаю то, что представлено на витринах – рынок не ограничивается субстанцией в руках бородача.

Пока тот вполне уже миролюбиво басит, его слабовидящий коллега в синем халате прогуливается вдоль своего прилавка, поправляя уложенный рядками товар.

– Как думаешь, есть здесь что-нибудь достойное? – вопрошает где-то позади меня звонкий молодой баритон.

– Не знаю. Как тебе крайняя в третьем ряду? – ему отвечает, судя по интонациям, такой же юный товарищ.

– Выглядит аппетитно. Возьмём?

На мгновение их тела закрывают мне обзор; шагнув вперед, парни зависают у прилавка, разглядывая понравившуюся идею.

– Какая-то она твердокаменная… – разочарованно говорит тот, что постарше. – Такой только гвозди заколачивать…

– Да вы что! – тут же подскакивает очкарик-продавец. – Она прекрасна! Каждый завиток, каждый штрих, каждый узор на своем месте. Это идеальная композиция. В ней нет изъяна.

– Да, изъяна нет, – соглашается второй парень. – Но и толку в ней тоже нет. Что с ней делать?

– Поставишь на полку мировоззрения, и она украсит твой дом.

– У меня там и без того столько понапихано… Того и гляди, полка рухнет.

«Рухнет, и хорошо… – беззвучно встреваю я в разговор. – Выкинешь хлам, и создашь новую… Своими руками. Может, тогда и на рынок таскаться прекратишь».

Мои мысли теряются в громком вопле, который издает какой-то рассерженный мужик, выпрыгнувший, как чёрт из табакерки, из толпы.

Он тычет пальцем в горстку камней неясного назначения и возмущённо кричит очкарику в синем халате:

– Как вы посмели украсть мою идею! Это плагиат! Я буду жаловаться! Я придумал её две недели назад, а вы уже продаёте! Я требую свои деньги в стопроцентном размере! – и спустя мгновение уже спокойнее предлагает: – Или хотя бы половину.

– Она лежит тут с месяц… –  машет рукой продавец. –  Никто не берет. Не смешите меня, ей богу.

– Я требую своей доли! – игнорируя здравый смысл, настаивает на своём мужик.

– Сначала попробуйте её продать, и, так и быть, я заплачу вам агентские комиссионные.

– Но это моя идея! Она гениальна!

– Мне без разницы, чья, – спокойно парирует очкарик. – И мне до лампочки её гениальность. Мне главное продать. Найдёте покупателя, получите половину.

Сосед наклоняется ко мне и насмешливо шепчет:

– Залежавшийся товар… Знаешь, что они делают, когда идеи приходят в негодность?

– Нет… А ты знаешь? – я с любопытством смотрю в глаза приятелю-невидимке.

– Угу, – кивает он. –  Доводилось видеть, как они реанимируют их. Знаешь, в точности так же, как старые продукты. Вот только продукты хотя бы вымачивают в марганцовке, а здесь даже не заморачиваются. Делают упаковку поярче, рисуют пару известных фамилий и приклеивают новый ценник.

– И что, никто не замечает?

– Да по-разному… Кто-то молчит, кто-то, как мы, притворяется невидимкой, а кто-то очень даже верит. Здесь такой антиквариат попадается порой…

– Но возраст идеи вовсе не показатель её негодности… – задумчиво тяну я.

– Для тех, что выражают истину – нет. А ты видишь здесь хоть одну такую?

– Нет… Истина ведь не нуждается в продавцах.

Мы одновременно киваем, отворачиваемся друг от друга и ещё некоторое время стоим рядом, каждый в своих мыслях.

Зачем я здесь? К чему это бессмысленное любопытство?

День за днём я прихожу сюда, чтобы лицезреть свежую порцию суррогата, и в очередной раз убедиться в том, что знал и так, с самого первого дня.

Сосед же заключил странное пари – сам с собой – что однажды идея посетит это вздорное место.

Но мы оба понимаем, что это утопия…

***

– Пойдём отсюда, братишка. Я знаю один приличный бар, где двум социофобам можно пропустить по кружечке и нормально поговорить, – хлопает невидимка меня по плечу.

Я улыбаюсь.

Пожалуй, лучшее, что можно найти на рынке «свежих» идей, я уже нашёл – и это единомышленник-сосед.

(13.02.2017)

Палермо. Синестетическая реальность.

Декабрь подал мне руку, когда я ступила на трап. Рука оказалась тёплой и сухой. Я мягко пожала её в ответ. Он обнял меня порывом сирокко и тут же отступил назад, в осень, чтобы полюбоваться мной.

– Как ты выросла! Не узнать. Настоящая леди.

– А раньше была пастушкой? – усмехнулась я.

– Ребёнком. Кевином Маккалистером. Я взял бы у тебя автограф, если б где-то случайно встретил.

– Вряд ли, – покачала я головой. – В ту пору я носила платья.

Декабрь вздохнул, поражаясь моей несговорчивости – так, что я едва удержалась на ногах. Погрозив ему пальцем, я напомнила о цели визита.

– Познакомишь меня с П.? Ты обещал.

– Разумеется. Пойдём?

***

Она должна была встретить нас у терминала, но там никого нет, – никого, кроме толпы местных жителей, признавших во мне иностранную туристку.

– Белладонна! – кричат они наперебой. – Такси! Сити тур! Апатментс!

– Почему они предлагают мне бешеную ягоду? – изумляюсь я. – У меня что-то не так с выражением лица?

– Напротив, это комплимент. Впрочем, не обольщайся, они это всем говорят. Истинная bellezza – в твоей сумочке. Увы, здесь туго с работой – их можно понять.

Проезжая часть предпортовой улицы, точно горлышко непочатой бутылки с терпким Неро Д’авола, забита малолитражками – чтобы попасть на противоположную сторону, нужно уметь разгадывать лабиринты. Я с детства люблю их, потому, усадив Декабрь к себе на плечо, быстро просачиваюсь сквозь горлышко. Мне немного боязно. Декабрь смеется.

– Ты чего так напряглась? Принцип Парето здесь не действует.

***

Пыльные тротуары пестрят разбросанным повсюду мусором – мы свернули на via Butera и идём в сторону центра. От пыли слезятся глаза и чешется нос – кажется, меня атакует приступ аллергии.

– Может, зайдём в кафе и подождём её там? На корабле ужасный кофе – я до сих пор ещё сплю.

– Давай, – соглашается он. – Возьми мне капучино.

Я посмотрела на часы. Десять утра. До полудня здесь можно пить кофе с молоком.

***

Мы делаем заказ, присаживаемся за столик у окна крошечной кондитерской и разглядываем прохожих. Декабрю скучно сидеть просто так – он начинает хулиганить исподтишка. Кроны деревьев вздрагивают, а официантка, которая спешит к нам с подносом, придерживает пальцем счёт, готовый вот-вот вспорхнуть бабочкой и улететь в небо.

– Спасибо, – говорю я по-русски.

Её улыбка кажется безнадёжной. Мне становится грустно. Декабрь смотрит на меня и мягко обнимает за плечи – а после встряхивает.

– Отставить меланхолию! Чего глаза на мокром месте? Давай-ка взбодрись, глотни кофе, скушай тарталетку, – уговаривает он меня.

Кофе действительно бодрит. На миг мне кажется, что я заблудилась. Потерялась в пространстве и очнулась в каком-то странном пыльном месте, где меня не должно быть. Я снова – Кевин Маккалистер.

– Разве так бывает? – спрашиваю я.

– Что тебе не нравится?

– Заброшенность.

– Где ты умудрилась её найти здесь? – мой спутник кивает в сторону театра Массимо.

Площадь Верди кишит азиатскими туристами – я так и не научилась различать корейцев, японцев и китайцев. Впрочем, у последних – ленинский прищур и симпатичные лица. С расстояния сложно оценить их привлекательность – складывается впечатление, что по ступеням вверх-вниз лазают чёрно-жёлтые осы. На их фоне группа итальянских школьников кажется горсткой лесных муравьев. Где-то там затерялись и мои соотечественники – с яркими крылами и раскатистыми голосами. Никто не смотрит на архитектурный шедевр – все поглощены селфи.

– Забавно, – говорю я. – Быть туристом теперь означает – видеть мир через объектив смартфона. Когда-то у странников были посохи, теперь – палки селфи. На смену орудиям защиты приходят орудия демонстрации себя… И ведь я не лучше!

– У тебя фотоаппарат, – напоминает Декабрь, – профессиональный.

– И что? Я купила профессиональную камеру… для чего?! Думаешь, для того, чтобы поймать луч солнца, уходящего за горизонт? Капли воды на чаячьих лапах? Кучевые облака, окружившие солнечный диск стайкой белоснежных цыплят? Нет!

– Нет?!

– Нет. Знаешь, для чего?! – теперь я громко хохочу. – Для того, чтобы цифровая камера не искажала моё лицо! Моё лицо на фоне таких же оперных театров. Словно всё это было построено, создано, вылеплено, разбросано, запущено – исключительно для того, чтобы моё лицо нашло для себя интересный фон. Подумать только!

– Но это же лучше, чем ковёр? – баянит мой собеседник, и я надолго замолкаю.

После убираю фотоаппарат в кофр и наглухо застегиваю молнию.

***

Теперь я вижу её. Она стоит прямо по направлению моего взгляда и внимательно изучает меня. Декабрь ей знаком, а я – нет.  Мы хором здороваемся – все трое – и она садится за наш столик.

У неё пышные золотистые кудри и мягкое бледное лицо с глазами чайного цвета, под которыми пролегли усталые тени. Она требовательно смотрит на нас, и я протягиваю ей меню.

– Пожалуй, я не откажусь от джелато кон бриош.

Я понимаю прямой намёк и машу официантке. «Мороженое в булочке? – переспрашивает та, – две порции?». Я, стыдясь своего дурного произношения, торопливо киваю головой.

Пока я разглядываю наряд незнакомки, та едва заметно улыбается. Она одета во что-то празднично-элегантное, но старомодное – родом из бабушкиного сундука. Кажется, теперь это называется винтаж. Бархатная юбка пыльного шафранового оттенка, блуза цвета слоновой кости с многочисленными рюшами на воротнике-жабо, и старинное ожерелье из камней, обрамлённых витым червленым серебром. В этом нет ни малейшего намёка на подиумность, шик или повседневность, ставшие привычными для нас.

П. многозначительно молчит. Вместе с ней молчу и я – у нас с ней одно уныние на двоих. В этот момент радостным выглядит только декабрь – но, кажется, здесь он всегда выглядит радостным. Официантка приносит заказ. Когда П., поднимает руку, чтобы принять свою порцию джелато, я вижу на её блузе рваную прореху – точно под мышкой. Она даже не пытается прикрыться, и с невозмутимым видом трогает ложечкой десерт.

Я рассматриваю кружева на её груди – кое-где они покрыты бурыми пятнами, которые так въелись в ткань, что не отстирать. У локтя красуется заплатка, а бархат местами потёрся – хорошо, что не до дыр. Я понимаю, что её одежда не глажена.

Она замечает это и равнодушно говорит:

– Утюг сломался, и денег нет, чтобы купить новый. Этот bastardo отбирает всё…

– Bastardo? – удивляюсь я, думая, что она имеет в виду непутёвого отпрыска. – Я и не знала, что у вас есть сын.

– Если бы! – П. демонстрирует жест, значение которого мне сложно определить; наверное, это досада.

Декабрь наклоняется к моему уху и шепчет:

– Это её сожитель. Пьёт из неё все соки. Посмотри, до чего довёл. Иногда даже поколачивает – но сейчас реже, силы уже не те.

– Куда же смотрит полиция?

Она слышит моё последнее восклицание и догадывается, о чём мы перешёптываемся с Декабрём.

– А что полиция? – вмешивается она. – У него там родственники. Я могу хоть сотню заявлений написать – всё бестолку!

– Как же так?  – сокрушаюсь я. – Вы ведь такая красивая… Вы достойны лучшего.

П. отворачивается. Я успеваю увидеть слёзы, блеснувшие в её глазах. Мой спутник, пытаясь утешить, ласково треплет ей волосы – макушки деревьев качаются и шумят листвой.

– Вы не знаете, какой я была… –  медленно произносит она, не глядя на меня. –  Вы не знаете, какие мужчины добивались моей руки. Вы не знаете, как я была счастлива, – и как я была несчастна.

***

Я молчу. Мне сложно угадать её возраст – я лишь понимаю, что она много старше меня. Наверное, у неё богатый жизненный опыт.

– Когда я была совсем юной, – я, как Ассоль, грезила о любви. Я всё ждала, что он вот-вот появится из-за горизонта – и неважно, какого цвета будет парус у его корабля. И знаете, он появился… Финикийский моряк, искренний и отважный. Он влюбился в меня с первого взгляда – и я стала его женой. Он говорил, что я прекрасна, как цветок… С ним я была счастлива и беззаботна.

– Что же случилось?

– Он отказался от меня. Я горевала, но недолго – в мой дом вошёл дерзкий римлянин. Воин в доспехах. Не скажу, что я любила его – скорее, я не смогла ему отказать. Он владел мной, как владеют драгоценностью – я не могла сопротивляться такой жгучей страсти. Вы испытывали когда-нибудь подобное?

– Нет…

– О, тогда вы не поймёте меня. Безумие сердца дарит ни с чем не сравнимое наслаждение. Его невозможно представить, не побывав в нём.

– Я бы не хотела… – жалобно тяну я, – опустошать себя во славу бойцов любовного фронта.

– Хотя, знаете, вы правы… –  признаёт она. –  Мой дом опустел, и он его покинул. Он растратил всё, что подарил мне финикиец – и когда достаток обратился в пыль, он бросил меня. У меня ничего не осталось, кроме молодости и красоты – впрочем, этого ещё было вдоволь…  Скажите, вам нравятся немцы?

– Никогда не задумывалась. Почему именно немцы?

– Его звали Теодор. Сущий варвар. Он был моим любовником, но недолго – я заскучала и сбежала от него к иностранному консулу. С консулом было спокойно и хорошо, но он оказался таким… консервативным. Сплошные запреты. Проще уйти в монастырь, чем жить с ним. И я ушла. Но не в монастырь, а к другу его приятеля, красавчику-сарацину. О, мы смотрелись поистине чудесной парой. Жили весело, дружно, и даже затеяли совместный бизнес.

– Мне кажется, тогда ты была по-настоящему счастлива, – промолвил Декабрь. – Хотя до сих пор не желаешь признать это.

– С чего бы вдруг? Разве забыл, кем я стала потом?! Откуда, по-твоему, у меня все эти платья и украшения?

– Ну, понятно, – вздыхает мой спутник. – Только и остаётся, что любоваться ими… Вспоминая былое величие.

– Я стала королевой, – гордо произносит она, выпрямившись. – Коронованной!

– Она заняла первое место в конкурсе «Мисс Мира» благодаря своему любовнику. Собственно, она и связалась с ним исключительно из-за того, что он посулил ей корону.

– Ты не прав, – качает она головой. – Я любила его. И он меня любил, потому и сделал королевой. Он построил для меня величественный дворец и грандиозный собор – такое способно сотворить только любящее сердце. Если бы только не его склочное семейство… Впрочем, благодаря им я получила образование… Занялась живописью, музыкой, поэзией… у меня в ту пору было столько поклонников! Все восхищались мной.

– Помнишь, как ты влепила пощёчину этому французу? – хихикает Декабрь.

– О, да. Как его звали? Шарль, кажется… Наглец! Притворившись, что ухаживает за мной, попытался выкрасть золото. Какая подлость! Потом я встречалась с испанцем, долго, пока не начали часто ссориться – и я его прогнала.

– И что же было дальше?

– Дальше? – она довольно хмыкает, вспоминая, видимо, нечто приятное. – Мне все надоели, и я решила жить одна. Вот тут-то и наступило счастье… Делай что хочешь, и никто тебе не указ.

– Но почему же теперь всё иначе? – изумляюсь я. – Вы ведь узнали счастье. Как же вы смогли отказаться от него?

– Женская глупость… Влюбилась в этого… не знаю, как назвать его, не используя бранных слов. Мошенник! Сыпал обещаниями, как рог изобилия – а стоило сойтись, и он тут же превратился в чёрную дыру. Ненасытный bastardo