Тогда вместо куфийцев египтяне отправились в Медину. В Египте вместо завоевателя Амра Ибн аль-Аса Усман назначил своего двоюродного брата Ибн Абу Сарха, хотя Мухаммед объявил того вне закона. Поэтому Амр, человек очень опасный, был его врагом, способствовал усилению недовольства против него в Медине и, вероятно, не постеснялся сделать то же самое и в Египте. Другими тамошними мятежниками были Мухаммед ибн Абу Хузайфа, приемный сын халифа, и Мухаммед ибн Абу Бакр, ревностный сторонник Али. В великой морской битве с императором Константином у ликийского побережья они отделились на своем корабле от арабского флота, сказав, что воины покидают истинную священную войну. Они предъявляли озлобленные обвинения Усману, в частности упрекая его в том, что он поставил своих родственников на все прибыльные места и таким образом посеял опасное семя. Это случилось в 34 году от хиджры. В следующем году полтысячи арабов из Египта послушались призыва к одобренной Богом войне с внутренним врагом. Они предстали перед Мединой примерно в десятом месяце 35 года (апрель 656 года), выдвинули халифу определенные требования и угрожали насилием, если он их не удовлетворит. Жители Медины, за редким исключением, встали на их сторону и поддержали их. Поскольку Усман, правитель самого на тот момент мощного государства в мире, не имел в своем распоряжении абсолютно никаких внешних сил, он снизошел до переговоров с чернью. Ему удалось убедить египтян вернуться, пообещав им загладить их обиды, но, как только они ушли, он снова укрепил свое положение при поддержке Марвана и родственников из Омейядов. В следующую пятницу он выступил в мечети с речью, в которой утверждал, что египтяне осознали свои ошибки и поэтому отступили. Тогда люди Медины, из которых состояли присутствовавшие на богослужении, пришли в ярость и, не довольствуясь одними упреками, так побили старика, что он лишился чувств и его пришлось нести домой. Это было его последнее публичное выступление в мечети. Тогда мединцы стали группами появляться перед даром^[21] Усмана, который находился неподалеку от мечети, не обращая внимания на требования разойтись. Через несколько дней египтяне внезапно вновь появились на сцене, принеся с собой роковое письмо от халифа, которое и предъявили ему^[22]. Он отрицал, что написал его, и заявил, что ничего о нем не знает. «Разве такое может случиться против твоей воли? – сказали они. – Тогда ты не наместник!» Но он категорически отказался согласиться с этим намеком на отречение и заявил: «Я не стану снимать с себя одежды, в которые облачил меня Бог». Начиная с того времени он фактически находился в осаде; его слуги и гости, а также несколько родственников обороняли его в даре. Мединцы отпустили египтян восвояси; если бы они захотели, им было бы нетрудно справиться с несколькими сотнями человек. Они подняли восстание против халифа, но предоставили заканчивать его посторонним мятежникам, и даже в этом они фактически оказали им помощь, особенно часть ансаров. Высокопоставленные сподвижники Али, Тальха и Ибн аз-Зубайр, которые были главными виновниками этого пожара, не прилагали никаких усилий, чтобы его потушить. Их отношение к халифу скорее было сожалением о том, что они не могли ему помочь, поскольку они не имели возможности действовать свободно, а только старались поддерживать видимость. На самом деле они ничего не делали, чтобы остановить ход событий, в надежде, что все это в итоге пойдет им на пользу.

Решающее изменение к худшему, первое кровопролитие, произошло из-за защитников дара. Один из них бросил камень в голову старого «сподвижника», который стоял в толпе, и убил его. Усман отказался выдать виновника. Тогда осаждающие почувствовали себя оправданными в своих действиях и, отбросив всякие колебания, пошли в атаку на дар; командовал ими египтянин Ибн Удайс из племени бали, прислонившись к мечети. За дверью друзья Усмана сражались за него, и даже после того, как дар подожгли, они пытались сдержать нападавших. Но тем временем некоторые из нападавших проникли в дар через соседний дом и уже вошли в комнату самого халифа, где тот, не тревожась из-за доносящегося снаружи шума, молился перед Кораном. Мухаммед ибн Абу Бакр, сын его друга и предшественника, первым применил против него насилие; Кинана ибн Бишр ат-Туджиби нанес смертельный удар, а несколько других выместили свой гнев на трупе. После этой сцены в сражении больше не было смысла, и оставшиеся в живых защитники смогли без особого труда уйти в безопасное место. Это произошло в пятницу 18-го числа месяца зуль-хиджа 35 года от хиджры (17 июня 656 года). Похороны убитого халифа были отложены на значительное время, пока по настоятельной просьбе его вдовы Наили из племени кальбитов несколько преданных людей не отважились их совершить. Необмытое тело, распростертое на двери, о которую оно билось головой при каждом неровном шаге носильщиков, спешно вынесли во мрак ночи под аккомпанемент бросаемых камней и проклятий. Его пришлось похоронить на еврейском кладбище; ансары даже не позволили дать ему погребения в обычном месте; это было все равно что зарыть животное на живодерне.

Убийство Усмана оказалось более судьбоносным, чем практически любое иное событие в истории ислама. С того момента вопрос, кто встанет во главе теократии, решался с мечом в руке. Врата Януса^[23] открылись для междоусобиц и больше никогда не закрывались^[24]. Единство общины Мухаммеда, представленное имамом во главе ее, в лучшем случае можно было сохранить извне силой оружия; на самом же деле джамаат распался и разделился на фракции, которые постоянно пытались помешать друг другу и поднять оружие за своего имама против чужого, фактически находящегося у власти. Это была мучительная дилемма для благочестивых^[25]. Если они воздерживались от решительных действий, то шли против заповеди, настойчиво подчеркиваемой в исламе, о том, что нужно открыто демонстрировать свою приверженность выступать за правое дело и словом и действием, а если они вставали на ту или иную сторону, то тем самым пренебрегали основополагающей гипотезой теократии, которая заключается в том, что верующие не должны проливать кровь в междоусобицах, а должны сражаться не друг с другом, а только с неверными. Вопрос «Что скажешь об убийстве Усмана?» смущал их умы.

Плоды рокового деяния упали в руки Али. После смерти Абу Бакра, Умара и Ибн Ауфа зять пророка был, бесспорно, главой сподвижников и пользовался большим уважением, чем Тальха и Ибн аз-Зубайр. Уже во время нападения на дар Усмана он выступал в качестве имама во время публичного богослужения, а также назначил главу хаджа, и в целом в Медине, особенно среди ансаров, считалось, что он уже точно будет преемником Усмана. Египтяне тоже были на его стороне, действовали только ему на руку, и никому иному, и в суматохе момента сумели склонить чашу весов в его пользу. В тот самый день, когда произошло убийство Усмана, Али публично принесли присягу в мединской мечети. Правда, после первой радости началась реакция; волнения улеглись; народ Медины без особого восторга встретил нового халифа, получившего власть из таких нечистых рук, и не оказывал ему большой поддержки. В тот момент для халифа стало удачей, что остальные два «триумвира» – Тальха и Ибн аз-Зубайр – бесстыдно обернулись против него, поскольку таким образом они предоставили ему убедительную причину порвать с ними. До тех пор пока Усман был жив, они ревностно агитировали против него, по-видимому в интересах Али, которому позволяли поступать по собственному усмотрению, но теперь они выступили в качестве его конкурентов и заклеймили как зачинщика убийства, которое оказалось таким выгодным для Али. Они покинули Медину и отправились в Мекку, где находилась Айша, матерь правоверных. Она пребывала в благочестивом уединении, подальше от восстания против Усмана, в котором также сыграла значительную роль, еще до того как оно достигло зенита, и удалилась, чтобы иметь возможность умыть руки, словно ни в чем не повинная, и сохранить свое положение после того, как все закончится. Она не выносила Али и, услышав, что ему принесли присягу верности, открыто объявила Усмана святым и призвала отомстить за него новому халифу. Вокруг нее сплотилась группа беглецов, которые в глубине души придерживались совсем разных взглядов, и Тальха с Ибн аз-Зубайром явились к ней и нашли у нее приют. Эти трое встали во главе движения против Али в Аравии, но из Мекки они не могли вести военные действия против далекой Медины, потому решили покинуть Аравию и отправиться в Басру, где имели связи, и им удалось овладеть городом и превратить его в свою твердыню. Ввиду этого Али не считал для себя возможным оставаться в Медине. Он последовал за ними в Ирак и даже отправился в Куфу, где влиятельный йеменец Малик аль-Аштар уже подготовил почву для его появления. Вместе с куфийцами он напал на басрийцев и одержал над ними победу возле их города в так называемой Битве верблюда, так как она шла вокруг верблюда Аиши (9 декабря 656 года). Тальха и Ибн аз-Зубайр пали, Айша проиграла свои ставки и ушла со сцены. Басра заключила мир с Али, и весь Ирак признал его власть. Али остался в Куфе, выбрав ее в качестве своей резиденции.

Поэтому непосредственным следствием убийства Усмана стало то, что прежний халифат в городе пророка прекратил свое существование, а новый возник за пределами Медины. Халифат утратил свою святость; борьба за него зависела от силы, а сила находилась в провинциях. Племена в основном переселились в города-гарнизоны, центр тяжести сместился из Аравии. Люди Медины сами окончательно закрепили это положение, когда призвали жителей провинций и позволили им поступать по собственному усмотрению в своем городе, тем самым отказавшись от гегемонии. Сами высокопоставленные сподвижники совершили политическое самоубийство, поскольку разрушили моральный авторитет, на который опиралась их безопасность; если теперь главным фактором стала сила, то другие сумели их пересилить. С того времени Аравия, опустошенная всеобщей хиджрой, опустилась значительно ниже того уровня, на котором стояла до ислама; в старинных песнях мы слышим жалобные сетования по этому поводу. Медина перестала быть центром халифата, и все ее попытки вернуть утраченное положение оказались тщетными. Она оставалась лишь местом передачи исламского предания, которая переросла там в систематическое изучение, и превратилась в Одолламскую пещеру^[26] для вытесненных членов исламской аристократии, которым так благоволил Мухаммед, и оттуда они время от времени пытались громко заявить о своих требованиях. Однако Медина обладала естественной привлекательностью для людей, которые уже сыграли свою политическую роль или отошли от активной жизни по другим причинам и имели возможность жить в свое удовольствие. Так город правоверных стал городом богатого и блестящего арабского общества, которое желало развлекаться, городом удовольствий, музыки и песен, беззаботности и распутства.

Из Куфы Али правил всем Арабским халифатом, но не Сирией. Эта провинция находилась на отдельном положении. Туда арабы в основном попадали через хиджру, и в ней существовали другие традиции, нежели традиции Куфы и Басры. Тамошние арабы долгое время находились под влиянием Греко-Римской империи и еще в доисламские времена входили в царство, а именно гассанидское, поэтому в какой-то степени были привычны к порядку и повиновению. Они не восстали против своего наместника, хотя он и был из Омейядов. Муавия ибн Абу Суфьян в течение 20 лет был наместником Сирии к всеобщему удовлетворению, и ему не приходило в голову отказаться от своего поста и признать Али. Его позиция по отношению к Али отличалась от позиции Ибн аз-Зубайра и Тальхи и была более благосклонной. Он не предъявлял никаких претензий на халифат. Он твердо обосновался в провинции, которой правил, не думая, что после убийства Усмана ему придется освободить свой пост, и сохранил его, будучи в оппозиции к перевороту. Он сумел запечатлеть на своем знамени верность и повиновение законному правителю, не примыкая к мятежу, который все же был мятежом, хотя его и подняли правоверные во имя ислама. Муавии оказалось на руку то, что он, как родственник убитого халифа, имел право и обязанность отомстить за него, поскольку только он располагал соответствующими средствами и способами, ведь в Сирии в его распоряжении находилась регулярная армия.

Вскоре после Битвы верблюда Али и иракцы выступили против сирийцев и столкнулись с их армией на границе у Евфрата. Последовала яростная битва близ селения Сиффин, и в конце концов победа стала склоняться на сторону Али, но, когда сирийцам уже угрожала гибель от рук противника, они накололи на свои копья свитки Корана. Иракцы поняли, что они хотели этим сказать: «Вы проливаете кровь мусульман, которые, как и вы сами, исполняют слово Божье», и это произвело на них впечатление. Защищая правое дело и теократию, они вели борьбу против Усмана, затем против Аиши и басрийцев, а теперь против Муавии и сирийцев. Таким образом, джамаат, единство общины Мухаммеда, распался. Было ли это правильно? В момент глубоких переживаний эта антиномия резко встала перед ними, и они растерялись. Правоверные, которые были первыми в битве и служили примером для соратников, первыми сложили оружие перед Кораном, а остальные последовали за ними. Они также заставили Али прекратить боевые действия и решить вопрос о правопреемстве не мечом, а Кораном, то есть передать его третейским судьям, которые должны были руководствоваться изложенными в Коране принципами, а когда он воспротивился, ему пригрозили участью Усмана. Но когда войско двинулось в обратный поход из Сиффина в Куфу, всю армию Али вдруг осенила мысль, что ее победили при помощи ничтожной уловки, и те самые люди, которые первыми попались в ловушку и повели остальных за собой, теперь же горько сожалели об этом. Они винили себя в том, что позволили запутать себя и на одно лишь мгновение поколебать свою веру в божественную справедливость свержения Усмана, но при этом упрекали и Али за то, что он согласился на третейский суд, ведь тем самым он поставил под вопрос праведность самого дела, за которое они сражались. Они потребовали, чтобы он немедленно отменил решение, к которому сами же принудили его против воли, и разорвал только что заключенный с сирийцами договор. Когда он не подчинился и не пожелал плясать под их дудку всякий раз, как им вздумается на ней поиграть, они отреклись от него и разбили отдельный лагерь в Харуре, недалеко от Куфы. Поэтому они получили имя харуриты, но чаще всего их называли хариджитами (то есть отступниками или мятежниками).

На этот раз они не привлекли к себе целые толпы. Иракцы, под которыми прежде всего следует понимать жителей Куфы, в целом непоколебимо стояли за Али. Однако с ними его связывали не те отношения, которые связывали Муавию с сирийцами, и далеко не столь благосклонные. Муавия не вышел из рядов своих подданных, а обладал властью над ними; он не был обязан им своим положением, а был независим от них, когда отдавал им приказы. Разумеется, они также были убеждены, что правда на его стороне в борьбе с убийцами Усмана, но они сражались бы за него при любых обстоятельствах. Сирийцы давно знали и уважали его, и, кроме того, с ранних времен они привыкли к определенному военному духу. С другой стороны, иракцы не могли забыть, что Али обязан своей властью перевороту, и у него не было ни времени, ни средств, чтобы компенсировать этот недостаток исключительными личностными качествами. Иракские воины не забыли, что именно они выдвинули его; они были слишком недисциплинированными или, может быть, слишком фанатичными, чтобы следовать за своим халифом всюду, куда бы он их ни вел. Они, конечно, пожалели, когда было уже слишком поздно, что из-за них он проиграл свою игру в Сиффине, но не исправили своей ошибки тем, что теперь стали помогать ему в борьбе против сирийцев, после того как решение третейского суда было воспринято как насмешка и боевые действия возобновились. Али не мог заставить их отправиться в новую военную кампанию, потому что они не предоставили ему военной службы так срочно, как он того требовал, чем позволили Муавии покорить Египет и изводить Ирак молниеносными набегами до самой Куфы. Когда армия наконец-то собралась и была готова выступить, Али был убит, а его сын и преемник Хасан, чувствуя себя неспособным занять его место, продал свои права претендента на власть Муавии. Тогда Муавия смог официально вступить в Куфу, и иракские солдаты должны были принести ему присягу верности. Это положило конец гражданской войне.