По решению Компартии Чехословакии не все профессиональные революционеры должны были немедленно уйти в подполье, когда в нашу страну вторглись немецкие фашисты.
Нелегальное положение, как известно, требует, чтобы люди жили на конспиративных квартирах, под вымышленными именами, и порвали все связи со средой, в которой до того жили. В трудной борьбе с оккупантами партия размещала свои силы с таким расчетом, чтобы иметь резервы. Юлек не был включен в первую линию бойцов. Хотя он и поддерживал конспиративную связь с первым нелегальным Центральным Комитетом партии, однако жил полулегально. Он не должен был привлекать к себе внимание гестапо.
Отказ Фучика от сотрудничества в фашистском бульварном листке, посещение гестаповцами нашей пражской квартиры послужили причиной отъезда в Хотимерж. И еще одно обстоятельство вынудило нас к этому. 24 апреля 1939 г. в официальном вестнике было опубликовано решение Пражского краевого уголовного суда, согласно которому брошюра «Придет ли Красная Армия на помощь?», написанная Фучиком летом 1938 г., «представляет собой преступное распространение ложных сообщений, предусмотренное § 18, пунктом 2 закона № 50/23, а потому конфискуется. Дальнейшее ее распространение запрещается». А некоторое время спустя, 15 июня 1939 г., в официальном вестнике было напечатано решение Пражского краевого уголовного суда о конфискации книги Фучика «В стране, где наше завтра является вчерашним днем».
Итак, мы уехали в Хотимерж – в маленькую деревушку, расположенную недалеко от города Домажлице. В этом селении отец Юлека в 1933 г. купил дом на деньги, унаследованные от своего умершего брата – композитора, тоже Юлиуса Фучика.
Семья Фучиков жила в двухэтажном доме. Наверху – четыре комнаты. Столько же внизу. Позже ко второму этажу пристроили террасу и комнату, которым дали громкое название «холл». И к первому этажу также были пристроены две маленькие комнатки. Терраса выходила на юг. Восточная стена холла имела четыре окна. Между ними, на среднем простенке, тикали старые «шварцвальдки» – часы с кукушкой. У северной стены стояло пианино. На нем играли сестры Юлека. В центре холла – массивный стол с огромным выдвижным ящиком. Им завладел отец. Там лежали гвозди, винтики, долота, молотки, клещи, напильники, удочки, поплавки. Хранилась также тетрадь, в которой отец вел строгую запись: сколько в огороде высажено капустной рассады, салата, кольраби; каков был урожай; сколько ежедневно кладут несушки яиц; сколько кукурузы было куплено для кур; когда наседка уселась на яйца; когда у Лизиньки появятся козлята. В отцовский выдвижной ящик никто не смел лазить. Холл стал для Юлека и меня кабинетом. Летом по воскресеньям мы обязаны были большой стол освобождать: на нем обедали. Тогда, во время каникул 1939 г., на воскресные обеды в Хотимерже часто собирались: мать с отцом, я с Юлеком, его сестры – Либа и Вера, Либин муж, две их дочурки, а также будущий муж Веры.
С тех пор как Фучики купили этот дом, отец вышел на пенсию и жил в Хотимерже круглый год. Время от времени он, правда, уезжал в Пльзень, где находились мама с Верой, которая еще ходила в школу, а позже учительствовала в деревне за Пльзенем. Но, не успев обогреться, старик торопился обратно в Хотимерж. Только на святках задерживался он в Пльзене на несколько дней. В свою очередь и мама с Верой начиная с ранней весны и до глубокой осени, кроме двух летних месяцев, каждую субботу приезжали к отцу, а в понедельник возвращались в Пльзень. Летом в Хотимерже бывало оживленно и весело. Съезжалась вся семья Фучиков. Тогда мама была очень счастлива: все дети в сборе. Приезд Юлека был для нее настоящим праздником. Он появлялся редко, а мать его так любила!
Мы выехали в Хотимерж в конце мая 1939 г. Каждый состав, шедший от Пльзеня до Домажлиц (направление на Хотимерж), имел во время оккупации три разряда вагонов. Первые три вагона, примыкавшие непосредственно к паровозу (зимой в них было теплее, чем в остальных), имели таблички: «Из империи и в империю». В них ездили только немцы. Ни в один из этих вагонов не смел вступить чех. Не мог войти чех и в следующие четыре вагона с надписью: «Из протектората в империю и из империи в протекторат». Чехам разрешалось ехать только в последнем вагоне с надписью: «Из протектората в протекторат». Оккупанты считали, что одного вагона, к тому же зимой почти не отапливаемого, вполне достаточно для порабощенного народа. Между тем из Домажлиц и его окрестностей ежедневно ездили в Пльзень и обратно многие рабочие. Поэтому в вагоне была ужасная давка, в то время как остальные вагоны шли полупустыми. Вторая за Пльзенем остановка – станция Ныржаны и следующие пять – Збух, Хотешов, Стод, Градец у Стода, Голышев – вместе с расположенными здесь рудниками и промышленными предприятиями с осени 1938 г. входили в состав «империи». При прохождении поезда по этой «германской» территории не разрешалось открывать окна в вагоне; чех только через стекло мог смотреть на свой родной край, захваченный врагом. Можно себе представить, что чувствовал каждый патриот, проезжая по оккупированной земле, с какой «любовью» глядел он на поработителей.
Только за станцией Каменице начинался протекторат. Далее следовала станция Станьков, а затем Осврачин, где нам пришлось выйти, потому что следующая станция Ближенов, от которой было рукой подать до цели нашего путешествия, уже входила в «империю».
Путь от села Осврачин вдоль железнодорожного полотна был самым коротким. Эта дорожка – хотя по ней и запрещалось ходить – была хорошо утоптана. Меньше чем за полчаса мы дошли до Хотимержа, куда отца уже много лет влекла рыбная ловля
Когда мы позвонили у железной, покрашенной ярко-голубой краской калитки фучиковского дома, то первыми отозвались собаки. Йерык по старой привычке стремглав примчался к калитке. Казалось, от радости пес поперхнется собственным лаем. Мы пытались его утихомирить, но чем больше уговаривали, тем громче выражал он свой восторг. Калитка, однако, не поддавалась, и он убежал к дому. Второй пес, Виктор, содержавшийся в проволочной клетке, которая должна была создать ему репутацию злой собаки, также залаял^ К этому дуэту присоединились куры. Они встревоженно закудахтали. К калитке с лаем прибежала третья собака – Бланка.
– Бланка, тихо! Йерык, возьмись за ум, перестань! – урезонивал Юлек.
Но в поднявшемся переполохе мы не слышали собственных слов.
Пришла мама с ключом от калитки. Разумеется, мы не предупредили родных о приезде. Тем большим был восторг. Как радовалась мама, что опять увидела Юлека живого, здорового!
– Приветствую вас, дети! Здравствуй, Юлечек! – сказала мама и, взяв Юлека под руку, повела нас к дому.
Отец, конечно, был где-то у реки. Мама быстро накрыла на стол.
– Ну, рассказывай, Юлечек, что нового? Когда же будет конец этому кошмару?
– Придется подождать годика три. Мы должны хорошенько потрудиться, чтобы это продолжалось не дольше, – ответил Юлек.
Мама хотела услышать более утешительные слова. Она поверила бы, потому что их сказал он, ее сын.
– Вы останетесь тут, дети? – спросила мама.
– Если вы нас, мама, оставите, – полушутя, полусерьезно ответил Юлек.
– Оставайтесь столько, сколько сами захотите.
В этом доме Юлек провел с небольшими перерывами четырнадцать месяцев в труде и относительном покое.
Первой его заботой были книги, которые мы привезли с собой: куда их девать? Книг пока было немного, но им тоже нужно было место. Юлек смастерил полку с тремя отделениями, которую прикрепил в холле к стене у террасы. На полку были уложены привезенные книги. Через некоторое время Фучик сделал еще одну полку. Когда и она оказалась заполненной, он разместил книги на крышке пианино.
Мы не заявляли властям о приезде в Хотимерж на постоянное жительство. В наши планы вовсе не входило ставить гестапо в известность о нашем местожительстве. Один раз в две, а то и в три недели Юлек уезжал в Прагу. Иногда с ним ездила и я. Фучик регулярно получал доверительную и тайную информацию от людей, которые имели связь с некоторыми высокопоставленными особами и с членами протекторатного правительства. Сообщения Фучик передавал нашим товарищам, работавшим в подполье, в частности Яну Крейчиму.
Когда Юлек уезжал в Прагу, он, как правило, садился в поезд в последние минуты. Впрочем, с тех пор, как я его знала, он всегда так поступал. Мать с отцом с беспокойством поглядывали на часы, а потом на сына: «Поспеет ли парень на поезд?». Наконец папа звучным басом говорил:
– Юльча, уже пора, смотри опоздаешь.
На это Фучик спокойно отвечал:
– Успею, папа!
В самый последний момент, уже выходя, он вдруг вспоминал, что забыл взять в дорогу еще одну книжку. В Прагу он ездил налегке. Зато из Праги возвращался нагруженный пачками книг.
Начиная с 1936 г., после возвращения из Советского Союза, Фучик усердно разыскивал и собирал чешскую литературу эпохи национального Возрождения[16]. В Праге, недалеко от философского факультета на Капровой улице, в Старом городе, был антиквариат[17]. Юлек регулярно посещал его. Бывал он частым гостем и в большом книжном магазине и антиквариате на Гибернской улице. В антиквариате на Карловой улице Юлек обнаружил очень интересные книги, журналы и газеты, выходившие в XIX веке в Чехословакии. Юлек постепенно приобрел их и часть перевез в Хотимерж. Он вечно рылся в букинистических магазинах и отбирал редкостные книги. Ему часто не хватало денег, чтобы за все заплатить. Тогда хозяин откладывал в сторону отобранные книги, а Фучик, как только у него появлялись деньги, тут же относил их в магазин.
В литературных произведениях эпохи национального Возрождения Фучик в мрачные годы оккупации черпал новые силы. Он говорил мне:
– Во все тяжкие времена, во мраке которых можешь заблудиться, прислушайся к голосу чешской литературы. Услышишь голос народа, который тебя безошибочно выведет на верный путь.
В июле 1939 г. в Хотимерж приехала сестра Юлека Либа с двумя дочурками. Вместе с ней мы часто вспоминали о минувшем годе, когда бродили по шумавским лесам. Как нас на горе Роклан настиг ливень, и мы пустились со всех ног вниз. Но раньше, чем добежали до леса, промокли до нитки. В доме лесника нашли приют: высушили одежду и переночевали. Юлек, я и маленькая Либушка схватили лихорадку. Только Либа старшая была здорова и бодра. Она варила нам чай и за всеми тремя ухаживала. Где сегодня тот добрый лесник и его жена? Ведь они чехи, а Шумава была включена в состав нацистской Германии.
Юлек, чтобы рассеять грустное настроение, овладевшее нами от невеселых мыслей, предложил:
– А не отправиться ли нам куда-нибудь?
И вот 25 июля 1939 г. Юлек, я, Либа, ее муж и маленькая Либушка отправились в экскурсию по Южной и Восточной Чехии. Муж Либы имел автомашину. Либа с ним договорилась, и он согласился взять нас, заранее оговорив, чтобы мы несли свою долю расходов на бензин.
О проекте
О подписке