Глава 10. Тяжело в ученье

РАСПРОЩАВШИСЬ С МАРИЕЙ Семеновной, Степан отправился в зимний сад, где его друган и боевой товарищ – следователь Антон Синявский – опрашивал слуг. Походив вокруг да около и поняв, что ждать придется дольше, нежели он собирался, Шешковский отметил, что Айдархан среди вызванных для допроса нет. Должно быть, ее уже заперли от греха подальше. Он приметил только юного бурята, должно быть, брата Айдархан, с которым дознаватель как раз в этот момент начал беседу.

Несмотря на то, что Антоша Синявский был старше Степана аж на девять лет, продвижение его по служебной лестнице происходило отнюдь не стремительно. Антоха поступил в контору отроком на подай-принеси, быстро прошел школу экзекутора, поднялся до дознавателя, где вот и сидел уже одиннадцатый год, не поднимаясь ни на ступеньку выше.

Привыкший управлять сравнительно небольшим штатом ближников, Ушаков требовал от своих подчиненных не только прилежания и служебного рвения, под его неусыпным контролем служащие Приказа постепенно становились мастерами на все руки. И если изначально они поступали на должности курьеров, топтунов-соглядатаев, фискалов, слухачей и прочее, постепенно ушаковские ученики должны были осваивать и прочие профессии. Но если красиво и быстро вести протоколы дознания могли единицы, и особо талантливые оставались на этих нехлопотных должностях годами, не привлекаемые к расследованиям, погоням и участию в экзекуциях, то остальные были просто обязаны уметь как ассистировать при допросах с пристрастием, так и выполнять всю прописанную в специальной инструкции процедуру самолично.

Каждый пришедший в Приказ новичок должен был в совершенстве изучить искусство быстро зафиксировать подследственного, эту науку преподавал Степану Антоха. Ловкий, как кошка, он набрасывал хомутик на шею отданного им на этот день для постижения науки воришке. Степан мучительно переживал из-за своего маленького роста, из-за которого он никак не мог сразу набросить чертову петлю на шею подопытного. Но да, тяжело в учении, легко в бою. Промучившись полный день и чуть не сломав нос подследственному, к ужину Степа, наконец, изобрел личный способ фиксирования допрашиваемого, для чего он не накидывал петлю сверху, как это делал Антон, а ловко оборачивал ее вокруг подбородка жертвы, словно поправлял воротник. Зашедший поглядеть на успехи юнца Ушаков остался доволен.

После того как Шешковский освоил различные узлы и уразумел, для чего в пыточной какой крюк приспособлен, главный экзекутор Кузьма поставил его учиться сечь розгами. Сечь приходилось с двух сторон, для этого жертву либо раскладывали на специальном столе, фиксируя руки и ноги, либо подвешивали за руки. Вопреки ожиданию, сечь было трудно, и за несколько минут Степан потел так, что его рубаху можно было выжимать. Наблюдая ученика в действии, Кузьма поучал его, заставляя то подойти к жертве под правильным углом, то следить за тем, когда с другой стороны удар наносит другой экзекутор.

При этом Кузьма особенно напирал на то, чтобы Степан учился контролировать силу своего удара, намекая, что рано или поздно ему придется столкнуться с деликатным предметом. Что такое этот самый деликатный предмет, Шешковский не знал, полагая, что, когда придет время, его известят об этом, снабдив новыми инструкциями.

Как-то раз, зайдя на привычную уже порку в пыточную, Степан застыл в дверях, превратившись ненадолго в соляной столб. Перед ним, подвешенная за вытянутые руки, висела совершенно обнаженная девица, пышные ягодицы которой оказались почти на уровне глаз Шешковского. Оторопело уставившись на внушительного размера задницу осужденной, Степан сделал пару шагов на ватных ногах, когда Кузьма возьми да и подтолкни его, так что незадачливый помощник экзекутора буквально врезался в безвольно висящее перед ним упругое, пахнущее розовой водой тело.

– Ой! – взвизгнула девица.

– Ой, – сказал Степан, теряя сознание.

В Тайную канцелярию то и дело присылали находящихся при высочайших особах барышень, дабы те набирались ума посредством хорошей порки. При этом один из служащих, чаще всего этим занимался Прокопыч, разъяснял негоднице причину ее нахождения в Приказе, отечески советуя, что следует делать и особливо чего не делать, дабы вновь не подвергнуться наказанию.

Неудивительно, что девственник Степан после означенных упражнений с розгами до утра не мог глаз сомкнуть. Коварный Ушаков не мог не знать, что творится с парнем, но в ответ на все просьбы избавить его от созерцания обнаженных нимф отвечал ехидным смехом: «Пообвыкнешься». И правда, не поспав кряду четыре ночи, на пятую Степан блаженно растянулся на своей узкой кроватке и заснул, не видя во сне пышные прелести очаровательных созданий и не фантазируя, как бы чудесно он мог провести время с одной из них, не стой у него над душой Кузьма и не будь в этот момент в пыточной второго помощника экзекутора.

Постепенно он освоился настолько, что рискнул предложить Ушакову сечь приближенных Ее Императорского Величества девиц не в пыточной, где их могли видеть посторонние люди, последнее подчас наносило неисправимый вред репутации наказуемых, а выделить для этого дела специальный дом где-нибудь на окраине города, да хоть у дворца Разумовского на Аничковой заставе.

– Представьте, Андрей Иванович, собирается такая-разэтакая фру-мамзелина на куртаг, оделась, причесалась, припудрилась, села в карету и поехала. Едет себе, о танцах раздумывает, о кавалерах, кому бы сегодня голову вскружить, и того не знает, что по пути-то кучера ее на другого заменили, – разливается соловьем Шешковский.

– Как это заменили? На полном ходу, что ли, прыгать? – уточнял въедливый Ушаков.

– Так в городе чай кареты не быстро ездят, да и коли приказ высочайший вышел деву сию полагающейся порке подвергнуть, неужели с кучером не договоримся? – Степан дождался, когда Ушаков махнет ему кружевным платком, давая разрешение продолжать, и не спеша зачал мысль развивать. – Привозит этот новый кучер прекрасную деву в наш тайный дом, там ее уже встречают добрые люди и под белы рученьки проводят в кабинет. Девица, понятное дело, ничего не понимает, но что ей делать? Места вокруг незнакомые, подчиняется. Ее же вежливо усаживают в специальное кресло, села, и тут оно вдруг хлоп и провалилось вниз, так что на поверхности на уровне пола одна голова ее торчит. В таком положении она не имеет возможности увидеть экзекуторов, расположенных, как вы догадываетесь, этажом ниже, и, пожелай в дальнейшем отомстить, не сможет опознать, кто конкретно сек. Внизу же ее тело остается как бы зафиксировано таким образом, чтобы она ничего себе не повредила, но и самолично выбраться не могла.

– Любопытно, – Ушаков даже закусил длинную буклю седого парика. – И что же внизу?

– О, самое интересное, – улыбнулся Шешковский и тут же потупился, не к лицу ему, радости плотской не познавшему, своему непосредственному начальнику о таких вещах намекать, о делах, в которых нимало не смыслит, толковать. Впрочем, пронесло, не заметил запинки Ушаков, должно быть, о своем размышлял. – Внизу им задирают юбки, снимают аглицкие панталоны, ну и секут.

– А кресло мешает! – нашел ошибку Андрей Иванович.

– Не мешает, когда кресло начало опускаться, тело фиксируется, скажем, в районе талии, так что жертва невольно хватается руками за эту опору, голова опять же наверху. Кресло опускается все ниже и ниже, так что приговоренная повисает. Такое ее положение дает возможность экзекуторам сечь столько, сколько прикажут. Внизу ее крики и проклятия практически не слышны, так что не только жертва не знает, кто ее сечет, но и экзекуторы понятия не имеют, с кем связались.

В конце процедуры кресло поднимается на том же механизме, так что экзекуторы сначала помогают выпоротой занять место, а затем поднимают ее на самый верх. Наверху ей уже объяснили, за что порота, это я забыл сказать, каюсь. Ей дают возможность привести себя в порядок, после чего в той же карете она доставляется туда, куда должна была прибыть.

– А как экзекуторы узнают, что пора заканчивать, если сверху до них не доносятся даже стоны? Нешто Прокопыч будет всякий раз бегать на нижний этаж? А если вдруг приговоренная или приговоренный, мы же и мужской пол, м-м-м, обслуживаем, чувств лишится?

– На этот случай я бы рекомендовал оборудовать кабинет специальным колокольчиком вроде того, каким слуг вызывают. Чиновник наверху дергает шнурок, внизу звенит колокольчик, сей звон сообщает о начале экзекуции. Кресло едет вниз, экзекуторы же входят в пыточную по звонку. В конце, когда внушение произведено и можно заканчивать, Прокопыч дергает за шнурок во второй раз.

– Эн ты дело говоришь, парень! – обрадовался Ушаков. – Сегодня же попрошу у государыни, чтобы выделила средства на столь полезное новшество!

Сказал и гордого собой Степана в тот же час собственной волей перевел в младшие дознаватели с повышением годового жалования.

– Вот женишься, семьей обзаведешься, поселим мы тебя в таком доме, будешь в нем жить и когда нужно фрейлин да юнгфер неразумных уму-разуму учить. Что зело удобнее, нежели сечь их на работе, к тому же всякий раз после встречи с «прекрасными нимфами», – передразнил он вдруг Шешковского, – чтобы не к потаскухам бегал, а к жене родной и любимой. Так, глядишь, и потомство у тебя вышло бы преизрядное, и польза отечеству.

Глава 11. Фредерика

9 ФЕВРАЛЯ 1744 года невеста Петра Федоровича София Августа Фредерика Ангальт-Цербстская прибыла в Москву в сопровождении своей матери Иоганны-Елизаветы герцогини Гольштейн-Готторпской. На церемонии встречи, происходящей в Покровском, как это водилось за Ушаковым, внезапно оторванный от следствия Степан сопровождал своего непосредственного начальника, который специально выхлопотал для молодого человека разрешение находиться там на правах своей свиты. Впрочем, столь высокого доверия Шешковский был удостоен не за какие-то его заслуги, а исключительно для того, чтобы Андрей Иванович мог хотя бы издали показать ему тех, кто мог оказаться косвенно причастными к знаменитой краже. Разумеется, Ушаков не уполномочивал молодого следователя общаться с сильными мира сего, и то, что он все-таки допросил родственницу императрицы статс-даму Чоглокову, было исключительно его инициативой, на которую, впрочем, начальник теперь смотрел сквозь пальцы. Общаться с членами императорской фамилии или особами приближенными собирался сам Андрей Иванович на пару со своим пасынком Апраксиным, который благодаря дружбе с Бестужевым приобрел известное при дворе влияние. Впрочем, у кого-то приобрел, а кто-то теперь держал Степана Апраксина под подозрением, так что отец и сын, посовещавшись, разделились таким образом, чтобы Степан Федорович общался с партией благоволившего к нему канцлера, который вместе со своим другом и сподвижником Иваном Антоновичем Черкасовым^[49] открыто поддерживали связи с Венским, Саксонским и Английским дворами. Ушаков же был вынужден терпеть общество представителей партии маркиза де ла Шетарди^[50], Михаила Воронцова^[51] и графа Лестока, которые поддерживали Францию, Швецию и с некоторыми оговорками Пруссию. Что, впрочем, не мешало Лестоку и Шетарди откровенно выступать за французскую принцессу Маргариту, а Воронцову стоять за Фредерику и против партии Бестужева, и против собственных однопартийцев.

– Вот он сам Михаил Илларионович с супружницей Анной Карловной, между прочим, урожденная Скавронская, двоюродная сестра Елизаветы Петровны, вишь как похожи. Статс-дама, все как положено. С Чоглоковой ты уже и без меня познакомился, тоже родственница, и также следует быть предельно внимательным. В позапрошлую зиму государыня повенчала Анну Карловну с Михаилом Илларионовичем, такую свадьбу гуляли, а теперь у них доченька Аня^[52]. И Чоглокова в тот же год со своим Николай Наумовичем под венцом стояла, аккурат после Воронцовых, на ближайший мясоед.

Заметь, Анна Карловна не просто кузина, а подруга из тех, которые в любое время дня и ночи, ну, может, не в любое, но, в общем, могут и сами наведываться, и люди от них постоянно письма-записочки приносят. В общем, наматывай, Степка, на ус, запоминай. Чоглокова так и вовсе безотлучно при высочайшей особе, и она, и муженек ее, вот не знаю почему, но не по душе мне этот Наумыч. Служит камергером у великого князя, но к супружнице своей то и дело забегает, и она к нему. Я это к тому говорю, что люди ко всему привыкают, и наши свидетели тоже. Заладят одно и то же, мол, никого посторонних не было, никто не заходил, записок не присылал, а начинаешь копать – так их там как воров на Сытном рынке. Вопрошаешь, как так, почему на прошлом допросе не сказали, а они руками разводят: «да какой это посторонний».

Мимо них в зал прошли похожие друг на друга, точно родные братья, лакеи в красных ливреях с золотыми позументами, все в одинаковых белых напудренных париках и белых же чулках.

– Первая красавица столицы, да что там, пожалуй, империи, Екатерина Смарагда Кантемир^[53]. Двадцать четыре года, не замужем, так как медикусы ей давным-давно напророчили, что детей у нее не будет, да и сама хорошо коли до тридцати лет доживет. Оттого Елизавета Петровна ее с замужеством и не торопит. Сам знаешь, от этого дети случаются, а вот как раз рожать-то ей и нельзя.

– Что за имя такое – Смарагда? – Степан с трудом оторвал взор от удаляющейся красавицы.

– Дочь молдавского господаря князя Дмитрия Константиновича Кантемира^[54]. При дворе ее принято называть Екатерина Дмитриевна. Батюшка ее принял русское подданство и получил от Петра Лексеича титул Светлейшего Князя, женился на Анастасии Трубецкой^[55], да вот незадача, помер, когда доченьке всего четыре годика было. С тех пор воспитывалась в доме своей матери и ее побочного брата Ивана Ивановича Бецкого. Ты его еще увидишь. Человек образованный, ученый. Намедни досье на него листал и выяснил одну замечательную пикантенку, принцесса-невеста… а впрочем, позже расскажу. Вот, гляди да не отворачивайся, после первой красавицы первый урод государства, злющая баба, даже я ее сторожусь, чур меня совсем, супруга Петра Ивановича Шувалова. Вот он сам в шелковом светло-фиолетовом кафтане французского покроя.

Опираясь на руку достаточно привлекательного супруга, по лестнице поднималась невысокая толстая дама с короткой шеей и одутловатым, синюшным как у завзятой пьяницы, лицом.

– Мавра Егоровна Шувалова, между прочим, из рода Шепелевых^[56]. Ты мог по незнанию допросить Чоглокову, и она никому даже не подумает наябедничать на тебя, ибо обиды в том не усмотрит. Мог сунуться к Екатерине Дмитриевне, но упаси тебя бог нарваться на Мавру Егоровну. Мне докладывали, – Ушаков придвинулся к самому уху Степана, – что чудище добилось доброго расположения государыни исключительно тем, что владеет каким-то особо приятным массажем ног. Впрочем, это сплетни, важнее знать, что означенная образина с детства на придворной службе, сначала камерюнгферой при цесаревне Анне Петровне. Затем фрейлиной при ней же в Голштинии. Угу, днем фрейлина и лучшая подруга госпожи, а ночью полюбовница ее мужа. В ее деле есть письмо, писанное самой Анной Петровной, когда та распознала неблагодарный нрав своей любимицы, так там она жалуется сестре на то что, мол: «Герцог и Маврушка окончательно опошлились. Он ни одного дня не проводит дома, разъезжает с нею совершенно открыто в экипаже по городу, отдает с нею вместе визиты и посещает театры». Так-то. Самое удивительное, что когда Анны Петровны не стало, злосчастная Маврушка и не подумала загинуть в худородной Голштинии, а вернулась в Россию и, видишь ли, сделалась статс-дамой, да еще и вышла замуж за Петра Шувалова! Так что ты не смотри, что урод, урод да не тот, что за себя постоять не сможет.

Шешковский с удивлением проводил глазами странную пару, заметив напоследок, как ладный и пригожий Шувалов послал воздушный поцелуй какой-то даме.

– Ох, подвел ты меня, Степка, знал бы, какого ты дурака сваляешь, взашей бы прогнал, а не расследование наиважнейшее поручал.

Дурака Степан Шешковский действительно свалял преизрядного: вместо того, чтобы проверить, заперта ли в своей комнатке Айдархан, отчего-то свято поверил Чоглоковой, ее уверенности, предусмотрительности да знанию жизни. Список лиц, которых следовало опросить, был только начат, и, не обнаружив бурятки у дознавателя Синявского, Степан отправился по своим делам, полагая, что уж кого-кого, а сидящую под домашним арестом девушку он гарантированно не упустит. Так был уверен в своей правоте, что даже со своим коллегой парой слов не обмолвился. И что же, Айдархан и не подумала спуститься в зимний сад, а вместо этого вышла из дворца и, должно быть, направилась на встречу со своей подружкой, предположительно Самохиной. Должно быть, увидела, что в зимнем саду целая очередь собралась, да и решила, что успеет обернуться, не навлекая на себя гнев строгой крестной. И что теперь?

Обезглавленное тело Айдархан Степану пришлось осматривать буквально на другой день. Страшная находка обнаружилась в пожарном пруду недалеко от Александро-Невского монастыря. То есть сначала в воде было обнаружено тело, а затем страже удалось отыскать зарытую неподалеку голову девушки.

Преступник или преступники привязали груз к талии жертвы, но веревка оказалась ненадежной, груз пошел ко дну, и тело всплыло.

Степан участвовал в опознании и подтвердил, что узнал Айдархан. Отмытое от земли лицо казалось распухшим, Степану пришлось буквально заставить себя рассмотреть линию разреза на изуродованной шее и сделать заключение, что душегуб не отпилил и не отрубил, а именно отрезал голову, что, как известно, обычному человеку не под силу. Получалось, что искать следует медикуса или хотя бы мясника. Потому как пилой любой дурак может отпилить голову, топором тоже сила есть – ума не надо, а вот ножом… тут как минимум нужно знать, как расположены позвонки…

Степана мутило, он худо-бедно закончил осмотр и, разрешив приготовить покойницу к погребению, накропал отчет, который тут же отвез Ушакову.

Вот из-за этого самого отчета нынче Андрей Иванович злой как собака. А все почему? Да потому, что, осмотрев голову, Степан постеснялся снимать с девушки платье и разглядывать обнаженное тело. Мало того, не пригласил более опытного следователя или медикуса и даже ничего не заподозрил, когда застал плачущего в саду у дворца брата Айдархан Бадархана. Парень лил слезы, прижимая к груди крошечные зеленые сапожки сестренки. Когда Степан поравнялся с ним, лакей поднял на него полные слез глаза, посетовав, что в воде ножка сестры разбухла, и теперь невозможно надеть на нее ее любимые сапожки.

Когда, уже добравшись до Ушакова, Степан только вскользь упомянул этот, с его точки зрения, незначительный разговор, Андрей Иванович буквально вскочил с места, схватил Степана за шиворот и вытолкнул за дверь. Обычно такой степенный и рассудительный Андрей Иванович на этот раз вылетел из дома, лишь в последний момент выхватив из рук подоспевшего слуги треуголку и на ходу пристегивая шпагу.

– Крошечная ножка сделалась большой? Золушка оказалась подделкой? – вопил он, подталкивая окончательно сбитого с панталыку Степана то в бок, то в плечо, отвешивая ему оплеухи, а то и намереваясь отодрать за уши. – Крошечная ножка! Ты уверен, что покойница Айдархан? – Крикнул он прямо в лицо Степана, брызгая на него слюной, когда молодой человек занял место в карете напротив своего патрона.

– Как бог свят! Уверен! Не извольте усомниться, Андрей Иванович! Как можно перепутать. Я ведь только вчера с ней общался, ну, как вот теперь с вами, как бы я попутал, если бы.

– Типун тебе на язык! Холера! Вишь ты чего удумал, меня опознавать. Так, может, сапожки не те?

– И сапожки те самые, я их разглядывал. Айдархан еще сказку рассказала, которую Петр Федорович хотел на сцене поставить. Я ее в отчете изложил.

– Но раз Золушка подлинная и туфельки ее всамделишные, отчего же тогда они друг с другом не сочетаются? – продолжал неистовствовать Ушаков. – Чему я тебя, дурня, учил?

– Не знаю…