Читать книгу «Проклятие Ивана Грозного и его сына Ивана» онлайн полностью📖 — Юлии Алейниковой — MyBook.

Глава 5

Май 1888 г.

Илья Ефимович вытер руки, поставил на место кисти и обернулся к гостю.

– А у меня, дорогой Павел Петрович, вчера интересная гостья была, – проговорил он, подходя к дивану и усаживаясь рядом с крупным, упитанным профессором Доронченковым, больше похожим на вологодского купца, нежели на профессора Академии художеств. Павел Петрович имел густую седую шевелюру и округлую пышную бороду, его широкая могучая грудная клетка едва умещалась в светло-сером сюртуке, а элегантный галстук топорщился на груди словно от возмущения.

– Кто ж такая, позвольте полюбопытствовать? – мягким низким голосом поинтересовался профессор, закуривая тонкую пахучую сигару.

– Да вот знаете ли, – печально вздыхая и глядя на свои натруженные руки, проговорил Репин. – Был я вчера вечером дома, мои все разъехались, а я как-то загрустил в одиночестве. Всеволода Михайловича вспомнил, у меня как раз его этюд на подрамнике стоял. А тут горничная заходит, говорит, там вас барышня какая-то спрашивает, что-то про Гаршина объясняет. Я так разволновался, – улыбнулся смущенно Илья Ефимович, – словно мне сообщили, что это он сам пожаловал или с известием от него.

– А кто же пришел? – с любопытством глядя на художника, спросил Павел Петрович.

– Пришла барышня, бывшая возлюбленная Всеволода Михайловича, еще из той его неженатой жизни, – механически растирая правую больную руку, пояснил Илья Ефимович. – Милая такая барышня. Она знала Всеволода Михайловича в тот непростой период его жизни, после визита к Лорис-Меликову, вы слышали эту историю?

– Да, да. Всеволод Михайлович умолял графа отменить смертные казни, – взволнованно подтвердил Павел Петрович. – Удивительной, почти детской чистоты был человек.

– Вот именно. Удивительной чистоты, – покивал Илья Ефимович, чувствуя, как слезы вновь застилают его глаза. – Так вот, они познакомились, когда он странствовал. А потом Всеволода Михайловича поместили на лечение на Сабурову дачу. И эту даму, не будем называть ее имя, попросили его не беспокоить, дать ему возможность прийти в себя, обрести душевное равновесие. Она послушалась, они расстались.

– А потом он женился, а она его все эти годы любила? – предположил с мягкой, добродушной улыбкой Павел Петрович.

– Вот, вот. Именно так, – совершенно серьезно подтвердил Илья Ефимович, вспоминая искреннее страдание на лице вчерашней своей гостьи. – Она попросила рассказать, как он умер, и дать что-то на память о Всеволоде Михайловиче. Я подарил этюд и, признаться, очень этому рад.

– Щедрый и благородный поступок. Впрочем, другого от вас и не ждал, – неуклюже поворачиваясь к Илье Ефимовичу, проговорил профессор. – А этюд был прекрасный. Очень живой, и Всеволод Михайлович на нем такой, знаете ли… – Павел Петрович задумался, подбирая слово, – не знаю, как и сказать, но иной раз взглянешь на него, так и кажется, что он к беседе общей прислушивается, вот сейчас скажет что-то. А то нахмурится неодобрительно. Удивительно мастерски вы его написали.

– А я, знаете ли, рад, что отдал, – хлопнул себя по колену Илья Ефимович. – Очень тягостные мысли он на меня навевал, а убрать его рука не поднималась. А вообще, Павел Петрович, – неосознанно понижая голос, проговорил Илья Ефимович, – есть что-то нехорошее во всем, связанном с этой картиной. «Царь Иван» словно затягивает в какой-то темный кровавый омут все, что имело к нему касательство, – сердито хмурясь, проговорил Илья Ефимович. – Поймите меня правильно, я человек не суеверный, но больно уж все один к одному. – И он взглянул на свою усохшую, неживую руку.

– Ну, что вы, дорогой мой, что вы? – полным теплого сочувствия голосом пробасил профессор, робко поглаживая Илью Ефимовича по руке. – Это пройдет, еще вылечат, в Германию съездите на источники.

– Не-ет, Павел Петрович, – покачал головой Илья Ефимович, – нет, это уж так и будет. Не вернуть мне руку. Я уж каким только светилам не показывался. Забрал Царь Иван силу из моей руки, высосал ее. Это ведь после него у меня правая рука отнялась, а потом сохнуть начала. Когда над этой картиной работал. Теперь вот левой пишу, счастье еще, что мне это под силу.

– Да ну, бросьте, дорогой, себя так накручивать. Совпадение это, мы же с вами люди современные, не мракобесы какие, – гудел полным доброго сострадания голосом Павел Петрович.

– А вы знаете, что, когда ее в галерее у Третьякова выставили, были случаи, что женщины в обморок перед картиной падали, дети к ней подходить отказываются, плачут от страха?

– Это не мистика, а мастерство ваше, талант, – укоризненно заметил Павел Петрович.

– Ну, хорошо. А что тогда с Григорием Григорьевичем? – вскинул голову Илья Ефимович. – Ведь он после того, как мне для «Царя Ивана» позировал, едва собственного малолетнего сына не убил! – страдальчески воскликнул художник.

– Дорогой мой, да ведь все знают, что Григорий Григорьевич при всем его таланте личность, можно сказать, не в обиду ему, диковатая и даже иногда пугающая. Мальчика, безусловно, жалко, но вы-то тут при чем? – взмахнул большими широкими ладонями Павел Петрович и сложил их перед собой, словно птица крылья.

– Нет. Это все она, картина. Это Иоанн Васильевич творит. Разбудил я его душу, разворошил, потревожил. Вот и мстит он мне, – тяжело вздохнул Илья Ефимович. – Вот и Всеволод Михайлович рано ушел из-за него. Точнее, из-за меня.

– Глупости, – решительно возразил Павел Петрович, поднимаясь с дивана и, заложив руки за спину, принялся размашисто мерить мастерскую шагами. – Глупость и нервы. И не к лицу вам это! Не к лицу! Чего выдумали? Во всех вселенских грехах себя обвинять, за чужие безумства на себя ответственность возлагать! Нет, Илья Ефимович, вы уж нас, грешных, собственной воли не лишайте, а не то вот пойду я на речку в мороз купаться, да и утону по собственной дурости, кальсонами, простите, за корягу зацепившись. Так вы и тут свою вину углядите?

– Нет, тут не угляжу, – улыбнулся, словно оттаивая, Илья Ефимович.

– Вот и правильно, – улыбнулся ему в ответ Павел Петрович. – И там не надо.

– Ох, если бы это было правдой, – с надеждой в голосе проговорил Илья Ефимович. – Дай бог, чтобы этой милой барышне мой подарок принес счастье.

– Не сомневаюсь, так и будет. Если не счастье, то уж утешение во всяком случае точно, – проговорил Павел Петрович, подходя к Илье Ефимовичу и кладя руки ему на плечи.

Глава 6

– Проходите, – сухо пригласила Варю хозяйка, распахивая входную дверь. – Обувь можете не снимать.

Варя благодарно кивнула и прошла за хозяйкой в гостиную. Квартира Булавиных была самой обыкновенной. Современный ремонт, обычная не очень дорогая мебель, никаких предметов искусства, никакого антиквариата. Очевидно, Репин попал к ним случайно, надо будет уточнить, как именно, – сделала для себя пометку Варя.

– Анна Алексеевна, как я вам уже говорила по телефону, наша фирма хочет помочь вам вернуть полотно. Обвинения в краже, которые выдвинула полиция против нашего коллеги, бросает тень не только на покойного Сергея Алтынского, но и на нашу фирму. Так что мы этот вопрос считаем делом чести, – серьезным, взвешенным тоном произнесла Варвара. Упоминание ею «дела чести» вызвало на лице хозяйки неприятную и неуместную кривую усмешку.

К счастью, Варины комплексы притуплялись, или скорее засыпали, когда дело касалось людей обычных, не связанных с искусством, или повседневных дел, не имевших отношения к ее профессии и работе. А потому, слегка приподняв брови, Варя заметила холодным неодобрительным тоном:

– Вы напрасно улыбаетесь, Анна Алексеевна. В нашем бизнесе честное имя и репутация имеют очень большое значение. Мы не подпольные торговцы краденым антиквариатом, а уважаемая фирма, которую знают не только в России, но и в странах Европы и даже в Соединенных Штатах. И Сергей при всей его внешней несолидности был прекрасным специалистом, глубоким знатоком искусства, серьезным и квалифицированным искусствоведом, с большим опытом работы.

Анна Алексеевна под пристальным взглядом Варвары несколько стушевалась, очевидно, почувствовав если не раскаяние, то во всяком случае некоторое смущение. А у Вари появился шанс получить достаточно полную информацию, касающуюся как самого полотна, так и рокового вечера, после которого оно было похищено. Потому что люди, как правило, бывают наиболее откровенны с собеседником, если ощущают перед ним легкое чувство вины, смущение или иной дискомфорт, не связанный напрямую с предметом беседы.

И действительно, Анна Алексеевна принялась торопливо и довольно подробно излагать историю приобретения картины Репина. Избегая смотреть на свою собеседницу и лишь изредка бросая на нее короткие мимолетные взгляды.

– Картина досталась мужу по наследству. Он у меня программист, к искусству отношения не имеет, так же, как и я. А тут вдруг выяснилось, что в Новосибирске скончался его дальний родственник, кажется, двоюродный дядя. Одинокий человек, все свое имущество он завещал Павлу. Квартиру в Новосибирске мы продали, книги и мебель тоже. Осталось только несколько личных вещей, в том числе и эта картина.

– А какие именно вещи остались? – с интересом спросила Варя.

– Какое это имеет значение? – тут же насторожилась Анна Алексеевна, но почти сразу оттаяла и пояснила: – Письменный прибор, часы, наверное, каминные, я не разбираюсь, просто мне они очень понравились, фарфоровый сервиз в отличном состоянии, несколько хрустальных ваз. Вот, кстати, одна из них, – указала хозяйка на стоящую за ее спиной довольно большую, изящную, но вполне современную вазу из чешского хрусталя.

– Понятно. То есть ваш родственник не был коллекционером или искусствоведом? – решила все же уточнить Варя.

– Нет. Он был профессором биохимии. Или что-то в этом роде, – поправляя рыжеватые пряди стриженых волос, пояснила хозяйка. На вид ей было около сорока. С хорошей фигурой, довольно высокая, с крепкими ногами, вероятно, раньше занималась каким-нибудь спортом, типа лыж, Анна Алексеевна выглядела монументально и решительно.

– Скажите, а вы не в курсе, каким образом к вашему родственнику попала эта картина? – задала Варя следующий немаловажный вопрос. Важный не с точки зрения нахождения картины, а с точки зрения подтверждения ее подлинности.

– Не знаю. Как я уже говорила, Сергей Анатольевич был одиноким человеком, жена и дети его давно умерли, осталась подруга. – Тут Анна Алексеевна как-то неловко улыбнулась и добавила: – Точнее, невеста. Они собирались пожениться, но не успели. Это она нас разыскала и помогла с оформлением наследства.

– Сколько же лет было вашему родственнику? – с интересом спросила Варвара.

– Шестьдесят с небольшим, – пояснила Анна Алексеевна, – но он уже давно овдовел, наверное, чувствовал себя одиноко. Алла Юрьевна оказалась очень порядочной женщиной, ничего не захотела себе брать, кроме фотографий, писем и кое-каких личных мелочей покойного. Ну да, мы бы их все равно выбросили. Своего добра девать некуда, вся антресоль хламом забита, – словно извиняясь, пояснила Анна Алексеевна.

– Ясно. Скажите, а можно позвонить этой даме и выяснить, как попала к покойному эта картина?

– Простите, но я не совсем понимаю, какое это имеет отношение к ее нынешней пропаже? – сердито нахмурилась в ответ Анна Алексеевна.

Варя сообразила, что до сих пор никак не продемонстрировала рвения именно в поисках картины.

– Напрямую никакого, – тем не менее, строго нахмурив брови, ответила Варвара, – но возможны какие-то старые связи, конфликты. Когда имеешь дело с произведениями искусства такого уровня, нельзя пренебрегать никакими версиями.

Кажется, Анна Алексеевна впечатлилась, потому что предложила Варваре самой связаться с Аллой Юрьевной и охотно снабдила ее номером телефона.

– А теперь, – перешла Варя к главному, – расскажите мне о том вечере, когда Сергей Алтынский приходил к вам оценивать картину.

– Ну, рассказывать, собственно, не о чем, – пожала плечами Анна Алексеевна. – Когда мы забирали картину, Алла Юрьевна сказала, что картина ценная, подлинник. Но она тоже не искусствовед, и мы решили показать ее специалисту. Идти с ней в комиссионку было бы глупо, да и опасно, вот мы и разыскали среди знакомых Сергея Леонидовича. Платить ему за такой пустяк было неловко, – словно оправдываясь, слукавила Анна Алексеевна, на что Варя едва сдержала улыбку. Любят наши граждане сэкономить на чужой интеллектуальной собственности. – И мы решили просто накрыть стол, так, по-дружески, в знак благодарности. Но затевать большую готовку ради одного гостя нелепо, и муж пригласил к себе нескольких друзей, в тот вечер как раз футбол был, и они решили устроить импровизированный мальчишник, совместить приятное с полезным, – рассказывала Анна Алексеевна, то и дело нервно поправляя волосы. – После ужина мужчины уселись у телевизора, – она кивнула на большую плазму, – а мы с мужем, с вашим коллегой и Андреем Валентиновичем отправились в спальню. Там временно висела картина.

– Простите, а кто такой Андрей Валентинович? – встрепенулась Варя.

– Ну, это сын приятельницы моей тети. Он работает научным сотрудником в каком-то научном институте, Институте искусства, кажется, – с сомнением предположила Анна Алексеевна. – Он, конечно, хороший специалист, но, как сказала тетя, его профиль – западное искусство, кажется, семнадцатый век, – неуверенно пожав плечами, проговорила вопросительно Анна Алексеевна, словно советуясь с Варей. – К тому же он некомпетентен в вопросе цены.

– Да, конечно, – кивнула Варя, в душе уже самодовольно потирая руки. Какой из современных искусствоведов не в состоянии оценить полотно? Открыл Интернет, порылся на специализированных сайтах, кое-что сопоставил, проанализировал и – «ву а ля». Вот с определением подлинности у него могло быть больше сомнений, учитывая специализацию. Хотя тоже неизвестно. Интересно, что это за НИИ такой? Может Институт истории искусств? В любом случае сейчас не стоит демонстрировать хозяйке чрезмерный интерес к этому «тетушкиному» искусствоведу.

– Скажите, и каково было мнение этого специалиста, он был согласен с оценкой Сергея Леонидовича? – с искренним уважительным интересом поинтересовалась Варя.

– Ну, Андрей Валентинович уже видел картину накануне и тоже был уверен в том, что это подлинник. Но не представлял себе стоимости полотна, – с некоторой неестественной жеманностью, до сих пор у нее не проявлявшейся, проговорила Анна Алексеевна, вероятно, ощущая некоторый внутренний дискомфорт и от ситуации, и от темы беседы. – И тогда мы с мужем вспомнили о вашем коллеге, которого нам рекомендовали общие знакомые, Андрей Валентинович услышал наш разговор и захотел поприсутствовать, чтобы убедиться в правильности своего мнения по поводу картины. Отказать было неудобно, и мы его пригласили.

– И как я понимаю, их мнения совпали? – уточнила Варя.

– Да. Они что-то обсудили, кажется, технику мазка… или что-то в этом роде, – неуверенно проговорила хозяйка. – Я как-то не запомнила.

– Гм, а потом вы вернулись все вместе к гостям?

– Да. Сергей Леонидович немного посмотрел футбол, выпил чаю и уехал. Остальные разошлись позже, – кивнула Анна Алексеевна.

– А Андрей Валентинович ушел вместе с Сергеем? – невинно поинтересовалась Варя.

– Нет, он ушел раньше. Сразу же после осмотра картины. Он очень стеснительный, замкнутый человек. Знаете, этакий ученый-недотепа, – с легкой снисходительной улыбкой пояснила Анна Алексеевна.

«Ага, знаем мы этих тихих ученых-недотеп», – скривилась в ответ на замечание хозяйки Варя. Самый тихий недотепа, которого она знала, этакий кривой, хромой, худой, шепелявый, словно поеденный молью доцент их кафедры, с виду казавшийся не опасней обыкновенной мухи, едва не завалил ее кандидатскую. Показал такие зубищи – первобытные хищники обзавидовались бы! Так что замечание Анны Алексеевны лишь подкрепило уверенность Варвары в том, что истинный похититель ею найден.

– Скажите, Анна Алексеевна, а не могли бы вы дать мне телефон Андрея Валентиновича, очень хотелось бы получить его профессиональное заключение по картине. Сергей погиб, официального заключения с описанием или хотя бы фотографии полотна у нас нет. Нам было бы проще искать картину, знай мы некоторые живописные особенности полотна, – убедительно увещевала хозяйку Варя, надеясь заполучить телефон стеснительного искусствоведа, желательно рабочий, а еще лучше его фамилию, паспортные данные и адрес.

– Думаю, это будет неудобно. Андрей Валентинович интеллигентный, скромный человек, ему будет неприятно, если из-за нас его втянут в историю с ограблением, – категорично возразила Анна Алексеевна. – Лучше оставьте ваши координаты, я ему передам и попрошу, чтобы он сам вам позвонил.

Ах, вот как? Значит, Сергей был непорядочным, неинтеллигентным, и ему было приятно. И нам заодно с ним? Варя возмущенно ощетинилась на подобное заявление и решила, что незачем скрывать собственные оскорбленные чувства от нагловатой, беспардонной любительницы халявных экспертиз.

– А знаете, Анна Алексеевна, ведь и Сергей был интеллигентным человеком, так же был кандидатом искусствоведения. Его родители образованные, уважаемые люди, мама врач-кардиолог, отец физик-ядерщик, – последнее было чистейшей выдумкой, Варя понятия не имела, кем являются родители Сергея, – а вы его с легкостью записали в бандиты с большой дороги. Между прочим, мой отец профессор, сотрудник Русского музея, дед и прадед – академики, и тем не менее я вынуждена сидеть перед вами и выслушивать рассказы о том, что какой-то знакомый вашей тети, интеллигентный человек, который не может иметь никакого отношения к пропаже вашей картины, а мы с Сергеем, значит, можем? Лично я воспринимаю вашу позицию как оскорбление, – вставая с дивана с гордо поднятой головой и расправленными плечами, резко заявила Варя. Бывали у нее временами всплески неумеренной откровенности и правдоис-кательства.

А потому удивило ее не это, а то, что за последние шесть лет это был первый случай, когда Варя с гордостью упомянула о собственном семействе и его регалиях. Может, шок от обучения в Академии прошел?

Вслед за Варей вскочила с места и Анна Алексеевна.

1
...
...
9