Открыла и ничего не увидела. В каюте было темно, как в погребе, даже из-под двери не пробивалось света. Но не это настораживало и заставляло выпутаться из начинающего подступать сна. Было тихо, вот что странно. Только немного качало.

Мы что, стоим? Но стоянка в Мариехамне гораздо позже. Выходит, судно остановилось дрейфовать в открытом море?

Интересно, успела она уснуть? И как давно стоит пароход, и почему такая темнота? Может быть, на полу каюты уже вода, поэтому и не видно света из-под двери. А сигнала тревоги она попросту не услышала. За дверью так тихо, что, может быть, она уже вообще одна на этой палубе ниже ватерлинии.

Она долго прислушивалась к окружавшей её напряженной тишине, и, в конце концов, различила тихий звук, похожий на всплеск.

Хорошо, если так, что она будет делать? Вскочить, распахнуть дверь, броситься к лестнице… До главной палубы пять этажей…

…Она не успеет. И дело даже не в том, что не бегает она с такой скоростью. Её ставка в этой игре заведомо проигрышна, как проигрышна каждая ничтожная ставка. Её жизнь ничего не стоит. Она не чувствовала ни сожаления, ни страха, просто констатировала факт. Это гораздо более привычное для неё, и, стало быть, закономерное развитие событий.

Нет, ну а если вскочить, натянуть джинсы, свитер, ботинки, схватить куртку, сумку с документами…

Стоп. Документы как раз брать не надо.

Эта идея её неожиданно воодушевила. И почему она решила, что не успеет? До главной палубы пять этажей – по 10-15 секунд на этаж, можно взлететь по лестнице за минуту. Она не думала о том, как действовать дальше, это было и не важно, главное – выбраться из этого трюма.

Но сначала лучше все же узнать, что случилось.

Не открывая глаз, она спустила руку с койки и тянулась, пока пальцы не наткнулись на совершенно сухой ковролин пола. В ту же секунду она различила шум двигателя, по-прежнему ровный и спокойный.

Ей все ещё хотелось спать, но по коридору то и дело топали шаги, слышались глухие неразборчивые голоса. Анна на ощупь нашла на столике часы. Зеленоватые фосфорицирующие стрелки показывали без четверти девять.

Она проспала и рассвет над Балтикой, который хотела встретить, и большую часть времени завтрака. Но все это было мелочью по сравнению с тем, что дорога подошла к концу, и теперь уже ничто не отсрочит неизбежного.

*      *      *

Больше она не могла думать ни о чем другом. В таком подавленном состоянии Анна поднялась в буфетную и пристроилась в очередь, медленным потоком обтекающую столы с сосисками, ветчинами, омлетами и булочками. Её неожиданно замутило от количества и запаха еды, поэтому она положила себе на тарелку только круассан и кусочек омлета, налила стакан сока, и повернула к столам, откуда доносился веселый гомон и, кажется, не было свободных мест.

В глаза ей ударил свет сверкающего в солнечных лучах миллионом искр моря и яркого неба. Природа стряхнула с себя вчерашнюю серость и ночной шторм и теперь развернулась во всей красе. Анна второпях проглотила завтрак и поспешила на палубу. Паром уже зашел в шхеры, далеко впереди были видны многоэтажки городских окраин, а над скалистыми откосами берегов сияли золотом березовые рощицы.

Здорово, должно быть, приезжать сюда из города на велосипеде, сидеть на припорошенном желтыми листьями мху над обрывом, вдыхать осенние лесные запахи, смешавшиеся с запахом водорослей, подставлять лицо нежному октябрьскому солнцу и наблюдать за тем, как идут заливом огромные белые пароходы.

Здорово, но ей не светит. Она приехала не за тем.

Анна заставила себя уйти с палубы. Медленно спустилась она в каюту, собрала и впихнула в сумку свои пожитки, и, даже не пытаясь влезть в переполненный лифт, поплелась по лестнице.

Пассажиры собрались на променаде. За стеклянными дверями уже был виден тоннель, но сами двери пока не открывали. Зажатая между группой японцев и огромным зеленым чемоданом, Анна оглядывала окна кают, поднимавшиеся к самому куполу, где вчера крутились гимнасты, вывески ресторанов, магазинов, ночного клуба. Словно здесь, на борту, истекают последние минуты счастливой жизни, и дальше ждет только мрак и безысходность. Но разве до этого у неё была счастливая жизнь? Если только здесь, на пароме, когда решение уже было принято, но до его приведения в исполнение была целая ночь. Ночь в отрыве от суши, от связи, от знающих её людей и оставшихся дома проблем, от той самой себя, которой ей до смерти надоело быть.

Она брела по длинному рукаву перехода, сумка оттягивала руку. Что, если вернуться, сказать, что забыла какую-нибудь вещь в каюте, а потом затеряться на пароходе, который сегодня же уходит в обратный рейс? То, что она сошла на берег, нигде не фиксировалось. На пароме можно будет сесть в каком-нибудь кафе, дождаться отплытия, а потом всю ночь провести в клубе. Она думала и продолжала брести вперед – ведь это тоже не было выходом; переход шёл под небольшим уклоном, и Анне казалось, что она просто катится вниз, набирая скорость.

…Карл Биргстрем оказался высоким и худым мужчиной с грустным лицом измочаленного жизнью человека. Это ощущение лишь усиливали прямоугольные очки в черной оправе, которые он постоянно поправлял, словно ища баланс на тонкой переносице. Он протянул руку, и Анна пожала её.

– Как я рад.

Голос у него был бесцветный, как будто он устал после произнесения долгих речей. Но даже этот голос не мог скрыть радость, столь огромную и искреннюю, что Анна окончательно впала в уныние.

2.

На парковке им мигнул поворотниками серый приземистый «вольво». Биргстрем положил сумку Анны на заднее сидение и сел за руль.

– Клиника находится в Кунгсхольмене, а вот пансионат, где остановитесь на время обследования, немного в другой стороне. Сперва придется заехать в клинику, уладить кое какие формальности, – он замолк и предложил. – Хотите, я поеду через центр?

Анна пожала плечами.

– Все равно. Давайте через центр.

…Машина то и дело взбиралась на горки, а потом плавно скатывалась с них. Солнце скрылось, но открывавшийся с каждым поворотом город был хорош и без солнца. Тесные улицы, где узкая проезжая часть казалась зажатой с обеих сторон высокими стенами, не угнетали, а царивший везде серый тон не казался холодным, не вызывал грусти. Наоборот, город дышал какой-то удивительной свободой – свободой от необходимости куда-либо спешить, суетиться, решать нерешаемые проблемы.

«Почему здесь?» – думала Анна. – «Почему мне пришлось приехать сюда, а не в какой-нибудь бешеный мегаполис, не в провинциальную промышленную дыру, не в какое-то другое место, которое закономерно вызвало бы тоску или раздражение? Которое я потом легко могла бы ненавидеть».

Вслух она спросила:

– Это мы уже в центре?

– Вы бывали прежде в Стокгольме?

– Я не бывала нигде.

Карл Биргстрем кивнул, приняв её ответ к сведению, не отрывая глаз от дороги, хотя машина вползала на очередной холм на скромной городской скорости. Анна даже успела прочитать название у входа на станцию метро – «Остермальм».

– Да. Сейчас выедем на Страндвеген, увидите. Мне жаль, но, боюсь, толком не смогу показать вам город. Нет времени.

– Не беспокойтесь, – отозвалась Анна. – Мне это не нужно.

Биргстрем покосился на неё. Анне показалось, что он хотел что-то сказать, и даже начал проговаривать ответ про себя, но озвучивать отчего-то не стал, и снова уставился в лобовое стекло.

Анна отвернулась к окну. Было ясно, почему Биргстрем обрывал любую беседу. Он боялся узнать её лучше, чем требовалось для дела. Для него она была не человеком, а контейнером с ценным грузом. На ум пришла нарядная свинья-копилка, которую жалко разбить.

Ей всегда приходили на ум глупые ассоциации. Все же с ними было немного веселее.

Серый «вольво» проехал коротким участком набережной – вдоль неё выстроилось множество катеров и яхт. Отсюда открывался вид на рыжий от осенних крон островок и башни и шпили за ним. Затем машина вновь нырнула в сетку улиц.

– Не забывайте, скорее всего, они будут интересоваться, вы – сестра Кайсы, – внезапно прервал затянувшееся молчание Биргстрем.

– Какое совпадение, – тихо отозвалась Анна.

– Я сказал, что сестра, потому что Кайса моложе меня на одиннадцать лет. Она немного постарше вас, но ей еще нет тридцати.

Он запнулся, но Анна по-прежнему молчала, и он поспешно продолжил, словно считая себя обязанным объяснить все здесь и сейчас, немедленно.

– Почечная недостаточность у неё уже давно. Но чем дальше, тем хуже. Вы не представляете, какой ад её жизнь, особенно в последние два года. Все эти …

– Скоро представлю, – буркнула Анна.

Биргстрем аккуратно вывернул к тротуару и остановил машину.

– Анна, пожалуйста, простите меня!

– Я вас не виню. В этом нет смысла. Почему вы остановились?

Он замялся, и тогда Анна поняла, что он всерьез готовился не то утешать её, не то извиняться и объясняться. Но вместо пояснений Карл спросил:

– Что заставило вас на это пойти?

– Сестра.

– А вы… не можете помочь непосредственно ей?

– Ей не нужна почка. У неё проблемы с сердцем. С детства.

– Где она сейчас?

– Она в Германии, – глядя перед собой, отозвалась Анна, – ждет операции. А клиника ждет оплаты.

Она метнула суровый взгляд на Биргстрема, обрубая дальнейшие расспросы. Но он и без того молчал. А Анна продолжила:

– Мы слишком долго собирали на операцию. Постоянно были нужны лекарства… и срочные вмешательства, и восстановление после них. Так мы дотянули до того, что это стало почти что вопросом жизни.

Она обернулась к Биргстрему.

– И сейчас я могу решить этот вопрос окончательно.

– Вот так? – подал голос Карл, выждав должную паузу и полностью проигнорировав поставленную ею жирную точку.

– Это оказался единственный доступный способ. Ведь никто не даст такую сумму просто так, верно? – грустно хмыкнув, она подняла на него голубые глаза, пожалуй, слишком светлые и оттого немного теряющиеся на лице.

Биргстрем промолчал, но во взгляде читалось упорство человека, решившего не соглашаться.

– Вы бы тоже не дали, элементарно потому, что вам самому нужна помощь.

Он кивнул несколько раз подряд, машинально, как замшевая собачка на «торпеде», но и это не означало согласия.

– Так не должно быть.

– Не должно. Но так есть.

Позади остался второй мост и Анна, ни разу не развернувшая прихваченную с парома карту города, чувствовала, что дорога близится к концу. Теперь они ехали по длинной аллее, расчерченной посередине трамвайными путями, над которой сомкнулись сводом лимонно-желтые вязы.

Невольно девушка стала следить за Карлом, но для того её внимание осталось незамеченным. Он был сосредоточен, но на чем-то своем, внутреннем, и Анна могла бы забеспокоиться, не будь аллея перед ними совершенно пуста.

Интересно, сколько лет Биргстрему? Лет сорок, ну может, сорок с хвостиком. Нет, меньше, он же сам сказал. Усталость от непреходящих забот высушила его, причем менее всего – внешне. Тут она поняла, что именно в нем показалось ей знакомым в первые минуты встречи. Эта иллюзия, что он в любой момент может упасть под тяжестью неподъемных проблем и они напоследок похоронят его, громадой обрушившись сверху.

…Их свел знакомый Карла, оказавшийся в её краях. До того, как Анна отправилась в Швецию, они всего лишь раз коротко поговорили по телефону. Все переговоры шли в переписке, и за стандартными электронными письмами ей виделся сухой, деловитый человек, не слишком стесненный в средствах и не склонный к обсуждению иных сторон вопроса.

Да, она здорово обманулась в своих ожиданиях, но что ей это даст? Еще одно утешение? Возможно. Инга вылечится, и мама перестанет жить в постоянном страхе потерять младшую дочь, и Кайса Биргстрем тоже вылечится, и, возможно, сам Биргстрем не будет таким печальным и замученным. И все это благодаря ей.

Вернее, за счет неё.

– Я даже не поинтересовался, чем вы занимаетесь дома? – снова подал голос Биргстрем, вовремя прервав её размышления.

– Я работаю медсестрой.

– Тоже из-за сестры? Сестра вас младше?

– Да. Через год заканчивает школу.

– Не жалеете, что…

– Жалею.

– Вы много делаете для неё, – заметил Карл.

– Так получается, – Анна нервно заправила за уши свои светлые волосы, подстриженные каре, рассеянно откинула рукой прядку, выбившуюся из подколотой надо лбом челки. – Иногда мне кажется, что других путей просто нет, и все остальное существует для кого угодно, но не для меня.

И повернув голову, снова увидела печальный и рассеянный взгляд Биргстрема. Минута – и он стряхнул с себя эту рассеянность. «Вольво» свернул на дорожку меж вязами и въехал в широкие каменные ворота, и по короткой подъездной дороге подкатил к одному из низких белых зданий.