Глава 8

Я решил сделать уборку. Учитывая, насколько редко меня посещает подобное желание, его появление сейчас отдавало позерством. Но, в конце концов, она отсюда выехала уже давно, значит, уже можно. Я и так постоянно чихаю от висящей в воздухе пыли.

…В книжном шкафу я обычно вытираю только края полок. Хотя, говорят, сами книги тоже нужно проветривать. Я доставал их стопками, проводил по полке тряпкой, потом ставил обратно по одной. Странное дело – каждый раз, когда я брал книгу в руки (я в этот момент вытирал те полки, что на уровне глаз, где стоят мои любимые произведения), секундной вспышкой в голове всплывало всё её содержание. В основном это были современные романы, хулиганские истории, романы-путешествия. Некоторые из них я прочёл ещё в зеленой юности, и теперь, оглядываясь назад, могу сказать, что они даже в некотором роде определили мой путь. Другие попались мне позже, но тоже оказались близки настолько, как будто их написал я сам. Я моментально вспоминал, где я их читал и каким тогда был, и оттого казалось, что я бережно ставлю на полку куски собственной жизни.

Пожалуй, более странную подборку литературы, чем у меня, сложно себе представить. Читаю я бессистемно и могу показаться жутко необразованным, если, конечно, действительно существуют люди, осилившие в школьные годы всю русскую классику, с тем, чтобы в молодости основательно взяться за классику зарубежную и с последовательным занудством штудировать её от Гомера к Мольеру и от Стендаля к Фаулзу. Я же могу долго распинаться о книге, которую никто в глаза не видел, охотно пообсуждать какой-нибудь недооцененный шедевр, заикнуться парой слов о вписавшем себя на скрижали истории классике и стыдливо сменить тему, когда речь зайдёт о Толстом или Достоевском, дочитать творения которых у меня не хватило терпения.

Я еще раз окинул взглядом книги и взял одну – достойный повод забить на уборку.

На стену в глубине утонувшей в сумерках комнаты легли слабые отсветы – за окном, где-то далеко за лежбищем крыш садилось невидимое солнце. Оно не показывалось весь день и только теперь окрасило ветрено-малиновым истончившейся слой туч на краю горизонта.

Я лежал на диване, уперев подбородок в поставленные друг на друга кулаки, и смотрел на полосатый зимний закат. Страницу я не переворачивал уже полчаса.

Я изменился за последние пять-семь лет. Или даже за последние два-три года. Вот откуда возникла эта странная ностальгия, когда я перебирал книги. Их читал другой парень, молодой и по отношению к миру наглый. Этому парню никогда бы не пришло в голову обращать внимание на чьи-то взгляды, кроме собственных, из уважения молча улыбаться, слушая откровенную херню, или компромиссно натягивать на себя приличествующую случаю маску ради какой-то туманной цели, а то и без цели вообще. Я не задумывался о том, что и как мне ответят, вываливая свои мысли, пусть даже друзьям, ни фига со мной не согласным. Что примечательно, друзей у меня тогда было больше.

Тогда я был собой. А теперь я непонятно кто.

Я не знаю, как я проглядел это превращение в тыкву. Вначале веришь, что становясь старше, станешь умнее, сильнее, увереннее… А по факту на тренировку ума идет печальный опыт, нарастающие сомнения обгоняют уверенность, силы обернулись в злость, которой выжигаешь себя изнутри за эти сомнения. А мелкие страхи сложились в одну большую баррикаду на пути.

Я просто сдулся, позволил потоку подмыть подо мной песок и унести себя с берега. Все это время я занимался тем, за что раньше мог бы себя только презирать. Я выдумывал себе работу, чтобы коротать вечера в пустом офисе, женился, в глубине души ненавидя невесту за это свое решение, разводился, притворяясь, что мне тяжело. Притворялся не для неё – для самого себя, чтобы не считать себя тем, кем все равно стал. Я мерил жизнь прожитым временем, делил дни на выходные и рабочие, четко понимая, что можно в первые, и чего нельзя во вторые. То есть по всем симптомам это был уже не я.

Глава 9

К вечеру поднялся ветер, швырявший в стены и окна заряды мокрого снега. Получив свою порцию по роже, я потушил окурок и вернулся в комнату, где оказался тут же припахан к переноске мебели.

На ёлку накрутили три или четыре разных гирлянды и уйму мишуры, отчего она даже при погашенной люстре заливала светом всю комнату. На моем столе ждали своей участи полтора десятка бутылок. На кухне Таня и Анюта, подруга Макса, напевая какую-то новогоднюю попсу, синхронно стучали ножами и возводили на блюдах горы бутербродов, а Карась с обреченным видом чистил картошку. Стоило заглянуть туда на минутку за какой-то фигней, как мне вручили нож и копченую рыбину, а девчонки под разными предлогами слиняли к зеркалу.

…Сашка сидел на ступеньке рядом с моей дверью и наблюдал, как я медленно ползу вверх по лестнице, глядя себе под ноги, из-за чего я и заметил его в последний момент.

– Привет! Мы что-то забыли сделать?

– Мы, по ходу, забыли, какой сегодня день!

– С наступающим, – буркнул я. Маячившее на дворе последнее утро декабря, белое и унылое, не располагало к веселью. Как и все, что ему предшествовало.

– А еще мы забыли, что встречаем Новый год у тебя. Но я вовремя вспомнил и приехал помочь подготовиться. Я всех уже обзвонил и пригласил к тебе! Ты рад? Ну, у тебя еще будет время обрадоваться. Давай, погнали за жратвой, всюду очереди!

Саша, как всегда, оказался прав – именно вечериной и надо было ударить по депрессняку, вызванному долгожданным, но малоприятным походом с Настей в ЗАГС – на сей раз за разводом. Я не собирал у себя друзей уже целую вечность, и сейчас именно их присутствие заставляло меня шевелиться, суетиться, накручивать себя для праздника, который я бы и не заметил, останься я один.

Саня, Андрюха, Таня, Макс с Анютой, Карась с Диной, Данька с Машей, Димас… Под жизнерадостные частушки «Здоб-ши-Здуб» мы вырываем друг у друга кастрюлю «оливье» и посыпаем хату мандариновыми шкурками, ржем и в последнюю минуту ловим опасно кренящуюся елку, и мне легко удается забыться в этом праздничном хаосе знакомых, привычных, да и вообще родных лиц.

…Многоцветное мельтешение на экране сменилось видами заснеженного и спящего в черноте предновогодней ночи Кремля.

– Ключ на старт! Виталя, президент уже балакает, распечатывай шампунь!

– Дорогие россияне…

– А где штопор?

– Это был трудный год…

– Не то слово, дайте штопор!

– Он был отмечен значимыми событиями…

– Латыш, ты разучился праздновать! Какой, на хрен, штопор! Дай сюда, я вторую открою!

– Но трудности не могут сломить нас…

– Только цельтесь не в меня!

– И не в люстру, плиз!

Чпок!

– Мы готовы к новому…

– Подставляйте!

– Оставим в прошлом году…

– В прошлом!

Часы выдержали театральную паузу и ударили в первый раз.

– Желания загадывайте! – завизжали девчонки, разводя на тарелке целый костер из бумаги.

Второй удар. Часто-часто мерцает ёлка. Потрескивают свечи. Друзья молча замерли со стаканами, перебирая в голове прошлое и будущее. Этот момент неизменен, где бы он меня не застал. Глядишь на чёрный циферблат, и звон колокола отмечает каждую проносящуюся в мозгу мысль. Но желание у меня будет одно: похоронить в прошлом этот тяжёлый затянувшийся год обломов и обманов, забыть всё, забыть, наконец, к чертям эту Ксюшу, потому что сколько можно…

Одиннадцать!

Я хочу, чтобы Ксюша была со мной.

– С Новым годом!!! – бокалы со звоном и треском сходятся над столом; расплескав друг на друга половину шампанского, мы обнимаемся, все разом что-то говорим, не слушая друг друга, и пляшем под гимн на диване. А когда мы похватали куртки и припасенные петарды и высыпали на набережную Обводного, небо уже сияло и грохотало над всем каналом. И этот грохот от вспыхивающих и рассыпающихся под облаками разноцветных планет и фонтанов окончательно заглушил бубнящий в голове надоевший монолог.

Когда все уже обменялись дежурными бутылками, коробками конфет, свечками, книжками и неликвидом магазина «Приколись и делай ноги», из-под ёлки вылез Макс:

– Так, а для хозяина сей гостеприимной норы у меня есть особенный презент!

Я, уже получавший от Максима именную бейсбольную биту, тапки с рогатыми головами оленей, самопальный абсент и коробку на сто презервативов, не на шутку насторожился.

– Я уже вижу что-то красно-белое!

– Извини, цвета не наши! Но ты за него поддавливаешь, я знаю! Из-за Шкртела³, – и Макс вручил мне «розу» «Ливерпуля».

Я развернул шарф. Белым по красному шла надпись «You’ll never walk alone»⁴.

– Мы с тобой, Латыш. Мы с тобой всегда, – обняв меня за плечи, вполголоса прокомментировал Максим. – Гулять в нем по улице не обязательно, но ты хотя бы просто повесь на стенку и читай иногда, что тут написано.

***

Я засыпал и просыпался, выходил пускать фейерверки, садился с друзьями за стол, мыл посуду, играл в карты и «мафию», готовил закусь, спасал от гостей кота и даже играл им на гитаре, не задумываясь, как это звучит. О чем-то спорил, пил, смеялся… потом снова приходил сон.

Между двумя пробуждениями друзья разошлись, и когда я в очередной раз открыл глаза, в квартире я был один. Провожал ли я их, помнил ли, как они уходили? За окном всё это время бушевала метель, и сейчас с улицы доносился тихий тоскливый вой. На фоне мутного от снега окна чернел, сонно мигая огоньками, островерхий силуэт ёлки. Навскидку было то ли 11 утра, то ли часа 4 вечера – день снежный, тёмный, не определишь времени. Я перевернулся на живот, нежно обнял подушку…

– Виталик, не засыпай, пожалуйста, я хочу с тобой поговорить.

Меня будто кольнули иголкой в спинной мозг, я дернулся и подскочил на постели. Комната была пуста. Я не сразу в это поверил. Тот же гаснущий день в прорехе между шторами, серовато-голубой свет, постпраздничная разруха и тёмная ёлка. Мне было немного не по себе: я поднялся и обошёл всю квартиру, чтобы убедиться в своем одиночестве. Настин голос больше не тревожил меня. Или это была не Настя?

Я нашёл свои штаны, закинул постель одеялом, включил ящик на какой-то глупый новогодний концерт. Заглянул в холодильник. На полках выстроились бутылки растительного масла и кетчупа, пакеты с майонезом и сливками, банки с соусами и даже фляжка с манговым сиропом – и ничего из того, что можно было бы всем этим заправить.

Вылезать за продуктами было лень, и я решил заказать пиццу (судя по горе плоских коробок, сваленных рядом с мусорным ведром – не первую). Ну да – сегодня уже третье января.

…Машина медленно тащилась по наезженной темной колее, сквозь унылый мелкокалиберный снегопад. Водитель попытался свернуть во двор, наехал на сугроб, снова сдал назад и со второй попытки вполз в подворотню. Я, особо не спеша, прошёл через всю квартиру на кухню, как раз, чтобы увидеть, как тачка тяжело вываливается из арки и долго елозит вперед-назад, прежде чем вписывается между машинами соседей. С коробкой пиццы и пакетом с пивом в руках из неё вылез Диего – паренек из «молодежки» – подосновы, хорошо знакомый мне по бару и по сектору.

Я нажал кнопку на домофоне, налил воды в чайник и включил его, и распахнул дверь на лестницу как раз, когда Димка вскарабкался на мой четвертый.

– Привет! Ты что, водить разучился или уже накатил утром?

– О-па, Латыш! С наступившим! Да, погода дрянь…

– Проходи, раздели со мною завтрак. Сам-то ешь то, что развозишь?

– Ваще полдник у нормальных людей! А ты думал? Отгрызаю от каждой пиццы по куску, а потом склеиваю её сыром.

– Падай. Пиццееды подождут.

– Спасибо. А ты у меня сегодня последний на доставке. Так что с удовольствием.

– …Да не только сейчас. Блин, как сказать-то? Вот раньше все куда-то стремились, ДнепроГЭСы всякие возводили, пятилетки за три года выполняли, и не для себя, а ради какого-то будущего, далекого, даже не своего! А сейчас как-то стухли, расселись по офисам и успокоились.

– Ты не жил в те времена, – деликатно  напомнил я, с усилием проглотив вставшую поперек горла от таких новостей пиццу. – Может, все немножко не так было.

– Да какая, к черту, разница, как было! Главное – красивая легенда живет! Я хочу, чтоб про меня потом тоже была красивая легенда, типа – он стремился, боролся, добивался! А не развозил пиццу, лазал с дружками, работал-работал-работал и сдох!

– Ну, ты подыхать-то не торопись под грузом пиццы, а попробуй для начала записаться куда-нибудь на БАМ – может, там ещё кто ковыряется?

– Не, я на БАМ не хочу. Я просто хочу иметь стремления, но не такие, чтобы типа на квартиру заработать или кем-то стать, а…

– Общественно-полезные.

– Да.

– Хочешь воспламениться какой-нибудь светлой идеей?

– Да, но те идеи, что пока подкидывают, мне не нравятся. Они недостаточно светлые. У них жирная, тёмная тень. А ты? Неужели у тебя никогда не возникает желания что-то сделать для мира?

Я стал вспоминать. Вспомнил, как пару раз помогал рисовать баннеры для перформанса на «вираже», и как один раз сажал деревья на субботнике. Больше память ничего не подсказывала, а на попытки найти в прошлом что-то вроде идеи штурмовать космос или изобрести лекарство от рака вообще отозвалась обиженным молчанием.

– Нет, идею я тебе не подскажу. Хотя, знаешь что? Ты её придумай сам и сам воплоти. Это лучше, чем какая-нибудь многолетняя и многомиллиардная стройка, которая потеряет смысл прежде, чем закончится.

– Нет, не лучше. Я хочу участвовать в чем-то большом и важном. Чувствовать себя его частью. Частью чего-то, что я бы никогда не осилил один. Понимаешь? В смысле, понимаешь, в чем кайф?

– Не понимаю. Я бы чувствовал себя винтиком, гайкой, шайбой…

– По твоему мнению, это плохо, когда речь идет о чем-то грандиозном?

Я улыбнулся:

– Мое мнение обычно никому не нравится.

– Вот от этого-то мне и грустно. Правильно говорят, что сейчас люди разобщены. А все потому, что все стали настолько сложные, что тусят сами по себе, и нет никакого единства.

– Странно, что человеку, который ходит на «вираж» Петровского не хватает единства!

– Ну, знаешь… Кто бы говорил. Ты ведь и сам, между прочим, не все заряды поддерживаешь!

Старая история, когда меня пропалил за молчанием шибко рьяный паренек как раз из объединения Диего. Неужели у них все объединение такое?

– Я не поддержал один-единственный заряд, с которым был не согласен. За меня никто не будет решать, что мне заряжать, а что нет.

– Вот видишь. Ты не можешь прийти в согласие даже со своими товарищами-фанатами! Если для тебя принципиально важно иметь исключительное мнение по любому поводу, ты не боишься, что в конце концов останешься со своими мнениями один?